Быстро все, в одно движение. Быстро, пробежавшись второй рукой по моему плечу и сжав ее в итоге чуть выше локтя.

Сглатываю, прежде чем он успеет поцеловать. Сглатываю, и отводит руку чуть ниже, на шею, оттягивая вниз широкий ворот стойкой.

Сглатываю и послушно размыкаю губы.

Сначала не торопится, даже особо не лезет языком, а потом… А потом, стоит заминке между треками закончиться, рывком притягивает к себе, обхватив за пояс, и заставляет приподняться на носки.

Такой теплый и в одном из своих черных свитеров. Этот больше тянет на футболку с рукавом. У него все шмотки черные. Джинсы, в заднем кармане которых торчит смявшаяся пачка сигарет, тоже.

Последнее, наверное, о чем я так внятно и четко могу подумать.

Последнее, а фоном на моем же телефоне установленный на соседа рингтон.

– Тимберлейк – серьезно? – передразниваю шепотом, сбиваясь дыханием и цепляясь за его волосы. Наигранно удивляется, и его ладонь очень уверенно стекает на мою совсем плоскую из-за этих бабских шмоток задницу.

– Так это же кавер.

Это же кавер… который ты у меня услышал и нашел.

И принимается натурально жрать меня. Смазывая и проклятый блеск для губ, липкий и забивающийся в рот своим привкусом, и, подозреваю, даже тоналку.

Подозреваю, что от моего нарисованного лица вообще мало что останется, когда он закончит. Пускай только растянет на подольше.

Пускай только так же тискает и играет с моим языком своим, то и дело слабенько прихватывая его зубами. Тискает как самую настоящую девчонку, и у меня от этого съезжает все и сразу.

Пускай…

Голова кружится. Слишком накурено или это лишь в голове моей столь плотно стоит дым?

Слишком жарко становится впотьмах коридорных или все дело в том, что в футболках ходить привык? Не к платьям точно… Но вот так тянуться поближе, покорно запрокидывать голову и цепляться руками – вполне.

Наклоняется, наваливаясь на меня, прогибая назад, и кончиками пальцев хватается за край платья. Тащит его, задирая вверх.

Доходит до середины бедра, когда я, опомнившись, самым натуральным образом шлепаю его по пальцам и делаю страшные глаза.

Мое сказанное одними губами категоричное «нет!» съедается так же, как тот проклятый блеск для губ, который на языке давно заменил никотиновый привкус горечи и табака. Мое «нет» становится весьма и весьма вялым на третий поцелуй-укус куда-то в области дергающегося кадыка. Не церемонится особо, зажимает совсем как перед сексом, коснувшись почти всего и везде, и, прежде чем успеваю опомниться, опускается на колени.

Раз – и просто стек вниз, уходя из-под моих пальцев.

Раз – и цепляюсь уже за его волосы, пока, рывком подняв чертов подол, цепляется за резинку этого пиздеца с добавлением лайкры.

На фоне тихо, комбо Саб-Зиро и наконец новый звуковой ряд.

Стаскивает колготки почти до колен, абсолютно обездвиживая меня, и бросает что-то язвительное по поводу отсутствия женского миленького бельишка.

Бросает вскользь и тут же, не дожидаясь ответа, берется за широкую резинку моих трусов. Не дразнит ни единой минуты, не подготавливает к чему-то большему, а сразу берет в рот.

Головка цепляет его зубы и скользит внутрь по гладкому нёбу. Берется за мои бедра и ведет ими вперед, толкается словно вместо меня.

Правую ладонь закусываю, левая – в его волосах. И верно, вовсе не короткие… Есть за что уцепиться пальцами.

Глаза слезятся, крыша едет.

Сумбурно, жестковато иногда, страшно до ужаса и иногда колко от его подбородка.

Всего раз отстраняется, глядит снизу вверх и больше не прерывается.

До самого конца. Во всех его гребаных смыслах. Не знаю, как у других, а у меня только что случился апокалипсис.

Не знаю, как у других, но он заставляет меня кончить за три минуты и двадцать три секунды. И хрен его знает, почему я запомнил, сколько именно длился играющий трек.

И хрен его знает, как я не умер, пока он спешно сглатывал, а внизу моего живота, все еще сворачиваясь, кольцами пульсировала до безумия сладкая, смахивающая на конвульсии му́ка.

