Но Эмма, зная, что братья Найтли столь же тверды в своей нелюбви к этому кушанью, как и она сама, велела принести только две мисочки. Сказав еще несколько хвалебных слов в адрес жидкой овсянки, которую по непостижимой для него причине не все желали есть каждый вечер, мистер Вудхаус молвил с грустной задумчивостью:

– Напрасно, милочка, вы провели эту осень в Саут-Энде, вместо того чтобы приехать сюда. Я никогда не находил морской воздух благотворным для здоровья.

– Мистер Уингфилд настоятельно его рекомендовал, сэр, иначе бы мы не поехали. Уверял, что прогулки вдоль побережья, а также морские купания полезны всем детям, а малышке Белле с ее слабым горлышком в особенности.

– В самом деле, милочка? Перри в этом сомневается. А сам я… уж не знаю, говорил ли я тебе об этом прежде… Сам я убежден, что от моря мало кому бывает польза. Меня оно, напротив, едва не убило однажды.

– Papa! – вскричала Эмма, настороженная небезопасным поворотом разговора. – Умоляю: не будем говорить о море, ведь я никогда его не видала и теперь завидую сестрице. Пусть Саут-Энд, с вашего позволения, станет для нас запретным предметом. Дорогая Изабелла, ты не спрашиваешь о мистере Перри, а он никогда тебя не забывает.

– Ах, славный мистер Перри! В добром ли он здравии, сэр?

– Он не то чтобы болен, милочка, но и не совсем здоров. Бедняга страдает разлитием желчи, а позаботиться о себе ему некогда. «Вечно, – говорит, – мне не до того». Это весьма печально. Целыми днями разъезжает он по нашей округе. Практика у него небывало обширная! Но и умом ему равных не сыщешь.

– Здорова ли миссис Перри? Как подросли детки? Мистер Перри – достойнейший человек. Надеюсь, скоро он нас посетит. Ему приятно будет повидать моих малышей.

– Я жду его завтра. Мне нужно задать ему парочку важных вопросов касательно моего здоровья. Как придет, ты, милочка, попроси его взглянуть на горлышко Беллы.

– Мой дорогой сэр, теперь оно у нее совсем не болит, и я спокойна. То ли морское купание помогло, то ли прописанное мистером Уингфилдом притирание, которое мы применяли время от времени с августа месяца.

– Маловероятно, милочка, чтобы купание могло принести пользу, а ежели бы я знал, что тебе для Беллы нужно притирание, я бы просил…

– Ты, кажется, позабыла о миссис и мисс Бейтс, – поспешила вмешаться Эмма. – Совсем про них не спрашиваешь.

– Ах да! Славные миссис и мисс Бейтс! Мне, право, очень совестно… Однако ты о них писала почти во всех своих письмах. Надеюсь, они здоровы. Добрая старушка! Завтра же ее навещу и возьму с собой деток. Она всегда бывает рада их видеть. А дочь ее, милейшая мисс Бейтс, – тоже весьма достойная женщина. Как они поживают, сэр?

– Сносно, в целом очень сносно. Правда, в прошлом месяце бедная миссис Бейтс подхватила ужасную простуду!

– Как жаль! Надобно сказать, этой осенью простуда свирепствовала, как никогда. Мистер Уингфилд не помнит, чтобы прежде случаи были так многочисленны и так тяжелы. Разве только в пору инфлюэнцы…

– Ты права, милочка, но лишь отчасти. Перри говорит, что простудой болели много, но легче, нежели зачастую бывает в ноябре. В целом больных у него оказалось не больше, чем обычно.

– У мистера Уингфилда, вероятно, тоже…

– Ах, мое бедное милое дитя! У столичных лекарей всегда много больных. Разве можно в Лондоне быть здоровым? Как это ужасно, что тебе приходится там жить – так далеко от дома, в таком вредоносном климате!

– Нет, вовсе нет, в нашей части города воздух гораздо лучше, нежели в других. Весь Лондон, сэр, – это одно дело, а Брансуик-сквер – совсем другое. До чего у нас привольно дышится! Признаюсь, что не согласилась бы переселиться ни в какое другое место столицы. Только на Брансуик-сквер и можно жить с детьми. Такой воздух! Мистер Уингфилд очень хвалит его.

– И все же, милочка, с хартфилдским ваш воздух не сравнится. Ты стараешься, чтобы Лондон не слишком вам всем вредил, но, пробыв недельку здесь, вы становитесь много здоровее – сейчас заметно. Теперь же вид у вас довольно болезненный.

