– А Заповедь помнишь?
– Какую? – спросила Анюта.
– «Не пожелай…» – ответила Маша, – словом, десятую Заповедь.
– Нечего и помнить, я ей не завидую, я только любуюсь ею и себе того же желаю.
– А ты бы лучше на себя оглянулась: ты сейчас пойдешь разряженная по улице, и сколько девочек будут оглядывать твое розовое платье и любоваться им. Им и во сне не снилось такое платье, как твое.
– Ты хочешь сказать, – проговорила Агаша серьезно, – что надо себя сравнивать с теми, кто имеет меньше, чем мы, а не с теми, кто имеет больше?
– Именно, – сказала Маша, – но я заговорилась с вами, а нам уже пора. Пожалуйте в кухню, я вам раздам корзинки с припасами, – и в путь. Папочка готов и ждет нас.
– Куда же мы денем корзинки во время обедни? – спросила заботливая Агаша. – Нельзя же идти в церковь с кушаньями!
– Конечно, нельзя, я беру с собой маленького Степку, сына дворника, он останется с корзинами, пока мы будем в церкви.
Через час они все вместе шли степенно по улицам города и скоро вышли в чистое поле, за которым виден был лес, и посреди соснового бора перед ними заблистало золото монастырских куполов. До монастыря было недалеко, всего версты[3] полторы, но жара летнего утра и песчаная дорога утомили больше всех капризную Анюту, и она опять возроптала.
– Фу! Какая жара! Какой песок! И как я устала! – возмущалась она. – А разве не правда, что при богатстве не бывает ничего такого. Если б я была богата, мы бы поехали в коляске.
– А Маша говорила, что у богатых свои беды, что многие люди живут беднее нас и нехорошо завидовать одним и не помогать в лишениях другим, – заметила Агаша, любившая рассуждать и даже поучать других.
– А я все-таки скажу, – возразила Анюта с жаром, – что богатым хорошо жить на свете, а ты больно уж умна, и какая охотница давать непрошеные советы! Говорит, будто проповедь сказывает!
– Что ж в этом дурного, – вступился Ваня, – в проповеди всегда говорится хорошее и полезное, и наша Агаша разумница.
– Не по летам умница, – сострила Анюта и прибавила: – Зато слова ее ко сну клонят. Сонный порошок!
– Ты всегда обижаешь! – воскликнула Агаша. – С тобой говорить нельзя.
– Перестаньте спорить, – увещевала их Маша, – вот мы и при шли. В храм Божий идете и спорите.
– Это Анюта, – сказала Лида, вступаясь за сестру.
– И как мы рано пришли! – воскликнул Митя, желавший как можно скорее добраться до Золотого ключа и побродить вдоволь по лесу.
– Полноте разговаривать, – нахмурилась богомольная Маша, входя на паперть, – помолимся теперь, не отвлекаясь ничем.
После довольно долгой обедни все семейство Долинских вышло из церкви и по палящему жару не без устали дошло до густого леса, где разрослись и сосны, и ели, и березы, и ясени, и даже клены. На опушке рос орешник и всякого рода прочий кустарник. Лес подходил к крутым песчаным обрывам так близко, что многие деревья сползли вниз и, еще цепляясь корнями за рыхлую почву, росли, склонившись над рекой; другие упали, и их могучие корни, вывернутые насильственно ветром и непогодой из желтого, как золото, песка, торчали вверх.
В одном из таких обрывов и находился Золотой ключ. Дети бегом спустились вниз по извилистой, узкой и крутой тропинке. Она врезалась внизу в гущу кустарника и, наконец, выходила на маленькую полянку, вокруг которой росло несколько больших деревьев и низкие кусты. Из-под обрыва струилась вода, образовывая довольно широкую лужу между двумя громадными ярко-красными камнями с золотыми и серебряными крапинками. Вода эта, холодная, как лед, и прозрачная, как хрусталь, была известна во всей окрестности, и название Золотой ключ было дано этому месту, конечно, потому, что ярко-желтое песчаное дно ручья наводило на мысль о золоте.
