Никогда бы Голован не сунулся сюда, стопудово не сунулся, будь в Эсэсэсэре другой такой же большой сытый город-миллионник, город-спрут, другой такой же полигон для его планов.

Придется терпеть, приспосабливаться, мутировать. А что делать? Чтоб потом их всех заглотнуть и переварить.

Но проходит время, и ловишь в холодных лужах знакомые отражения, угадываешь в домах и людях родной, привычный ростовский мотив: ум-ца, ум-ца, ум-ца-ца… Только немного переиначенный, немного не так перепетый. Вместо двух блатных куплетов — пышная оратория, вместо четырехполосной улицы Энгельса — шестиполосная Горького, вместо Буденновского проспекта — Кутузовский, вместо Музтеатра — Большой. Это просто разъевшийся, раздавшийся вширь и ввысь Ростов-на-Дону!.. Ничего, жить можно!

И Барика в Белокаменной знали хорошо, тут никакого вранья. И, что важно, он тоже всех знал. Клички, адреса так и сыпались из него. Переночевали на Арбатской, пообедали на Чистых Прудах, потом завалились в Черемушки, отметили переезд, да так и зависли на неделю…

Свел его Барик с Чингизом. Чингиз — старый «коронованный» вор, сам из бывших ростовчан, осел в Москве еще в 30-х.

— Я как бы не против. Живи, радуйся, мне-то что… — прохрипел Чингиз, пригубив стакан с водкой. — А что касается разных дел, то тут все просто. Будет выгода, поддержу земляка, как смогу. А коли ничего не будет, то и разговору нет. Катись тогда обратно в эту свою… Богатяновку, да. Шустри там на здоровье, кур воруй…

Подслеповатый Чингиз видел перед собой в тумане человека не человека, лицо не лицо, а словно ведро железное, мятое, расплывчатое, с пустыми глазницами и рогами. Призрак, а не человек. Половину своего зрения и половину правого легкого Чингиз давно оставил на Соль-Илецкой зоне, а взамен насмотрелся там такого, что видеть человеку немыслимо, невыносимо. Да и не положено. Дышал он с тех пор через раз, вместо одного пальца видел то три, то десять, и говорить с призраками он привык, не кипишил по этому поводу.

…Голован сколотил небольшую бригаду, куда, кроме Барика и Серпа с Молотком, вошли еще три вора с Басманки, хорошо знакомых с местным контингентом. Разложили перед собой список фамилий, составили план. И начали действовать.

Через неделю Голован пришел к Чингизу, положил перед ним бумажный сверток с десятью тысячами.

— Есть выгода?

Сумма изрядная, а сколько бумажек увидел перед собой старый Чингиз — неизвестно. Но благословение свое дал, с кем надо переговорил. И сразу пошла у Голована в Москве роскошная пруха, будто открылись перед ним золотые ворота, за которыми шуршание сторублевок, таинственный блеск бриллиантов, пьяный ресторанный гул, покорный шепот «цеховиков» и «коляшей»…

Бригада постепенно обрастала новыми нужными людьми, профессионалами своего дела. Савелий Клинок, сам некогда дневавший и ночевавший в интуристских гостиницах, отвечал за доход с валютчиков и проституток. Отсидевший пять лет за хищение соцсобственности, Банкир держал в узде «цеховиков». Шулер из Тропарева по кличке Хваленый крышевал «малины» и притоны. Для разговора с особо упертыми клиентами и конкурентами у Голована имелось особое подразделение — разборная бригада… Бизнес налаживался.

И поползли невероятные слухи по Москве. Будто завелась в Белокаменной новая банда: то ли «Ракеты» называется, то ли «Ракетчики», то ли фиг поймешь. Одни говорят, будто это такие современные робин гуды, другие говорят: нет, это обычные вымогатели новой формации. Дерут они якобы по семь шкур со всех богатеньких и неправедных… А тех, кто делиться не хочет, пытают каленым железом и ледяной водой. Есть мнение, что добытые таким образом деньги «ракетчики» раздают потом бабушкам в Нескучном саду и алконавтам у гастрономов. Суют прямо в руки по сторублевке и — фыр! — исчезают с первой космической скоростью. Хотя другие полагают, что это всего-навсего наивный миф. Ведь бандиты — это в первую и последнюю очередь уголовники, шпана. Хищники. Если и бывает им какое дело до бабушек, сидящих на скамеечках в Нескучном саду, так это только чтобы своровать у них кошелек с пенсией. И ничего больше.

