Но и на этом Грозный не остановился. Опустив руку чуть ниже, он коснулся выреза её топа, после чего наклонился и едва слышно выдохнул ей на ухо:

— Всё теперь лишь в твоих руках. Я весь — в твоих руках. Позвони мне, когда решишь, что со мной делать. Мне есть, что тебе рассказать о поездке.

После чего он просто вышел из зала, прихватив свою майку. Лена с шумом выпустила из себя воздух и схватилась за стену, в поисках опоры. Ноги отказались держать её, стоило Ефиму исчезнуть из поля её зрения. Она не понимала, что с ней творится — такой гаммы чувств, эмоций и желаний она не испытывала никогда. Всё ее существо ныло и рвалось назад — туда, в дверь, за которой исчез этот коварный искуситель.

Нет, Ефим однозначно изменился за время поездки. К такому молчаливому выводу пришла Волкова тогда, когда мозг перестал, наконец, напоминать кашу из эмоций и чувств, и снова настроился на работу. Словно за полтора месяца он либо открыл в себе какие-то новые резервы сексуальности, либо просто разбудил внутреннего зверя, который до этого просыпался лишь во время танца. И Елена, краснеясь и смущая саму себя, признавала — ей нравился такой Ефим.

Он дал ей все карты в руки, явки и пароли также оказались лишь в её распоряжении. И если Грозный рискнул пойти на такой шаг — значит, либо ему было всё равно, либо он прекрасно знал, как именно поступит девушка. Верил в неё, и в то, что она примет правильное решение.

На принятие окончательного решения Лена выделила себе еще некоторое время. И, хотя она, в принципе, уже давно определилась с тем, по какому пути отправить свой поезд жизни, её всё равно что-то останавливало. Какой-то внутренний страх, воспитанный с детства и впитавшийся в кровь вместе с молоком матери. Её учили тому, что желания девушки — ничтожны и не стоят внимания. А всё, на что она годится — это быть живой куклой при успешном, богатом муже. По сути, от неё не требовали ничего сверх сложного — Волковой нужно было просто следить за собой, ходить по салонам красоты, делать маникюр и педикюр, а в нужные моменты кивать и улыбаться, на манер китайского болванчика.

Для многих такая картина мира была мечтой, и они бы с удовольствием поменялись бы с блондинкой местами. Вот только ей, глотнувшей настоящей жизни и ощутившей её прелесть, этого было мало. Клетка, выполненная из чистого золота и богато украшенная бриллиантами, с каждым днем душила всё сильней, и надевать по утрам маску безразличия становилось всё трудней и трудней. Настолько, что она, сказавшись больной, не вставала вместе с мужем к завтраку. Таким образом, когда Лена поднималась с постели, Константин уже уезжал, и притворяться было уже ни к чему.

И всё равно — что-то останавливало Елену от важного шага, не давало позвонить по знакомому номеру и попросить увезти её, наконец, из этого ада, который был её жизнью. Ей словно нужен был какой-то толчок, или, быть может, мощный пинок под зад. Что-то, что позволит ей убедиться — она поступает правильно.

И Лене его отвесили. Правда случилось это несколько не так, как она представляла, да и в целом вышло это неожиданно. Хотя, день начинался как обычно — её муж сообщил, что уезжает в очередную деловую поездку сроком на три недели, и Волкова постаралась всеми силами скрыть свои истинные эмоции, а именно радость. Она лишь кивнула и с легкой улыбкой пожелала Косте доброго пути.

А после, не успела Волкова перевести дыхание, к ней в гости неожиданно приехала мама. Софья Петровна свою дочь не баловала вниманием, даже когда они жили под одной крышей. После замужества Лены их и без того скудное общение было сведено к минимуму. И такие визиты вежливости были явлением, из ряда вон выходящим.

У Волковой мелькнула мысль, что, быть может, это Костя попросил свою тещу приехать — он мог решить, что его жена скучает, хоть и не показывает вида, и таким вот своеобразным способом пытался продемонстрировать свою заботу. Видимо, он не учел тот факт, что Лена с собственной матерью состояла не в самых теплых отношениях.

