О боги, не носящие кеды, опять об этом. Ну ляпнул и ляпнул, теперь-то что? Сожрать меня за это? Выгнать? Не начав ничего, сразу бросить? Какие еще варианты?

А главное, никак не выходит понять, отчего же он так бесится. Пускай и тихо, кипит где-то внутри, даже голоса не повышает, только скулы выделяются чуть сильнее. Да пальцы, все еще кружащие по моим бедрам, жмут чуть сильнее.

Решаю пойти на мировую. Да и вообще пошел бы куда угодно, только бы он перестал так щуриться, зыркать и вообще расслабился бы немного. Он – мое ожившее наваждение, вполне себе реальный парень, которого очень здорово трогать, убеждаясь в том, что не приснилось все. Он, разговаривая с которым, да еще и так близко, да еще и на губы глядя, я неизменно начинаю нервничать и тараторить. И в итоге выдаю совсем не то, что собирался изначально.

– Это такая проблема, да? То, что я не могу рассказать об этом всему миру? Что я не готов выгребать кучу мусора из-под двери и получать по морде из-за своей влюбленности? Потому, что она неправильная? – Последний вопрос вроде как негласный. И вроде как должен был раствориться в потоке общего бреда, но напротив повисает в воздухе. Да и если бы только это… Нарывается на ответ.

– А на что ты готов ради нее?

Растерянно моргаю и даже подаюсь чуть назад, инстинктивно увеличивая безопасное расстояние. В последний момент вспоминаю о навесном шкафчике прямо за спиной и умудряюсь не разбить себе башку. Успеваю затормозить и спешно пытаюсь что-нибудь сообразить. И тщетно. В голове пусто, как у голодного воробушка.

– Впрочем, не отвечай сейчас. Подумай. Скинешь мне потом сообщением.

– Номер свой, может, тогда дашь?

Тянусь уже за мобильником, но перехватывает за запястье. Останавливает его, сжав, и, развернув кисть, перехватывает за разом расслабившиеся пальцы.

– И как ты меня подпишешь? Василисой?

Ну надо же. А я только расслабился.

– Очень смешно…

Морщу нос, и он, этот нелюбитель Владимиров и любитель господинов, фыркает и вдруг, подавшись вперед, прикусывает его за самый кончик. Замираю, как будто бы ужалили. Что делает, а? Ну зачем он это со мной делает?

– Да, очень… – кивает словно сам себе и задумчиво покусывает губу. Так задумчиво, что мне сразу тоже хочется. И непременно его. – Ну что? Вроде как пора двигать. Мне бы еще в душ перед работой.

– А может…

Робкая было надежда расцветает, и я живо представляю его, такого красивого и абсолютно голого, под горячими струями. Надежда, что так безжалостно оказывается забита лопатой.

– Нет, никаких «может». Тогда я точно опоздаю. Пошли. Ты – в коридор, я – под воду. Напишешь мне в бело-синей, как обдумаешь.

Глубокомысленно киваю, послушно спрыгиваю со столешницы. Жду, пока хлопнет дверью, скрывшись в выложенной кафелем ванной, и, услышав, что, гад такой, нарочно не щелкнул замком, чертыхаюсь и иду следом, стащив и оставив толстовку на вешалке.

Судьба у меня, видимо, такая. Догонять его. След в след.

***

Полночи я думаю. Благо, что в комнате один – броди сколько хочешь. Пей кофе, шуми чайником. Хлопай крышкой подзадроченного ноута. С десяток раз обновляй его страницу… Его, этого уже знакомого незнакомца.

Его, что в реале много лучше.

Висит в сети, с телефона.

Как есть – дежурит. Музыку, должно быть, слушает или переписывается с кем-то. Интересно, хотя бы половине из тех, кто у него в непрочитанных висит, ответил? А мне, если решусь и кину заявку в друзья?

А мне… с которым он вроде как встречается?

Или все-таки нет?

Барабаню пальцами по тачпаду, который скоро работать перестанет от такого обращения, и отхожу только за очередной кружкой кофе.

Еще бы сахар не закончился – и совсем хорошо. Но увы, чего нет – того в половине третьего у соседей не допроситься.

Пью так, почти не морщусь, задумчиво поглядывая на мигающий значок его онлайна.

На что же я готов? Ради тебя? Наверное, на многое. Да только где оно все? Где десятки вариантов на пересчет?

