- Потому что Ваши рекомендации подписал мой бывший однокашник. Ну, будет с Вас?

Бенедикт как-то подобострастно захихикал:

- Нет. Конечно, нет.

- Ну, Вы хотя бы умны...

Тут толстяк не утерпел и расхихикался сам:

- Умны и небездарны! Но не догадались, почему, да?

Бенедикт молча любопытствовал.

- Да просто потому, что Вы ни с кем здесь не связаны!

- Тогда понятно.

-Эх Вы, простофиля! Никак, умирать задумали?

Людвиг Коль кивнул головой и ушел. Бенедикт посетил его утром, да так и остался в библиотеке. Прижилось и прозвище - так что Бенедикт стал Простофилей еще до того, как подчинил себе факультет философии.

Вскоре одна сводница получила от некоего молодого преподавателя очень липучее прозвище Мадам Необходимость. Она захотела ответить тем же, но не придумала ничего стоящего; глядь - а новенького, то ли из-за общего впечатления сухости, тяжелой властности, тревожности и холодности, то ли из-за серой щетины уже называют Сатурном или Свинцовым Человеком. Появлялся он во владениях Необходимости крайне нерегулярно и держался как можно дальше от монахов, церковных служек, семинаристов и студентов. Но не требовал ничего постыдного или жесткого, и это устраивало и Мадам Необходимость, и ее подопечных.

И кто же он такой, наш Людвиг Коль, доктор философии? Тут Бенедикта ударило в голову и хорошенько встряхнуло: он увидел тот однотонный, скрывающий грани бледный свет, который для него всегда был связан с Людвигом, бодрствующим на рассвете. Людвиг - именно тот, к кому идеально подходят определения негативной теологии: он - книжный вор, но к наворованному сам не привязан; он спасал Вегенера, сомневаясь, что спасение тут возможно вообще; он во многом виновен, но вину эту считает обычной, а не из ряда вон выходящей; он весел, но не глумлив и не радостен. Легок и добр, но так, что не заподозришь, будто бы у него есть сердце. Людвиг сказал, что его душа стала стеклянной после перенесенных бедствий. Больше скажу - эта душа научилась не отбрасывать тени, распадаться и так уходить от преследования. Где он сейчас? В разуме какого-то философа, сочинителя - еще одного книжника? Не его ли приняли за Чеширского Кота? Прекрасно, если он мог распасться и ускользнуть из Ада - но мог и расточиться совершенно, исчезнуть... Что ж, я был тебе свинцовою рамой, стеклянный ты человек - а теперь прощай, и можешь забыть обо мне!

***

Мысли уходили в какое-то "туда", еще прижизненное, и высвечивалось в них то, что недосуг или опасно было замечать живому. Если даже Преисподняя так хорошо очищает разум, то каково тогда Чистилище?

Мысли ускользают, и остается пренеприятное ощущение, как после скверно принятой исповеди. Был грех - и нет греха? Нет, не так. Как если бы грех пожертвовал своей головкой, ее сорвали, а темные, бесформенные корни и бездны начинают шевелиться и расправляться, и ты назойливо с молитвою перебираешь четки, потому что постыдному твоему состоянию пока нет имени... Да, эта гадость очень удобна, она заставляет навязчиво каяться - но и совершить новый грех, чтобы понять, что происходит и какова душа твоя! Потому-то, а не только из чувства вины, Бенедикт по возможности избегал исповедей - они никогда не вычерпывают грех до дна - становится все хуже и хуже.

Белесый свет никак не исчезал из его разума, просто чуть изменил оттенок и стал немного резче. Противный у него был оттенок, мучительный. Это бывший егерь собирал лопатою то, что осталось от падре Элиа и собирал бульон с пола большой грязной шваброй, снова и снова, очень мерзко хлюпало - а голова Элиа в своей темноте все это слышала...

...

Еще при жизни Простофиля Бенедикт научился извлекать мелкие, но постоянные выгоды из служебного положения. Так что же у него есть сейчас? Людвиг - не его Крысолов. Есть еще тот ересиарх, которого они с Акакием пытались обелить и неизвестно чего этим добились. Этот победоносец - свет в разуме потух, и Бенедикта скривило от отвращения - он желает, видимо, чтобы к нему примыкали и жертвы, и палачи? Он хочет подготовить Ад к моменту Страшного Суда, вручить его Господу и развалить. Но тогда Преисподняя будет укреплена еще больше и не выпустит никого - может быть, она и не пожелает пасть? Что угодно, только не этот завоеватель! Бенедикт в странствиях своих видел многое, и много в чем повинен был этот грешный сокрушитель Ада.