Достигши этого прелестного уголка, все дети, несмотря на увещевания папочки и восклицания Маши, бросились к воде, умывая ею лицо и руки, и, подставляя под сочившиеся из обрыва струйки походные стаканчики, жадно пили вкусную влагу. Редко удавалось детям посещать это любимое ими место, а когда они раза два в год все же попадали сюда, то наслаждались вволю и водой, и отдыхом под развесистыми деревьями около прозрачной воды, разлившейся правильным кругом на уступе и вырывшей себе мягкое ложе в желтом песке.
– Вот так чудо! – восклицала Анюта, умывая розовое личико и смачивая непокорные волосы, которые от холодной воды вились еще больше и крутились легкой паутиной на лбу и висках. Она бросилась на мягкий, теплый песок под развесистой сосной, прислонила голову к ее стволу и воскликнула:
– Ах, как хорошо! Теперь тебе бы почитать нам, Митя.
– Как же, – сказал он, – видите ли, принцесса какая изволила пожаловать: легла и приказывает читать… натощак-то! Я тоже измучился и голоден, как волк.
– Действительно, пора поесть, – согласилась Маша, – после обеда мы почитаем, а потом уж марш в лес искать грибы и ягоды.
– Ягоды-то будут, а грибы вряд ли, – засомневалась Ага-ша. – Сухо, давно дождей не было.
Маша, хотя устала так же, как и другие, принялась накрывать на песке белую скатерть, нарвала широких листьев, положила их на скатерть вместо тарелок, открыла корзины и стала вынимать запасы.
Папочка поглядел на детей: Анюта полулежала под деревом, Митя растянулся на мху, подле него сидел Ваня; в ногах у Анюты поместились Агаша и Лида. Одна Маша, как всегда, заботилась обо всех и хлопотала около скатерти, представлявшей обеденный стол.
– Как я посмотрю, – заметил Долинский, – она вас избаловала! Полюбуйтесь друг на друга да постыдитесь, особенно мальчики: Маша хлопочет, нарвала листьев, накрывает на стол, а вы лежите.
Ваня и Агаша тотчас вскочили и принялись помогать Маше. Митя и Анюта остались как были, Лида медленно, лениво подымалась.
– Папочка, их много и без меня, – со смехом сказала Анюта, – уж я полежу, а то, что ж, еще им помешаешь.
– И я, папочка, полежу, ведь я готовлюсь к труду – я официально уже назначенный чтец «Полтавы».
– Оба вы лентяи балованные, – улыбнулся папочка, добродушно любуясь хорошенькой Анютой, которую очень нежно любил.
Когда все было готово, встали Анюта и Митя; он принялся есть за двоих и только все похваливал, забирая, к полному удовольствию Маши, двойные порции пирога и жаркого. Анюта же ела, как птичка, но зато и болтала, и щебетала, как птичка, и не раз вызывала улыбку на лицах Маши и папочки. После обеда началось чтение при благоговейном внимании всего семейства; Митя читал недурно, хотя с некоторой напыщенностью и декламацией, но именно эта напыщенность и нравилась не только детям, но и папочке с Машей. Все слушали его, не проронив ни единого слова, в особенности Анюта, глаза которой так и вспыхивали, так и горели.
Когда половина поэмы была прочитана, по общему желанию все отправились гулять, хотя Анюта горячо протестовала – ей хотелось дослушать до конца, и она с трудом принудила себя идти вместе со всеми бродить по лесу, все еще исполненная восторга и увлеченная чтением. Она запомнила некоторые стихи наизусть и повторяла их про себя.
Вечерело. Озаряя далекий горизонт, медленно заходило великое светило. Багровый свет заливал даль, отчего близстоящие сосны казались темными и мрачными. Снизу, из-под обрыва, поднимался беловатый туман. Папочка, боявшийся прохлады и вечерней мглы, заспешил домой, и все семейство весело отправилось в обратный путь, болтая и смеясь без умолку.
Анюта пребывала в самом приятном расположении духа: она ни с кем не спорила, неслась то впереди всех, то сворачивала в стороны, то забегала назад, распевала, как жаворонок по весне, и легкостью и быстротой своих движений напоминала птичку, порхающую в голубом небе в светлый солнечный день. Она чувствовала в этот вечер особенное влечение к Мите, который своим чтением заворожил ее. Взявши его за руку, она и ласковыми словами, и шутками заставляла его, почти против воли, бежать с ней взапуски по тому самому песчаному полю, по которому так лениво, ворча и сетуя, шла она утром. Теперь она была возбуждена и не чувствовала усталости.