Отдышаться просто необходимо. Отдышаться не позволяет, поднявшись на ноги и ударив ладонью по выключателю на стене, заталкивает меня в распахнувшуюся дверь.

Да такое ускорение придает, что я почти разбиваю вовремя выставленное колено о бачок унитаза. Еще и в ногах путаюсь, проклятые спущенные колготки!

Шагает следом, запирает на защелку и, перегнувшись через меня, звучно хлопает пластиковой крышкой. Сам же стягивает с меня этот нейлоновый кошмар вместе с едва держащимся на заднице, приспущенным бельем и, сжав под коленкой, тащит мою ногу вперед.

Сам ставит так, как ему хочется, и, укладывая мои ладони на холодный кафель и явно наслаждаясь этим по новой, задирает платье.

Медленно на этот раз, до поясницы доводит, гладит по оголившейся коже.

Не удержавшись, звонко шлепает по ягодице. Придвинувшись ближе, руку под мой живот заводит, щекочет его подушечками пальцев.

Нависает, упираясь в стену чуть выше моего.

Лицом утыкается в затылок, шумно вдыхает.

– Потерпишь?

Поспешно киваю и жмурюсь. В ногах все еще слабость, а внутри пустота. Внутри, под кожей и ребрами. Под сплетением вен и мышц. Но пустота не страшная, а легкая. Приятная.

А еще в довесок плохо слышу отчего-то и пропускаю момент, когда он расстегивает свои штаны и его кофта задирается тоже. Кожей к коже. До мурашек приятно. Почти как лежать на нем сверху после секса. Почти, потому что сейчас фактически на мне он. Потому что сейчас у нас все еще «до».

– А ты сначала поспишь? – подначиваю, не потому, что не терпится, а потому, что страшно вдруг. Страшно не чувствовать себя стремно в платье рядом с ним. Страшно, что внутри все словно опять перекрутило – и изнанкой наружу. Страшно, что это может стать сильнее, чем уже есть.

Страшно и вместе с тем хочется.

Чтобы его тоже вот так. Как меня. Кишками вверх.

Дергает выше, прогибает в спине.

Одну ногу назад, другую – коленом до упора в холодный фаянс.

Слышу, как сплевывает на ладонь, и надеюсь, что не зря вчера ему спокойно помыться помешал. Надеюсь, что не будет так туго и обойдется почти без боли.

Надеюсь, потому что, собственно, решившись на такой безумно глупый шаг, я на подобное надеялся. Разве что без двух его друзей за тонкой дверью, которой он саданул так, что только тупые бы не поняли.

Ну и пусть.

Нам можно, мы же встречаемся – верно? А покраснею я потом. Может быть.

Может быть, если кровь, по новой ливанувшая вниз, сможет вернуться назад, к щекам. Если…

Гладит меня, спешно дрочит, осторожно сжимая пальцами и, должно быть, стремясь хоть как-то компенсировать все еще не нагрянувшую боль от проникновения, и, только убедившись, что у меня снова стоит, чуть отступает назад.

Выпрямляется.

Оглаживает мою промежность, пальцами давит чуть выше мошонки, после поднявшись еще на сантиметр или два.

Проверяет и приставляет влажную от слюны или выступившей смазки головку ко входу в мое тело.

Надавливает, растягивает по сантиметру, проникая внутрь, а я так и жмурюсь, да еще и для верности сжимаю зубы.

Тянет, жжется и вообще меньше всего похоже на то, что бывает в конце, перед разрядкой.

Но представляю, как это выглядит со стороны, представляю, как ОН медленно натягивает меня на себя, абсолютно точно зная, что его друзья и, может быть, даже соседи все услышат.

Но представляю, что ему очень и очень не терпится, и становится куда легче.

Слаще.

Начинаю дрожать, подрагивает начавшая ныть коленка.

Мурашки по спине.

Уже наполовину во мне. Уже кажется, что еще немного – и проткнет саму душу, спрятавшуюся за ребрами.

Ему, наверное, и это можно уже.

Наизнанку… третий или тридцатый раз.

Наизнанку, когда ладонью, что упирается в стену, скатывается вниз и накрывает мою руку, неловко сжав поверх пальцев. Наизнанку, когда притормаживает, войдя полностью наконец, и дает мне отдышаться.