Тем не менее, нацепив на лицо самую приветливую из имеющихся у неё улыбок, девушка отправилась встречать родственницу. Софья Петровна Кошелева — женщина, удивительно похожая на дочь и облагающая не только утонченным чувством стиля, но и почти королевскими манерами — ответила не менее приветливым и фальшивым оскалом. Две женщины обнялись, после чего хозяйка повела гостью в гостиную, велев экономке пожать кофе.

— Мама, могу я спросить, чем обязана твоему визиту? — вежливо улыбаясь, спросила Лена, присаживаясь в одно из кресел.

Заняв второе, женщина приподняла одну идеально прорисованную бровь:

— Я что, не могу навестить родную дочь?

При этом тон её — прохладный и надменный — громче любых слов говорил о том, что нет, не может. Тем не менее, Лена не стала спорить с матерью. Вместо это она, чтобы хоть как-то занять руки, взяла одну из чашек, которые принесла экономка, и пригубила щедро сдобренный сливками кофе. Последовав её примеру, Софья Петровна завела ничего не значащую светскую беседу.

По мере разговора Лена поймала себя на мысли, что с тоской посматривает на часы, и считает минуты до того счастливого мига, когда её мать покинет квартиру и оставит блондинку наедине со своими мыслями. И больше всего её мучило то, что так не должно быть. Дети должны хотеть видеться со своими родителями, а родители должны поддерживать и любить своих детей. И если раньше Волкову такие тонкости беспокоили мало, то за последние несколько месяцев её взгляды на жизнь несколько изменились.

Ей вспомнилась команда, в которой танцевал Ефим. Все они были одной дружной семьей, основой которой была любовь и поддержка. Это чувствовалось — в каждом слове, каждом жесте. Даже шутки были переполнены заботой, а каждый раз, когда Ефим рассказывал какую-то историю, связанную с его друзьями — он улыбался так мягко и нежно, что смотреть на него в эти моменты было почти больно. Потому что у Елены не было таких историй. Она могла лишь рассказать о том, как её сбагрили малознакомому мужчине, а после отняли единственного друга.

— Лена, — отвлек девушку из размышлений слегка раздраженный голос.

Взглянув на мать, Волкова заметила, что та смотрит на дочь с нескрываемым недовольством. Как же — посмела не слушать, рискнула подумать о чем-то своем. Любое проявление воли подавлялось на корню, и Софье Петровне явно не понравилось, что какие-то остатки гордости у её дочери всё же сохранились.

И, то ли желая пошатнуть непоколебимое спокойствие матери, то ли просто из вредности, Елена, поставив чашку на столик, сказала ровным и лишенным всяческих эмоций голосом:

— Я хочу уйти от Кости.

Опасные слова — особенно если мать всё же прислал её супруг, но Лене вдруг стало как-то всё равно. Она устала от этой имитации жизни, от того, что все считают её безвольной куклой, послушной и глупой. И если своими словами она сама выроет себе могилу — пусть. Зато напоследок она покажет, что на самом деле она — не марионетка. И над ней нет нитей.

Однако, вопреки ожиданиям, Софья Петровна не вскочила на ноги, причитая о том, что её дочь выжила из ума. Нет, она всего лишь тонко улыбнулась и спросила будничным тоном:

— К своему художнику, надо полагать? Или он танцор? Я так и не смогла понять.

— Что…? — выдохнула Лена, мигом теряя всё самообладание и глядя на мать с нескрываемым ужасом.

Усмехнувшись, женщина откинулась на спинку кресла, продолжая, как ни в чем не бывало, пить свой кофе. Отставив в сторону уже пустую чашку, она спросила:

— Неужели ты думала, что твои похождения останутся для меня секретом? Я — твоя мать, и знать всё о тебе — моя прямая обязанность.

— Но…Костя… — пробормотала Лена, пытаясь собраться с мыслями.

— О, он ни о чем не догадывается, — успокоила Софья Петровна дочь, — Твой муж, конечно, пытается контролировать твои жизнь и перемещения, но ему далеко до меня. Даже твой отец ничего не знает. Это — дела девочек, моя дорогая.