Где перечень, в котором минимум сто сорок пунктов? Или сто сорок тысяч? Сколько я за тобой ходил? А ждал онлайн?

Раньше это было чем-то вроде наваждения, почти что мечты. Раньше это было желание хотя бы узнать что-нибудь еще, а теперь же ты меня наизнанку выворачиваешь.

Кусаю губы. Жалею, что в комнате нельзя курить. Жалею, что вякнул про девушку, не подумав, что вполне взрослый определившийся парень может так отреагировать. И вообще, определившийся ли? Может быть, он смотрит в обе стороны? Или только на девушек? Тут же резво мотаю головой, понимая, что в ней вертится уже полная ерунда. Какие девушки, если у меня задница до сих пор немного саднит? Какие девушки, если губы, закусанные-зацелованные, так приятно гладить пальцами, наслаждаясь слабенькой вяжущей болью?

Делаю глоток из кружки и, осторожно поставив ее на пол рядом с кроватью, быстро, чтобы не передумать, отправляю ему сообщение.

Короткое и так и не кидая заявку, не думая о том, что открыл сообщения потому, что ждет чего-то от меня.

Пускай сам, если хочет.

Мое глубокомысленное «на многое» сиротливо болтается непрочитанным на абсолютно пустом белом фоне. Болтается всего песню или две, что я успел прослушать и которыми так удобно отмеривать время.

Его ответ, такой же короткий, заставляет меня и улыбнуться, и шмыгнуть носом одновременно.

Кажется, это и вызов, и подначка. Это разрешение на какие-то действия или, может, вполне конкретный намек?

На что же только?

«Так удиви меня», и до самого утра больше ничего. До самого, хотя я пишу ему еще и еще. Так и не показывается больше в онлайне.

До семи не сплю.

Выбираюсь все-таки покурить в форточку и, в потемках еще, разбираю силуэты двух не сильно-то ровно идущих девушек. От нечего делать разглядываю их и с тоской думаю, что у той, что светленькая, плечи шире моих. Плаваньем она, что ли, занимается? Пальто, накинутое поверх длинного, прикрывающего коленки платья, совершенно не сидит. Или это пуховик? Или какая, к хренам, разница вообще?

Тяжка, одна, две… А в голове все вертится это странное «удиви меня». Девчонки уже скрываются за поворотом, а я все пялюсь на пустую вытоптанную дорожку.

Удивить, говоришь?

Бычок летит на улицу, а я падаю на кровать и, заложив руки за голову, пялюсь в потолок.

Удивить?

***

Заношу руку, чтобы, проигнорировав звонок, просто постучать о наличник. Отчего-то доводчик на подъездной, недавно установленной и по всем правилам оснащенной домофоном двери сломался, и мне не пришлось набирать номер квартиры. Уж не знаю, отсрочка это перед сокрушительным провалом или само провидение затаилось и выжидает, что же из всего этого выйдет.

Что из меня вышло.

Жмурюсь. Сжимаю губы так, что больно, и стучу еще раз.

Замерз, щеки и веки щиплет. Курить хочется адски. Сбежать – тоже.

Сбежать, но проклятое «удиви меня», загнавшее меня в этот злоебучий, не самый чистый подъезд, сильнее всего.

Удивить?

Открой дверь – и ты охуеть как удивишься. Зуб даю, да еще и любимые кеды в довесок.

Сердце в груди грохочет. Сейчас не откроет – и я позорно свалю курить, а после и вовсе, чувствую, сбегу. Совсем.

Но нет.

Смазанный звук шагов. Резво отступаю в сторону, чтобы через маленький глазок не разглядеть, и жду.

Жду, напрягшись так сильно, что чувствую, как спина мокнет.

Давай уже.

Пока я тут не умер.

Поворот ключа, шаг вперед, и первым вырывается клуб сигаретного дыма. После уже высовывается самопровозглашенный господин, который состоит в клубе ненависти к Владимирам.

Затягивается, но, замерев, не выдыхает дым.

Не моргает даже, так и застывает, почти раскрыв рот.

Глаза одни остаются живыми. Медленно, начиная с волос, оглядывает мое лицо, а после спускается ниже, заглядывает под расстегнутый пуховик и, закончив ногами, внезапно сглатывает, вместо того чтобы выдохнуть.

Давится и кашляет.

Долго и как-то не совсем нормально.