Значит, остается Лимб. Если тихое отчаяние и тихий смех - то, чем там живут, то можно остаться и в Лимбе. Можно искать выход в его брешах и провалах. Действительно, остается только Лимб - Бенедикт забрел именно туда.

...

Тот, кого можно было назвать и Гераклитом, и Сократом, и даймоном, сидел все так же - на земле у мусорной гряды. Но сейчас он был в войлочной шляпе и в довольно белом одеянии, явно греческом. Неужели в Лимбе есть Солнце - и оно печет?

Бенедикт присел на обломок колонны рядом с ним, и камень показался ему нагретым. Лицо и одежду Сократа (или Гераклита) припорошила какая-то белая пыль. Мука? Нет, пусть это будет Сократ. Сократ был скульптором, таким же заурядным, как Бенедикт-философ, и эта пыль - каменная. Кроме шляпы Сократ подобрал где-то длинный посох, отполированный ладонями. Неужели в Лимбе странствуют? Сократ покопался посохом в пыли, совершенно по-куриному, так что пыль осела еще и на Бенедикта:

- Да, -сказал он. - Скульптором я был. Как ты думаешь, что я ваял?

- Хм? Декоративные покрытия?

- Не совсем. Обыкновенные надгробия.

- Тут и правда светит Солнце?

- Смотри!

Свет в прошлый раз был ровен и бледен, а сегодня в лучах плясала пыль, в кучах мусора таились тени и блики. Бенедикт вроде бы увидел, как из каменной щели кто-то серый (вроде бы ящерица) выстрелила головкой на очень длинной шее, поймала пылинку и спряталась.

- Это ты ее изваял? Или она живая?

- Что ты ко мне привязался? - поджал губы Сократ. - Я тебе не Сфинкс и не Эдип!

- Что?

- Если ты меня свалишь, куда ты попадешь?

- Я...

- Вот то-то же. Ты не понял - когда Эдип решил загадку Сфинкс, она...

- ... бросилась в пропасть.

- Она не покончила с собой! - Сократ теперь был чрезвычайно серьезен и почти сердит. - Ты не понял, глупец - она просто вернулась домой.

Бенедикт видел: Сфинкс, беззвучно хохоча, спорхнула на дно пропасти.

- Так я тебе не Сфинкс! Я вижу, ты приходишь к каждому и пытаешься свалить его, превращаешь в прах...

Бенедикт увидел, как рушится карточный домик - Игнатий, Акакий, Людвиг и последним - Элиа. Все они пали один за другим, а семь фиванских врат так и не были открыты. Люди упали и рассыпались в эту белую пыль, а скверная тяжесть в душе так и не разрешилась.

- Что ты тащишь за собой? Не я - твоя Сфинкс!

- Тогда верни моего зверя.

- Сам проси его вернуться!

Эта гряда мусора смотрелась даже похабно: всюду хрупкое, неплотное, дыры и щели. В первую попавшуюся Простофиля и заглянул.

Тот, кого зовут Мишелем, черноглазый и большезубый, сейчас делал что-то странное, гибкое. Казалось, что на нем не черная фуфайка с рукавами, а сплошная черная наколка, так тонко и послушно было это одеяние. Мишель мягко подпрыгивал, перекатывался с пятки на носок и успевал задеть, погладить зверя за основание рога - а рог этот так же чувствителен, как ноготь, как волосы. Носорог, покрытый коркой пыли, фыркал и топал ножкой, но тряс головой осторожно, чтобы не пырнуть невзначай. А Мишель смеялся. Странно он смотрится, этот Мишель - выглядит молодым, а умер, наверное, в старости - молодые не успевают стать великими философами, вообще никакими философами! Может быть, за вечную молодость он и расплачивается Лимбом. Как бы то ни было, носорог и Мишель играли в ярость, хитрость и власть, а Бенедикта при этом не было.

На Земле эрекция обеспечивается приливом крови в нужное место. Кровь Бенедикта давно поглотила и переварила земля, так что теперь он среагировал тяжелым, болезненным скрипом как бы стариковского сустава или заржавленного механизма. Сократ хихикнул: