Раньше тут было много могил, хватало земли для всех жителей Танжера, бедных и богатых, мусульман и христиан. Сегодня на кладбищах стало тесно, очень тесно. Но ведь и мертвым душам необходим клочок земли.

В парке Мандубия я осмотрел белые надгробия на могилах немецких коммерсантов, а также одного директора почты, эти люди, подданные Германской империи, умерли в Танжере в конце XIX века. Здесь установлена мемориальная доска со следующей надписью: «В память усопших. Здесь, на территории, в прошлом принадлежавшей посольству Германской империи, находились захоронения немцев, умерших в Танжере. Надгробия, которые удалось идентифицировать, находятся на данном мемориальном участке. Мы храним память о всех немцах, чье место последнего упокоения, по нашим сведениям, находилось здесь. Мир их душам».

Ниже этой надписи в камне выбиты слова Лао-цзы: «Всматривайся в него – и не увидишь, вслушивайся в него – и не услышишь».

Мы едем дальше – через спальный район Драдеб на северо-западе Танжера, кварталов, где выросли моя мать и мой отец и где они поженились. Я вижу характерные широкие каменные лестницы, все они имеют такой знакомый мне и такой необычный цвет, средний между песочно-желтым и светло-серым: мне вспоминается Испанская лестница в самом сердце Рима. Но здесь, в отличие от Рима, лестница находится не в окружении богатых домов, а как раз в квартале бедняков. Мою маму здесь все знали как «портниху у лестницы». Она работала прямо возле белоснежного и немного покосившегося глинобитного дома, принадлежавшего ее семье. Денег, чтобы устроить свою пошивочную мастерскую или открыть лавку, в семье не было. На широкой лестнице мама, общаясь с самыми разными людьми, научилась говорить на испанском и французском. Она и потом, в Берлине, с удовольствием применяла свои познания, когда изредка ей предоставлялась возможность поговорить на одном из европейских языков, долгое время имевших распространение в колониях. И хотя мама внешне уже постарела, в эти минуты ее лицо преображалось точно по мановению волшебства – казалось, испанские слова с невероятной быстротой сыплет молодая, задорная девушка. Она очень хорошо говорила по-испански, хотя научилась языку сама, со слуха, – ни читать, ни писать по-испански она не умела, грамматики не знала. Мама умела слушать и обладала смелостью, не боялась произносить подхваченные слова и звуки, пусть даже и не всегда идеально правильно. Значений многих слов она не знала, помнила целиком фразы с их мелодикой.

Начинается королевский обед. Свежая морская рыба, курица в таджине, ягненок, дыни, бананы, апельсины. Грандиозно. Мы беседуем, философствуем, но все лишь затем, чтобы не слишком налегать на еду. Говорим и говорим, стараясь продлить удовольствие – не хочется, чтобы слишком быстро закончилась эта великолепная трапеза, после которой нам предстоит возвращение в Рабат.

Возвращение из Танжера в Рабат растянулось, точно жеваная резинка, уже утратившая свой сладкий вкус, которую продолжаешь жевать по инерции. Шум двигателя, мелькание дороги – все мы устали. Темы для разговоров с сидящими рядом соседями были быстро исчерпаны, паузы все удлинялись, глаза лениво смотрели в окно, день понемногу клонился к вечеру, света становилось все меньше, и наконец, почти уже ночью, мы прибыли в столицу.

Адак как раз вернулась с прогулки, словно мы заранее договорились о встрече. Она улыбалась, я улыбался, я принес с собой историю о королевском приеме, она принесла четыре больших пакета с покупками, полные разной восточной всячины.

– Как прошел твой день? – спросил я.

– Чудесно! – сияя, ответила Адак. – Правда, переодеваться пришлось очень часто.

Я удивился:

– Переодеваться?

Адак рассказала взволнованно, но не без гордости, что она всегда старается не выделяться в толпе, этим выражается ее уважение к местным людям, поэтому и в Марокко она решила держаться неприметно, как боязливый хамелеон на ветке где-нибудь в тропических джунглях. Первой намеченной Адак целью был старый базар, он находится неподалеку от королевского мавзолея, охраняемого стражниками в ярких шароварах; в мавзолее покоятся в гробах Хасан II, отец короля Мухаммеда VI, брат короля Абдаллах и отец короля и его брата Мухаммед V. Гробы стоят в помещении, украшенном мрамором, золотом, кедровым деревом и тысячами прекрасно обработанных драгоценных камней. Все там исполнено глубокого покоя.

