Кто первородный грех мнит «сакральным» – тот против Бога. Этика – это то, где возможно быть, лишь предав сущность Жизни, коя в свободе и прихотливости. Удушив Жизнь с помощью внешних норм и внедрённых (сóвестных), мораль вводит в нас правила, а они подменяют Жизнь смертью. Что мораль требует? Вознестись над своей самобытностью ради общего, растоптать своё, чтоб всё было безликим. Мы замещаем рай первородным грехом, заверившим, что давным-давно человек пленён разумом, знающим, где «добро» и «зло», и владеющим миром.
Кто совершенней, Бог или разум? Вряд ли последний. Он ограничен. Он, чтоб закрыть путь к Богу, взнёс мораль как барьер, за который нельзя шагнуть. Оттого-то мораль – путь падших.
79
Русская философия суффикса. Русь не терпит фамилий на «-ов» и «—ев» за их мягкость. Правил Романов – и его свергли от недовольства. Но взялись люди с ФИО на «-ин», Русь смяли и обротали: Ленин и Сталин. Приободрилась Русь под стальными руками!
Сталин скончался. Сунулся Маленков, сорвался. Вышли Хрущёв да Брежнев. Вновь поразмякла Русь, позабыла порядки, скурвилась, предъявлять как бы стала. Тут бы ей «-ина» – ан вылез снова «-ов», кагэбистый Андропов, но бесполезно…
«-ко» встрял случайно, то есть Черненко. Выскочил «-ов», Горбач; только зря он крутился: Русь, на «-ов» хáркая, предпочла ему «-ина», лёгши под Ельцина, от кого пошла голой, вздрюченной пó свету, но зато и счастливая, что сыскала пахана, кой, крепко зная Русь, дал в наследство ей «-ина». Снова Русь крепнет, строится взводно, ротно, как прежде, вновь кричит здравицы с одобрямсами.
Вывод тот, что беда не в политике с экономикой, что, мол, лопнули и страна впала в кризис. Нет, дело проще: Русь жаждет «-ина». Славься, Русь, и цвети! Возьмётся «-ов» – ты гони его в шею вплоть до Засранска!!!
80
Языкоблудие – признак плоскости мысли и мелкоты её. Ведь глубины туманны; их язык сумрачен; о них ясно не скажешь. Все краснобаи, стало быть, лгут, увы, разъясняя нам, чтó не может быть ясным, и ведут к бедам как провоканты.
81
Встречь мне шли люди, разные венгры. Ярость напала, я зашагал на них. Дурно выгляжу? Но я здесь на своей земле! – потекли бурно мысли. Я здесь, в России, странной, блаженной, нам воспретившей культы маммоны! Вспомнилось, что есть русские, кто, кляня иноверие, безоглядно заимствуют чуждый быт, словно тот – не последствие чуждых принципов, словно внешне быть кем-то не означает, что ты внутри как он. Но что я из себя являю, пусть неудачливый, надмевался я, – за тем русскость и право гордо здесь сейчас шествовать. Чудилось, когда шёл на них, респектабельных и ухоженных, будто русского выше нет и я сам непорочно, непревзойдённо прав! Пусть пентхаус, «бентли», гламуры не про таких, как я, но под ними – моя земля! пращур мой здесь владел! – исступлённо я мыслил в жажде явить им смутное и неясное самому себе, но громадное и несметное, вдохновенное до восторга, это ужо вам!!
82
В книгах Арсеньева так подмечен любой, даже жалкий, клочок земли Уссурийского края: речка, утёс, ключ, сопка, старица, ручеёк, склон, бухта, тропка, угодье, лес и долина, – что я влюбился в мелкие частности и в моменты природы больше, чем в подвиги и колоссы культуры, видя в последних лишь обобщение, усреднение и подгон под один ранжир неиссчётных приватностей и подробностей мира.
83
Грёзы угарного человека. Брызнул вдруг импульс к женщинам, интерес к ним. И я подглядывал в стёкла бани. Но не отличное там влекло меня, как покажется, что смотрел я на бёдра и груди. Я их боялся. Женскость пугала. Старшие прогоняли нас и во тьме, глядя в стёкла, зло рукоблудили. Перепачканный снег ел пёс… Цинично? Если права мораль – сперма мерзостна и мы жутки. Но это ложь. Ведь наша цель: превзойдя «сей мир», впасть в инакий, где Суламифи, Грайи, Венеры дивны не этикой и ей верной эстетикой, а планом Бога.
Помните: чтó считают прекрасным, в истине страшно, чтó мнят нормальным – в истине грешно. Вы некрасивы? Люди не правы, мысля вас фоном при Нефертити. Лишь потесни мораль – и ты станешь богиней. Ибо зачем мы? Глянь на младенцев: девочка кроха – вульва огромна. Девочка в Боге только вагина. То же и мальчик – разве что фаллос. Прочее – мóрок, как бы надстройка. Это признавши, станем как боги. В древности секта жриц-проституток в храмах Кибелы яро шептала: «О, фаллос, подь в меня! Я разверстая!» – и мужчины сбегались.
84
Мы сверх суждений, к нам относимых.
85
Люди мнят правдой только чтó пережили. Что не пережили – им ложь. Оттого для них нет эдема, и первородного преступления, и Христа с Его истиной. Что же есть для них? Церковь, власть, здравомыслие, тупость, лень, гарри-поттерство, демагогия, мишура и в конце концов смерть. Смерть вечная. Ведь не то что Христа с «вечной жизнью», но даже Ницше мнят чокнутым, звавшим в «вечное возвращение».
86
Реализм, увлекающий мир к коллапсу, в крик кричит, что история, мол, не ведает сослагательной яви. Это неправильно. Надо чувствовать, мыслить, жить в сослагательном наклонении. Сослагательность – райский сад, искорёженный разумом. Сослагательность есть реальней истории потому хотя б, что в ней всё нам желанное. В ней – то царство Христа, где несчастные счастливы и где волк и ягнёнок будут жить вместе (Ис. 11, 6). Или – или… Ну, а отсюда тест христианам, и тест коварный: либо Христос обман – либо «мир сей», взросший разумно, без сослагательств.
87
Мир грехопадный – это мир ценностей как мир домыслов о добре и о зле, где властвуют разум с дочерью этикой. Данный мир создал М (мужчина). И вся культура рубенс-ван даммов в целом мужская. Ж – дочерь рая, женскому нравился прежний Бог. Но мужчина сменил богов; вместо Гей стали Зевсы, а вместо Евы – Пигмалионы, сведшие камень, мёртвую-де бездушность, в женщину.
Фрейд считал, Ж завидует пенису и ему подражает «недо-мужчиной», хочет того же, что и мужчина. Вздор. Она хочет вернуть эдем. Ей бы вбить этот фрейдовский «пенис» в кал, и поглубже, чтоб, в свою очередь, претворять не умышленность, но любовь и рожать не мужской грехопадный тип, но тип райский. Пол не под поясом, он в мозгах. «Эрогенная зона женщины – её мозг», Минелли.
Сгинул лик Евы – сделался образ, созданной мужским мнением о прекрасном, названный «woman»…
Не об Адаме речь, тыщу лет вырубавшем рай; не о внуках его, столь древних, что стали мифом. Их грехопадный пыл свёлся в скепсис, в мудрый цинизм о женщинах: что, де, могут? рожать? сношаться? делать что велено? По исламу Ж вроде «тени мужчины». Ницше изрёк в сердцах, что Ж «кошки» и что у них, мол, «женский маразм». Шопенгауэр вторил, что Ж – «гусыни». Ж – смерть разумному, полагали философы, гроб мышлению, тормоз мысли. Ж манят в дикость, будучи свалкою всех страстей. М благий – Ж нечестива. Место ей в гинекее либо в гареме, за занавеской. Пусть бы являлась, чтоб принять семя и разогнать мрак страсти, – и исчезала. Некогда на соборе (585 г. Р. Х.) спорили, «человек» ли Ж. Наивысшая ложь мужского – принципы и религии – учат:
Ж есть ближайшее для М «злое».
М зиждит «космос» («строй» и «порядок») – Ж ладит «хаос», или «расстройство».
М положителен, добр, культурен – Ж негативна, зла и дика.
М светел, супер-активен – Ж неактивна и несветла (темна).
М прогрессивен – Ж регрессивна.
Женское, М считает, празднует разрушительных, злых аморфных богинь, вредных «доброму» «прогрессивному» «светлому». Порождает чудовищ Гея. Фракийская Ма пьёт кровь. Кибела тимпанит в оргиях. Кали требует человеческих жертв. Ангрбода – мать всяких монстров. Перунова дочь Девана бьётся с отцом, став львицей.
Ж угрожает – М с ним воюет, так, что он Еву, что означает «Жизнь», – безграничную, неохватную Жизнь, – свёл в трубку, чтоб её пользовать. Вульвы с чётким параметром в стиле Барби – вот идеальный пенисный мир. Жизнь-трубка для познавательных фрикций – вот весь М-«космос», «строй» и «порядок». «Добрый» М, скобля рай бритвой домыслов, возомнил стружку «хаосом» и винит в этом женщин. А обстоятельней, он единственно смог вместо рая дать дом, где пьёт, одуревши от дел своих.
