- Ну вот, - бормотал служитель, склоняясь к Бенедикту и обходя его. - Вот теперь все хорошо, все кончено. Дайте мне голову, ему так будет лучше.

Старик послушно отдал ее и стал смотреть тупо и вопросительно.

- Вот так, смотрите! - служитель вытер голову Элиа платком, закрыл ему глаза. Потом потянул дверцу шкафчика на стене. - Теперь ему уже не страшно, ничего хуже случиться не может. Его успокаивала вода.

- Котел его хранил?

- Можно сказать и так. А теперь он будет в покое.

Не зря, не зря служитель опустил и сжал веки этой головы. Он знал (а Бенедикт - нет), что теперь вечный неподвижный ужас овладеет этой душою. Потому он установил голову на остатке шеи, бережно закрыл дверцу на ключ. Потом вроде бы выронил ключ, но тот упал и повис, поблескивая, на шее. Когда ключ успокоился и прекратил блестеть, Бенедикт встал и пошел к выходу. Сторож решил молчать.

- Да! - сказал гость. - Чуть не забыл! Возьми документ.

Сторож принял бумагу с поклоном и подумал: "А на что она мне? Разве что для растопки".

Так канул в небытие падре Элиа, владыка судьбы своего ученика, ненадежный наставник, склочный возлюбленный. Сварился. Распух, как губка. Испарился, распался в прах. Он был, и вот его не стало. Кто его знает, как изменились те следы, что оставил он бездумно в душе своего ученика - ведь все, что существует на земле, оставляет самые неожиданные и прочные знаки. Рубцы и клейма.

***

Еще при жизни Простофиля Бенедикт научился извлекать скромную, но постоянную выгоду из служебного положения - иначе не продержишься даже в университете, а не то чтобы в Аду. А что ему было надо? Немногого, но постоянного. Так, он десяток лет сохранял любовника - и не сохранил в итоге, продолжает охранять его посмертие прямо сейчас (хотя этот долг уже очень сильно потускнел и перестал быть ведущим). Что еще? Людвиг был прав - книги он спасал, их не успевали сгноить и сжечь бездари, подобные фаворитам Млатоглава. Если Людвиг книги крал, то своею подписью это визировал ректор Бенедикт, даже за грех не считая подобное. Да, разграбление старых книгохранилиш, два пропыленных чудака и монастырский хормейстер, такой же музыкальный вор, как и они оба! Честные книжные воры, не опасавшиеся доноса. А то, что оставалось от библиотек еретиков? Это Людвиг тащил к себе, даже не понимая ничего в алхимии. Было это прекрасно...

Как случилось, что Людвиг, владевший сначала только учебниками, и Бенедикт, пришлый бродяга, создали своего рода шайку и набили книгохранилище до отказа? Итак, Бенедикту было уже под тридцать, а ваганты в этом возрасте или идут на содержание к князьям мира и Церкви, ежели у них есть поэтический дар (у Бенедикта не было такого), либо оседают в кабаках и медленно растворяются в пиве и вине. Если они продолжают странствовать - делаются подозрительны: еретики и развратники имеют резон уходить отовсюду, прибиваться к молодым и растлевать их тела и души. Да и гибнут пожилые ваганты много чаще, просто от голода и от того, что нет у них никакого ремесла. Исчезают где-то в пути пожилые ваганты.

Сам Бенедикт чувствовал, что нет различий между действием и мыслью - потому в итоге создал такой философский факультет, которому не было равных не только в городе с большим собором и крошечным университетом. Бенедиктн существовал в двух режимах - либо притворялся несуществующим под мантией (потому и ни одной собственной работы не завершил), либо уходил. Он ощущал свое движение как равнодействующую нескольких сил, то отталкивающих, то раздирающих, а притягивающей силы не бывало почти никогда. Цели у его движения не было - всегда только причина, а чаще всего несколько причин. Так вот, когда страннику Бенедикту почти исполнилось тридцать, он пришел в город с огромным собором. Он ушел очень, очень далеко на запад, и родина его забылась. Город с большим собором остановил и привил его к своему стволу совершенно случайно. Доктор философии пытался пробиться в другие университеты, восточнее и много восточнее, но... Он выбрал самое непрактичное поприще - философию, а рабом богословия так и не стал. Да и время было такое - мутное, кровавое, смывающее память: бродячим философом никого не удивить, это - расхожий товар. Бенедикт-бродяга был ничей, никого не знал он, никто не знал его, а подписи на его документах не свидетельствовали о важном покровительстве, ведь многие связи оборвались уже довольно давно, многие умерли или погибли и были забыты.

В городе N. был старый гигантский собор и крошка-университет, возрожденный почти из праха. Где-то отроились новые доктора, им не нашлось корма на старом месте, и вот самые нетребовательные и немолодые полетели к N-ским купцам и архиепископу в надежде понравиться и прижиться там, заселили старый университет. Рой этот был пуглив, деятелен, сплочен и склочен. Попробовать здесь можно было надеяться, но не так чтобы сильно. Бенедикта увидели, документы его прочитали и не вернули сразу, так что надо было задержаться самое меньшее на ночь. Среди пожилых оказался почти старик, его что-то среди подписей заинтересовало: он ухватил бумагу покрепче, сверкнул наметанным глазом и решил ознакомиться с документом (не с Бенедиктом) получше.

Денег у просителя почти не было, и ночь он решил провести просто в городе и уснуть на паперти, когда устанет. Согревала его всего лишь кружка пива - хотя согреться пивом, не будучи вагантом, да еще в середине сентября, невозможно. Город был устроен так, что все его отнорки так или иначе приводили к собору. Ночь до восхода Луны была серой, сам собор был серым и булыжники мостовой - тоже. Ступени и паперть построили широко - у того, кто вступает в собор, должно быть время подумать, а для чего он это делает. Ночью паперть казалась много светлее стен, хотя камень был тот же самый. Паперть говорила: "Вступи, и я тебя остановлю! Дальше ты не пройдешь, как бы ни хотел, потому что собор принадлежит..." Но кому же? Итак, бледная паперть казалась опасной, а все окружение собора выглядело одновременно как каменный колодец и лабиринт. Еще до странствий своих Бенедикт привык просматривать пути отхода и соваться во всякие закоулки, другим людям бесполезные. Так он обошел собор, сделал более трех сотен шагов и вошел в отсек лабиринта, где должно было быть темно. Темноты, однако, не было, и свет просачивался откуда-то снизу. Что ж, этот город задержит странника - если философ не нужен здесь, продолжится очень медленная смерть, и свет подземного царства будет очень и очень кстати.

Бенедикт подошел поближе и разглядел, что чуда не было: просто он не заметил восхода Луны, в закоулках-колодцах было слишком темно. А Луна взошла и теперь стояла, золотая, чуть на ущербе, в маленькой квадратной лужице, вписываясь в нее, как если бы светило и вода пытались решить задачу о квадратуре круга. Бенедикт стоял так и смотрел вниз - он всегда пугался восхода огромной и рыжей Луны в небесах, его тревожило то ли медленное ее восхождение, то ли слишком четкие, как у обрезанной монеты, края, то ли слепые пятна... И тут подошло его будущее. Бенедикт услышал не шаги, а вот что:

- Видите, ледок.

Бенедикт шарахнулся, развернулся и увидел вроде бы очень крупного младенца - белобрысенького, с толстым брюшком и попкою, но младенец этот держал под мышкой какой-то тубус и шел, видимо, от жилья кого-то из крупных церковных - викария или архидьякона, может быть?

- Простите, я Вас напугал, - но виноватым голос не был - младенчик, кажется, веселился, но сдержанно.

- Я слушаю.

Это был тот, кто заинтересовался рекомендацией. Этот старик хотел протянуть руку к бенедиктову плечу, но прервал движение, так и не начав его.

- Не беспокойтесь. Я решил взять Вас - приходите утром.

- К кому?

- Ко мне. Я Людвиг Коль, библиотекарь. Вы не беспокойтесь, переночуете где-нибудь...

Бенедикт еще раз, прощаясь, поглядел на Луну и спросил:

- Но почему Вы решили взять меня?