Несколько недель назад один из наших друзей, Захир, врач, а кроме того прекрасный скрипач, подарил Адак традиционное арабское одеяние, гандуру[8].

Мать Захира привезла это платье из Дамаска, светлое, с чудесным орнаментом и не похожее на типичные марокканские гандуры.

Не похожее – это главное. Адак и хотела, чтобы ее одежда не была похожей на какую-то другую. Не похожей и в то же время не бросающейся в глаза. Чтобы придать некую особенность этой модной вещи, Адак решила купить марокканский кожаный пояс. И в узких закоулках базара быстро нашла подходящий пояс, достойное украшение платья, уместное в столь прекрасный и знаменательный день.

Не торгуясь, хотя это здесь не только принято, но жизненно важно, она купила богато расшитый пояс, нежного изумрудного цвета, тут же перетянула им талию и пошла дальше, в поисках новых увлекательных открытий.

На пути ей встречались интересные фигуры – дети, женщины, мужчины, дряхлые старцы, торговцы-разносчики, продавцы фруктов, школьники, полицейские, музыканты. Многое здесь напоминало ее родину – Иран, но многое отличалось и удивляло. Она улыбалась прохожим. Почти все улыбались в ответ, и только туристы из Голландии, в оранжевых рубашках, как будто растерялись от улыбки местной жительницы и благовоспитанно отвели взгляд.

Потом Адак повстречались три молодые, модно одетые темноволосые девушки. Они тоже улыбались, еще до того как встретились с ней взглядом. Она спросила у них дорогу, у нее была намечена еще одна цель, магазин в богатом квартале Агдал, заодно Адак решила поупражняться во французском языке, который порядком подзабыла за то время, что прожила в Германии. Она назвала свое имя, рассказала девушкам, что сама она родом из Ирана, но живет в Германии, что в Марокко ей очень нравится и что как раз сейчас ее муж находится на приеме у короля.

Девушки слушали с таким интересом, как будто Адак рассказывала им неизвестную ранее сказку «Тысячи и одной ночи». И уже не улыбались – они не могли удержаться от смеха. Адак, осмелев от того, что так хорошо говорила по-французски, спросила:

– Почему люди, глядя на меня, улыбаются?

– Потому что ты красивая, – сказала младшая из девушек. Но ее подруга внесла ясность:

– Да потому что на тебе надета вещь, которую здесь не принято носить. Пояс у тебя красивый, но таким поясом подпоясывают кафтан.

Кафтан тоже арабская женская одежда, но кафтан надевают только по особо торжественным случаям, в день свадьбы или обручения. А гандуру и вовсе не подпоясывают.

– Купи лучше юбку, тогда не будешь привлекать к себе ненужного внимания, – посоветовали девушки. Адак засмеялась и поблагодарила за разъяснение, теперь ей стали понятны улыбки, которыми ее встречали прохожие в Рабате.

«Печальные люди появляются не из-за печальных песен», – заметил Вольфганг Кольхаазе, выдающийся кинорежиссер и сценарист, чудесный человек, жена которого проходила у меня лечение. К счастью, ее удалось вылечить. Эмек Пештени – звезда балета, грациозная, изящная танцовщица.

Очень хорошо помню, что, когда она пришла на плановый прием, я не стал, как обычно, осматривать шов, а вежливо поинтересовался, может ли она исполнить гран-батман, элемент, при котором сильно вытягивают носок ноги. Дело в том, пояснил я, что чем энергичнее и резче, чем быстрее и увереннее она сможет делать это движение, тем вернее я буду знать, что она пошла на поправку после перенесенной операции.

Мы обедали в хорошо известном берлинцам иранском ресторане «Хафиз», расположенном в районе Моабит. Изящная, очаровательная жена Вольфганга Кольхаазе и моя ненаглядная Адак заинтересованно слушали. Кольхаазе продолжил свою мысль: «И не от веселых песен люди становятся веселыми. Печальные песни принимают чужую печаль, печальные люди наслаждаются печальным пением».