Как ни тяжело было Харриет пожертвовать двумя последними строками, она подчинилась, дабы не выставлять любовное признание на всеобщее обозрение. И даже переделанное Эммой, стихотворение казалось ей слишком ценным, чтобы его читали другие, поэтому она сказала:

– Теперь уж я не выпущу моей тетрадки из рук.

– Это ваше чувство естественно и даже похвально, – ответила ей Эмма. – Чем долее оно продлится, тем лучше. Однако вот идет мой papa. Вы ведь позволите мне прочитать загадку для него? Он так будет рад! Папенька обожает подобные штучки, особенно если в них содержится что-нибудь приятное для дам, поскольку сам он неизменно любезен с нашим полом. Позвольте же, я ему прочитаю!

Харриет вздрогнула, явно смутившись, испуганно глядя на подругу.

– Моя дорогая, – стала успокаивать ее Эмма, – не нужно так дрожать над этою загадкой. Не смущайтесь слишком явно, не то выдадите свои чувства и все разгадают скрытый смысл стихов. Пусть вас не обескураживает этот скромный знак восхищения. Если б мистер Элтон очень боялся посторонних глаз, то передал бы вам листок наедине. Между тем он не только не стал дожидаться, когда я выйду, но даже вручил загадку мне. Посему не будем относиться к этому делу чересчур серьезно. Ухаживания мистера Элтона и так принимаются вполне благосклонно. Ни к чему нам до изнеможения вздыхать над этой вещицей.

– О, разумеется! Я бы вовсе не хотела, чтобы мое поведение сочли глупым. Делайте так, как считаете правильным.

Мистер Вудхаус, едва вошел, обратился к барышням с излюбленным своим вопросом:

– Ну что ж, душеньки, как ваша тетрадь? Есть ли в ней прибавления?

– Да, papa, сейчас мы прочтем тебе совсем новую загадку. Нынче утром я нашла на столе листок (полагаю, его принесла нам фея), а в нем было премиленькое стихотворение. Мы как раз его переписали.

И Эмма прочитала стихи вслух – четко и с расстановкой, как он любил, – а затем повторила еще дважды и растолковала отгадку. Старик, что вполне отвечало ее ожиданию, остался доволен:

– До чего верно, до чего изящно сказано! «Склонится муж, как раб, к ногам девицы…» Загадка эта столь очаровательна, что я легко угадаю, кто была та фея, которая ее принесла. Только ты, мой ангел, могла сочинить такие прелестные стихи!

Эмма лишь улыбнулась и кивнула. Мистер Вудхаус, помолчав немного, вздохнул с нежной грустью и прибавил:

– Ах! Немудрено понять, от кого ты унаследовала свой талант. Твоя матушка была такая мастерица сочинять! Имел бы я ее память… Но, увы, ни строчки не могу припомнить. Забыл даже ту загадку, о которой давеча уже упоминал. Вот только начало:

Мистер Вудхаус вздохнул и повторил:

– А более ничего не помню. Помню только, что продолжается этак хитроумно. Но кажется, душенька, эта загадка у тебя уже есть?

– Да, papa, на второй странице. Мы взяли ее из «Изящных извлечений», а сочинил их Гаррик.

– Верно-верно… Как же все-таки жаль, что я не могу припомнить дальше… «Китти, хладная красотка…» Всякий раз, когда слышу это имя, мне на память приходит бедняжка Изабелла. Мы ведь думали окрестить ее Кэтрин, в честь бабушки. Надеюсь, на будущей неделе она к нам приедет. Ты уже решила, душенька, где мы поместим ее, а где детишек?

– О, конечно! Изабелла будет, как всегда, в своей спальне. И детскую мы устроим там же, где и прежде. К чему нам что-то менять?

– Не знаю, ангел мой, ведь она так давно нас не навещала: с самой Пасхи, – да и тогда погостила всего несколько деньков. То, что мистер Джон Найтли занимается юриспруденцией, создает изрядное неудобство. Бедняжка Изабелла! Жестокая судьба разлучила ее с нами! А как она опечалится, когда приедет и не найдет среди нас мисс Тейлор!

– По крайней мере, papa, удивлена она не будет.

– Вот уж не знаю, душенька. Я так очень удивился, когда впервые услыхал, что она собирается замуж.

– Мы непременно пригласим мистера и миссис Уэстон к нам отобедать, пока Изабелла будет здесь.

– Да, моя милая, ежели достанет времени. Ведь она приезжает всего на одну-единственную недельку, – с глубокой печалью произнес мистер Вудхаус. – За такой короткий срок ничего не успеть.