Британия, королевский дворец

Елизавета I любила напоминающий сказки дворец Берли-хаус — его затейливые башенки, старые толстые стены, узкие, но высокие окна, окружающую зелень лугов… После коронации она бывала здесь очень часто и почти всегда проводила тайные переговоры и дипломатические приемы именно под этими сводами. Вот и сейчас она переходила от окна к окну, созерцая окружающий ландшафт, не спеша принять тех, кто терпеливо дожидался приема. Это не была ее прихоть. Еще в детстве ей, возможной королеве Англии, учителя внушали мысль, что со всеми, даже самыми близкими ей людьми она должна уметь держать определенную дистанцию. Излишний демократизм монарха роняет его авторитет, и каждый удостоенный приема у королевы должен воспринимать эту возможность как великую честь. Конечно, министр внутренних дел и государственный казначей общались со своей государыней достаточно часто, и эта ее особенность им хорошо была известна, но… Привычка — вторая натура.

Наконец Елизавета отошла от окна и взяла в руки маленький серебряный колокольчик. На мелодичный звон немедленно явился заведующий службой протокола сэр Мортимер, на лету поймал кивок Ее Величества, кланяясь, попятился и задом вышел в высокую двустворчатую дверь.

Через пару минут в большом, хорошо протопленном зале с полами, выложенными огромными каменными плитами, и тяжелой дубовой мебелью появились два уже не молодых, строго одетых джентльмена — государственный секретарь Уильям Персил и казначей двора Томас Беркли. Они остановились на почтительном расстоянии от своей королевы и церемонно раскланялись. Елизавета ласково улыбнулась. Это были проверенные слуги, поддерживающие ее в дни изгнания.

— Слушаю вас, джентльмены!

— Ваше Величество, — начал лорд Беркли, — мы попросили аудиенции для дела государственной важности.

Елизавета молча кивнула головой.

— Имя Френсиса Дрейка вам уже известно. Мы докладывали Вашему Величеству, что он только что вернулся из долгого похода…

— Но этот поход, насколько мне известно, связан с грабежами и разбоем, — перебила королева.

— Вы правы, Ваше Величество. Но капитан Дрейк показал себя с наилучшей стороны. Он молод, амбициозен, бесстрашен, опытный мореход… Наконец, он бесконечно предан Вашему Величеству…

— Не слишком ли много достоинств для одного человека?

— Он действительно ими обладает, — вступил в разговор Уильям Персил. — Моральную сторону его вылазок мы оставляем за скобками, понимая, что ремесло это не делается в белых перчатках. Но он выразил желание существенно пополнить нашу казну…

— Состояние которой переживает далеко не лучшие времена, — вставил казначей.

Госсекретарь кивнул и продолжил:

— Мы уже перевезли доставленные им сокровища в хранилища. И решили, что Дрейк именно тот человек, который мог бы возглавить экспедицию в Вест-Индию… С целью поиска новых земель к югу от владения Испании. К тому же, может быть, он сумеет перехватить испанский галеон, везущий серебро из рудников в Акапулько. Мы, если помнит Ваше Величество, обсуждали целесообразность этой акции.

Королева задумчиво прошлась по высокому залу, выглянула в окно, не оборачиваясь, спросила:

— Что собой представляет этот капитан?..

— Дрейк, Ваше Величество. Он из небогатой семьи, но отец его не простолюдин, к тому же, состоит в родстве с несколькими достойными семьями. Умен, удачлив…

— Хватит достоинств! Надеюсь, что эта кандидатура достаточно вами взвешена. Я не возражаю против нее. Однако мне кажется, что сейчас его не стоит мне представлять. В определенных ситуациях ему лучше вообще не знать, что я благословила его экспедицию.

— Разумеется, Ваше Величество, — согласился лорд Персил, продолжая, тем не менее, гнуть свою линию. — И все же ему было бы легче заниматься своим делом, если бы он получил официальный статус и мог не опасаться британских военных кораблей. И его дух укрепит любой знак вашей благосклонности к нему…