– Мне жаль это слышать, сэр, но поверьте: ежели не считать сердцебиения и нервических головных болей, которые нигде меня не оставляют, то я вполне здорова. А детки если и были несколько бледны, когда ложились спать, так это лишь оттого, что они утомлены более обыкновенного – долгой дорогой и радостным волнением встречи. Думаю, завтра их вид не внушит вам опасений. Поверьте, мистер Уингфилд сказал мне, что мы никогда еще не отправлялись в путь такими крепкими. Надеюсь, хотя бы супруг мой не кажется вам нездоровым?

При этих словах взгляд Изабеллы устремился с нежною тревогой на мужа.

– Не могу тебя порадовать, милочка: вид у Джона отнюдь не цветущий.

– Что, сэр? Вы обращаетесь ко мне? – спросил Найтли, услыхав свое имя.

– Как это ни печально, мой милый, папенька находит, что ты выглядишь болезненно, – но надеюсь, это только от усталости. Однако, видно, не зря я хотела, чтобы ты показался мистеру Уингфилду перед отъездом.

– Дорогая моя Изабелла! – воскликнул супруг раздраженно. – Прошу тебя: не обременяй себя заботами о моем внешнем виде. Ты можешь сколько угодно дрожать над собой и над детьми, но мне позволь выглядеть так, как я сочту нужным.

– Я не совсем поняла, – вмешалась Эмма, – что вы давеча говорили вашему брату о мистере Грейме. Он, кажется, хочет нанять для своего нового имения управляющего из Шотландии? К чему это нужно? И не осложнит ли дело давнее предубеждение против шотландцев, бытующее в нашем народе?

Молодая хозяйка Хартфилда говорила в таком духе до тех пор, пока не отвлекла всеобщего внимания от опасного предмета, а когда вновь прислушалась к беседе между отцом и сестрой, та благодушно расспрашивала его о Джейн Фэрфакс. Обыкновенно Эмма не любила говорить об этой особе, но в данную минуту рада была присоединиться к похвалам.

– Очаровательная Джейн Фэрфакс! – всплеснула руками миссис Джон Найтли. – Я давно ее не видала, ежели не считать случайных кратких встреч в городе. Как, должно быть, радуется ее добрая старая бабушка и милейшая тетушка, когда она приезжает к ним погостить! До чего это огорчительно для дорогой Эммы, что Джейн Фэрфакс не может бывать в Хайбери чаще! Полковник Кэмпбелл и его супруга, видно, совсем не хотят отпускать ее от себя после того, как выдали замуж дочь. А какой славной подругой стала бы Джейн Фэрфакс для Эммы!

Выразив согласие, мистер Вудхаус прибавил:

– Однако Харриет Смит, наш маленький дружок, тоже премилое юное создание. Она понравится тебе. Лучшей компаньонки Эмме не найти.

– Счастлива это слышать, но Джейн Фэрфакс все хвалят за ее таланты и превосходное воспитание. К тому ж они с Эммой одних лет.

Мирное продолжение этой беседы привело к другому предмету – столь же безобидному, – но прежде чем вечер завершился, разговор все же снова вошел на краткое время в неспокойное русло. Принесли овсяную кашу, что вызвало со стороны мистера Вудхауса многие похвалы ее полезным свойствам для всякого человека, а также суровую филиппику в адрес тех, кто не имел обыкновения употреблять это кушанье. Тут, к несчастью, миссис Джон Найтли привела последний, а потому наиболее вопиющий пример: молодая кухарка, нанятая ею на время пребывания их семейства в Саут-Энде, никак не могла уразуметь, что должна представлять собой добрая миска каши – не густой, но и не слишком жидкой, без комочков. Сколько Изабелла ни просила приготовить овсянку, ей ни разу не принесли ничего путного. Признание это оказалось опасным.

– Ах! – воскликнул мистер Вудхаус, качая головой и устремляя на дочь встревоженный взгляд.

Для Эммы его восклицание означало: «Не счесть пагубных последствий вашего путешествия в Саут-Энд! Как тяжко мне об этом говорить!» Сперва еще можно было надеяться, что старик и не станет продолжать разговор, а, помолчав немного, утешится поеданием собственной кашки, но через несколько минут он все же сказал:

– Никогда не перестану сожалеть о вашей поездке на море. Было бы куда лучше приехать в Хартфилд.