– Жаль, что они не смогут оставаться у нас дольше, но, очевидно, такова необходимость: к двадцать восьмому числу мистер Джон Найтли должен возвратиться в Лондон. Нам еще следует радоваться, papa, ведь они проведут у нас всю неделю, не уделив ни дня аббатству Донуэлл. В это Рождество мистер Найтли отказывается от своих родственных притязаний в нашу пользу, хоть у него сестрица с братцем и вовсе давным-давно не гостили.

– Бедняжке Изабелле, мой ангел, было бы очень тяжело жить где-либо, кроме Хартфилда.

Прав мистера Найтли в отношении брата мистер Вудхаус не признавал, как не допускал и мысли, чтобы кто-либо, помимо его самого, мог иметь права в отношении Изабеллы. Поразмыслив, он промолвил:

– Не пойму, к чему так рано уезжать ей, даже если должен ехать ее муж. Думаю, Эмма, я сумею уговорить твою сестрицу погостить у нас подольше. И ей, и детишкам это пойдет исключительно на пользу.

– Ах, papa! Прежде вам никогда не удавалось разубедить ее. Боюсь, не удастся и теперь. Изабелла не захочет разлучаться с мужем.

Последнее замечание было слишком бесспорно даже для мистера Вудхауса, которому оставалось лишь с сожалением вздохнуть. Видя, в какое уныние он пришел от напоминания о привязанности старшей дочери к супругу, Эмма поспешила переменить предмет разговора:

– Пока братец с сестрицей будут в Хартфилде, Харриет должна проводить у нас как можно больше времени. Уверена, дети ей понравятся. Мы ведь очень ими гордимся, верно, papa? Кто, хотела бы я знать, покажется ей красивее: Генри или Джон?

– В самом деле интересно! Бедные малютки! Как рады они будут у нас погостить! Они ведь очень любят Хартфилд, Харриет.

– Ах, сэр, разве можно не любить Хартфилд?

– Генри – славный мальчуган, но в Джоне больше сходства с матушкой. Генри, хоть он старший, назван в мою честь, а не в отцовскую. В честь отца назвали второго сынишку, Джона. Быть может, кого-то это удивляет, но Изабелле уж очень захотелось окрестить первенца Генри – мне кажется, это так мило! А мальчик он в самом деле очень смышленый. Все они на диво умны, и столько у них занятных повадок! Встанут, к примеру, подле моего кресла и скажут: «Дедушка, не дадите ли кусочка веревочки?» А однажды Генри попросил у меня ножик, но я сказал: «Ножики делают только для дедушек». Полагаю, отец частенько бывает к мальчикам слишком строг.

– Он лишь потому вам кажется строгим, – возразила Эмма, – что сами вы чрезвычайно мягки. Однако, сравнив его с другими отцами, вы перемените свое мнение. Он хочет, чтобы сыновья росли деятельными и выносливыми, поэтому, если проказничают, может иногда и побранить. Но ежели говорить вообще, то мистер Джон Найтли – нежный отец. В этом не может быть сомнения. И дети его обожают.

– А дядюшка, когда приходит, вовсе подбрасывает бедных крошек до самого потолка!

– Но им это нравится, papa! Для них это самое излюбленное развлечение. Если б дядя не положил им за правило поочередно уступать друг дружке, они бы, верно, всякий раз ссорились.

– Ну уж этого я никак не понимаю.

– Так всегда бывает, papa: одна половина мира не понимает того, в чем находит удовольствие вторая.

Спустя некоторое время, когда барышни собирались уже разойтись по своим комнатам одеваться к обеду (обедали в Хартфилде обыкновенно в четыре часа), вновь явился сочинитель неподражаемого акростиха. Харриет в смущении отвернулась, однако Эмма сумела принять гостя со своей обычной улыбкой. Быстрый ее взгляд тотчас различил в выражении лица викария волнение того, кто уже бросил жребий и теперь пришел узнать, что выпало на его долю. В качестве предлога к визиту он, однако, избрал намерение спросить, сумеет ли маленькая хартфилдская компания обойтись ближайшим вечером без него. Если он сможет быть хоть сколько-нибудь полезен, то все прочие дела подождут. Если же в нем не нуждаются, то он бы отобедал у своего приятеля Коула, который давно зазывал его к себе и которому он дал уже условное обещание. Эмма поблагодарила мистера Элтона, сказав, что ни в коем случае не желает стать причиной разочарования мистера Коула и что папенька ее без труда найдет, с кем сыграть партийку в роббер. Последовали галантные возражения, которые были любезно отклонены, и мистер Элтон хотел уже удалиться, как вдруг Эмма сказала, взяв со стола листок: