Локтями свисая с края столешницы. Покоцанной и местами с глубокими царапинами. Истертой. Локтями свисая с края столешницы, умостив подбородок на сложенные в замок ладони.

Наблюдаю за ним и почти не дышу.

Только носом.

Вдох и тут же выдох, не наполняя легкие даже наполовину. Странное ощущение, от которого немного кружится голова.

От всего в этой квартире кружится.

От запаха сигарет и крепкого кофе. От одеколона и еще чего-то, смутно напоминающего гарь.

Обои на стенах желтоватые; должно быть, от горячего летнего солнца местами выцветшие. Старый холодильник, еще из тех, которые без разряда по жиму и не откроешь, тарахтит в углу. И тут же, словно в противовес, бросающиеся в глаза своей новизной плита и тускло блестящий жестяным боком чайник.

Не замечал всего этого раньше.

Да и когда бы мне было, если я тут всего в третий раз?

В первый слишком не верил, а во второй и вовсе оказался на диване раньше, чем буркнул сдавленное «здра…». Вообще, хороший диван. Не продавленный. И коленки не натирает. Определенно хороший.

Улыбаюсь своим мыслям и прихватываю губами кожу на запястье. Просто потому, что мне сейчас этого захотелось. Просто потому, что невозможно пялиться вот так, во все глаза, и чувствовать себя нормальным.

Пялиться на тебя.

На тебя, что совсем рядом стоит, у плиты, и думает о чем-то своем. Кошка, которая оказалась безумно высокомерным котом, так и не показалась ни разу за те полчаса, что я здесь.

Неужто ревнует?

Я бы на ее месте ревновал.

Да я и на своем почти ревную, господи.

Мало ли таких, как я, за тобой ходят?

За тобой, таким молчаливым и таинственным, в своем черном свитере и небрежно поставленными волосами, которые вблизи не такие уж и короткие. Есть за что ухватиться пальцами.

Рассматриваю, прищурив один глаз. Наблюдаю за тем, как лениво ходят лопатки под тканью. Как закатываешь рукава. И чувствую себя очень влюбленным и очень жалким одновременно. Казалось бы, куда еще больше? Да и после того, как я вроде как прикоснулся к своей мечте, наваждение должно было рассеяться немного, отпустить или вроде того, но стало только хуже. Стало мало просто наблюдать со стороны. Провожать взглядом или с замиранием сердца ждать в соцсети. Я хочу тебя себе. Абсолютно, полностью и с концами. Хочу спрятать в этой маленькой кухоньке и никогда никому не показывать.

Хочу, чтобы только мой.

Хочу знать о тебе еще больше. Жадно ловлю каждый жест, запоминаю, что в холодильнике у тебя всегда висит нечто хвостатое и давно испортившееся, что сухие завтраки ты грызешь вместе с кофе и куришь реально много. Почти постоянно. Но все больше как-то вскользь, почти не затягиваясь, а просто наблюдая за тем, как тлеет фильтр.

И имя… Имя все катаю на языке, как какое-то драже или жесткую подушечку жвачки.

Владимир.

Отчего-то язык не поворачивается назвать Володей или около того. Отчего-то отчаянно кажется, что это не твое.

Прохожусь языком по губам, собирая и с них тоже никотиновый привкус, и первым нарушаю тишину.

То, что помимо музыки ты любишь еще и молчать, я понял тоже.

Короткие кивки, приветственные улыбки, вздохи и нечто трудно вразумительное, вжавшись ртом во взъерошенные волосы.

– Как тебя называют друзья?

Спина, и до этого прямая, напрягается и замирает на мгновение. Косится на меня из-за плеча и выключает конфорку. Турку снимает тоже, отставляет подальше от края, не спешит разливать по чашкам.

– А что?

– Так ты скажешь как? – Не собираюсь отставать и даже двигаюсь ближе к краю этой пародии на часть кухонного гарнитура с кошмарно жесткой спинкой.

– С чего ты вообще взял, что у меня есть какое-то прозвище?

– А что, скажешь нет? Вовкой кличут?

Кажется, его даже передергивает. Едва уловимая судорога от плеча к плечу. Оборачивается и складывает руки на груди. Эдакий ленивый протест, как на мой взгляд.

– Еще раз назовешь меня так – и спать пойдешь в подъезд. На коврик.

Без усмешки обойтись не выходит. Хотя бы потому, что мы оба знаем, что до моей общаги тут пять минут, а если бегом, то и за три можно.

– У тебя нет коврика, – поднимаясь на ноги, напоминаю и зачем-то пальцами цепляюсь за угол стола. Словно пытаясь задержаться в отдалении еще немного. Словно отчаянно хочу повиснуть у него на шее, но сдерживаюсь.

– Зато у соседей есть.

Аргумент. Почти даже весомый. Жаль только, что абсолютно бессмысленный. Подхожу все-таки, но останавливаюсь не напротив, а рядом, так же, как и он, прижимаясь поясницей к разделочному столу и скрещивая руки. Только я ниже, а пальцы тут же впиваются в плечи, чтобы просто занять их. Не лезть за телефоном в карман, не барабанить по столешнице.

– Так скажешь мне? Как тебя называть? – Поворачиваюсь и выжидающе гляжу, борясь с желанием отвести в сторону упавшие на лицо и закрывшие весь обзор патлы. Отгрести назад и так и держать, чтобы не мешали разглядывать. Подбородок и чуть прищуренные глаза. Расцветающую на глазах улыбку и искорки на светлых радужках. – Мой господин?

– Да, – смеется и расслабляет плечи. Поворачивается ко мне уже всем корпусом и, подтащив поближе прямо за рукав толстовки, заключает в клетку из своих рук. – Вполне сойдет.

Прежде чем успеваю возразить, что это, конечно, «огонь» и для игрищ под одеялом вполне сойдет, но хотелось бы чего-нибудь более приземленного, он поднимает меня, пригнувшись и обхватив обеими руками на уровне бедер. Усаживает на столешницу и медленно разводит колени в стороны. Становится между ними, удерживая пальцы чуть ниже линии передних карманов на моих джинсах.

Внимательно вглядывается в мое лицо, почти что носом касается кончика моего и отчего-то, тяжело вздохнув, спрашивает:

– Тебе лет-то сколько, чудо в кедах?

Внутри теплеет как от хорошей стопки коньяка или чего подешевле. Внутри становится так хорошо, что просто млею. А после до меня доходит смысл его слов. Он же старше, точно.

– Ну, – покусываю губы и гляжу на запыленный плафон простой потолочной люстры, – скажем так: статья за растление тебе не светит. Почти.

Выдыхает через нос, возводит к потолку свои темные очи и, покачав головой, цепляет мое лицо за подбородок. И переход от одного к другому столь резкий, что вздрагиваю и замираю, как пойманная маленькая зверушка.

Секунда.

На то, чтобы глаза распахнуть шире и подавиться вздохом.

Секунда на то, чтобы навис надо мной, склонился, опираясь на мое же колено, и поцеловал. И это ощущается как прыжок с вышки. Как рывок вперед. До финишной черты.

Это ощущается трепетом в груди и слабостью в ногах.

Это ощущается как что-то из серии «очень круто».

Его подбородок чуть колючий, скулы тоже. Его пальцы все еще удерживают мое лицо, поглаживают его, а губы, ох уж эти твердые уверенные губы с горьковатым привкусом… Лучше, чем дурь, что мне довелось попробовать как-то раз.

Лучше, чем банальные сигареты.

Помедлив и не открывая глаз, обхватываю его за шею. Обнимаю, подтащив еще ближе, и стараюсь просто не сдохнуть от восторга. От того, что оно, оказывается, может быть вот так.

Приятно, волнительно, с теми самыми порхающими мотыльками в подреберье.

Неторопливо играет с моим языком, дразнит его своим, то и дело прикусывает мои губы. И его пальцы оживают наконец. Перестают расслабленно лежать поверх моего бедра. Поднимаются выше, по подрагивающему под толстовкой животу и останавливаются, скользнув вбок, на ребрах.

Почти целомудренно. Если бы его язык не пытался трахнуть мой рот, протолкнувшись до самых гланд.

Почти целомудренно, если бы я уже не скрестил лодыжки за его спиной, готовый в любой момент уцепиться покрепче и позволить утащить себя на диван.

Помочь утащить себя на диван.

Или даже попросить?..

Он не знает, сколько мне лет, зато я знаю, каково оно – лопатками елозить по его сбившейся простыне.

Зато я знаю, как оно, когда он внутри.

Когда хватает за волосы и по влажной спине гладит. Я почти ничего не знаю о нем, кроме того, что и много раньше заучил наизусть, разглядывая его страницу ВК, но, кажется, знаю его.