Ребятня обычно собиралась на станции к приходу молокана, помогала Максуду грузить фляги и первыми узнавала - кому сегодня пришли письма. Письма Татарин отдавал только в руки адресатам, но пока шла погрузка, объявлял, кто получит письма, и посыльный с той улицы, куда есть почта, бежал с вестью о письме раньше почтальона.
К тетке Валентине Ванька вместе с Мураткой примчался со станции с криком: "Вам, тетка Валя, сегодня письмо от дяди Трофима! С фронта! Максуд сказал. Он скоро приедет!" Её сын Димка тоже радостно что-то кричал. Услышав весть о письме, подошли соседки, писем с фронта приходило мало, все хотели узнать - как там, какие новости, чего дальше ждать. Максуд подъехал на своей лошаденке, и подал письмо Валентине.
Ей написали из воинской части: "Ваш муж, Останин Трофим Егорович, автоматчик 304 стрелкового полка 46 стрелковой дивизии 2-ой Ударной армии, с группой бойцов второго батальона, выходя из окружения в районе Мясного бора пропал без вести". Извещение из военкомата на Трофима пришло позже...Теперь её извещали уже не однополчане мужа, а власти, добавляя к горестному известию сухое и официальное: "Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии".
Валентина даже не всплакнула. Она долго сидела на лавочке возле дома, просто окаменев и не замечая никого рядом, просто не понимая, почему именно её Трофим...Почему - пропал без вести...Всхлипывая, возле матери стоял Димка. Много позже, загрузив груз для Болтова, Муратка с братом ехали со станции мимо дома Останиных - тетка Валя все сидела там же на лавке, не двигаясь и молчала. И так же возле неё плакал сын Димка.
Гаврилов и все пятеро его парней с фронта тоже не вернулись. Похоронки пришли на каждого. По этим небольшим, желтоватым листочкам - "Ваш муж... Ваш сын..." можно было изучать географию и страны, и Европы. Они все полегли далеко друг от друга. Но за Родину.
Так до сорок пятого Трофим Егорович и не объявился. Вестей не было ни от него, ни из его воинской части. Пропал без вести и всё тут. Замолчала теперь Валентина, замкнулась в себе, но в окно нет-нет, а поглядывала. Вдруг, чего не бывает на свете, и идет от калитки к дому Трофим...Живой и здоровый... Веселый и радостный...Свой, родной... Сколько раз себе представляла.
Нетребин с женой Марией приехали в на станцию Каменный Ключ уже после войны. Валентина, супруга пропавшего без вести Трофима Останина, была старшей сестрой Марии. Трофима, связиста, после окончания железнодорожного техникума в сибирском Томске распределили на работу сюда, с ним поехала, и жена Валя, с которой они только-только сыграли свадьбу. Сестры переписывались, редковато, но письма шли и во время войны. О своем горе, но только очень коротенько, Валентина отписала сестре, а уж после войны Мария писала о муже Николае, что после тяжелого ранения лечился в госпитале в Новосибирске, куда его перевезли на санпоезде из Германии. Сама она устроилась медсестрой тут же в госпитале, жила в военном общежитии.
Когда Николая готовили к выписке, мал-мало в госпитале подлечили- подштопали, неожиданно пришло письмо из Каменного Ключа. Валентина звала жить к себе сестру с Николаем. "Вам, дорогая моя Марусенька, с мужем придется где-то теперь устраиваться, решать заботы с жильем. Николай, чувствую, после госпиталя слабенький, выхаживать не один месяц потребуется". - писала в письме Валентина. "Ты же сама в письме писала Марусенька, что его родня пропала в эвакуации. Тебе сейчас вернуться в томскую деревню, к нашим старикам - не лучший выход. А у нас с Димкой большой дом, усадьба, и в поселке, и в леспромхозе найдётся где работать. Я, не сомневайся, чем смогу - помогу... И невмоготу мне, пойми сестренка, плакать и переживать о Трофиме каждый день. Ждать его, надеяться на что-то...Приезжайте. вместе справимся с напастями."
Посудили, порядили Маруся с Николаем. Он-то сам, после выписки, еле ковылял, больше отлеживался. Какая ему может быть работа, тем более за спиной до фронта - только школьная восьмилетка. Ни специальности, ни профессии. Она сутками в госпитале на службе. Ютиться в крохотной комнатёнке в общежитии - не бог весть какая жизнь. Да и денег в обрез. И поехали они на далекую станцию, к марусиной сестре.
Обжились постепенно. Николай крепнуть начал, всё-таки молодость брала своё. Приезжали к нему с райкома партии, он хоть и не успел вступить в партию, но всё же участник войны, герой. С вступлением Николая в партию некоторая тогда случилась - уже написано было его заявление, сданы рекомендации однополчан, но вдруг погибли враз и политрук, и парторг части. Ехали они в политотдел корпуса, совещание партийцев перед большим наступлением проводилось, и попали под бомбежку с самолета какого-то шального Ганса. Немцы в сорок пятом, чуя приближающийся конец, огрызались, где только могли, яростно и ошалело, с безумством умалишенных. Это были не упорные бои Красной Армии в том, трагическом сорок первом. Наши бились до последнего, стояли насмерть, немцы, хотя и кусались из-за угла, из-за каждого куста, из подворотни, но стоять насмерть не хотели. Или не умели.
В батальон Николая назначили нового политрука, на раз выбрали парторга, но на фронте с наступлением завертелась такая катавасия, что было не до вступления в партию. И где документы на него - из новых партийных руководителей просто никто не знал. А в мае - тяжелое ранение и госпиталь надолго.
Райкомовские в этот приезд предлагали помочь герою с работой - в районе не хватало руководящих кадров, повыбила надежных мужиков война. А райкому в районе требовались свои, проверенные в боях кадры. Хоть в колхоз, хоть в райпо, сельмагом заведовать. Перебрали с райкомовцами все должности, и всё отказывался Николай - грамотешки с гулькин нос - завтра снимать придется за такое руководство. И если он геройски воевал, вовсе не значит, что из него настоящий начальник получится. Подучиться бы, хотя бы за десятилетку в школе. Разговор завершили так, подлечится Николай, надумает, приглядит место - райком будет рекомендовать героя.
Когда попрочнее встал на ноги, отставил костылёк, забота с работой решилась так - Николай двинул в леспромхоз. Там, в леспромхозе и Николай Васильевич Нетребин устроился на лесопилку, на распил огромных бревен. Сначала, рассмотрев его, тогда - худющего доходягу, засомневались, потянет ли на распиле. "Как есть ты сейчас весьма слабосильный пока, в лесорубы - и думать не моги, на лесопилку тебя поставить, надо подумать... Вот, можа, сучкорубом...", - сказали в отделе кадров.
Но тут в комнатёнку кадров буквально ворвался директор леспромхоза, однорукий ветеран боев на Курской дуге Савостин, ему сказали, что с "железки", из Каменного Ключа на работу устраиваться пришел участник штурма Берлина. Уже и Савостину из райкома позвонили, что, мол, вы решили по Николаю Нетребину, герою войны?
"Земляк, однополчанин, боже ж ты мой! Ты из Томска? И я томич...Но судьба забросила... - забежав в кадры, приговаривал директор. - Точно, без раздумий берем, какой разговор! Оклемаешься, стахановцем ещё станешь!"
"А вы, бюрократы... Ух я вас тут! - пригрозил Савостин деду Климу, начкадрами. - Удумали - слабосильный... У меня вон четыре класса учёбы, рука под Прохоровкой осталась, но мне партия поручила! И я взялся за гуж директором. А вы сучкорубом дельного мужика! Тяма в мозгу есть? Ты по госпиталям поваляйся с полгода... Станешь богатырем Ильей Муромцем...Как же!"
Сперва у Нетребина получалось не ахти, силенки действительно нужны были - не каждый потянет. Мужики, что работали вместе, донельзя пожилые, других не осталось в леспромхозе, как могли старались помочь ветерану. После страшной войны, у всех было не просто внимание к уцелевшим в гигантской бойне-мясорубке, но устоявшим и победившим - громадное уважение к вернувшимся с фронта. Но постепенно он втянулся, отъелся понемногу на деревенских харчах, окреп, и пошла плановая норма и у него.
