«Да он прямо сам напрашивается, чтобы ему вломили!» Возможно, нам так кажется, но давайте проанализируем ситуацию. Когда вас бьет человек, который по идее должен вас защищать, у вас возникает когнитивный диссонанс. «Мама меня защищает. Мама делает мне больно». Эти две посылки несовместимы. Ребенок подвергает сомнению либо первое, либо второе. Но ему легче убедить себя в том, что «на самом деле мне не больно», чем признать, что «мама меня не защищает». Тем более что и мама ему внушает: «Я наказываю тебя ради твоего же блага, и вообще тебе совсем не больно». Но ему больно. И он не понимает, что происходит. Чтобы все это обрело хоть какой-то смысл, он будет снова и снова совершать поступки, спровоцировавшие мать на побои. Борясь с когнитивным диссонансом, он разовьет в себе бесчувственность и действительно перестанет испытывать боль. Вот почему ситуация приобретает черты порочного круга: чем больше ребенка бьют, тем больше он «напрашивается» на побои.

Родители редко бьют детей за серьезные проступки. Обычно они раздают шлепки и подзатыльники рефлекторно, по привычке, по незнанию, но главным образом потому, что устали и охвачены чувством бессилия. Такой родитель не знает, что ему делать, он не в состоянии контролировать свои чувства и бьет ребенка в надежде вернуть себе власть над ним. Это власть особого рода, которая заключается в возможности причинить другому зло. Она создает иллюзию могущества. Люди часто обижают других ради того, чтобы почувствовать свою значимость.

Я могу причинять зло = я обладаю властью = я могуществен.

«А мне это помогает сбросить напряжение, – призналась мне одна мама. – Я потом намного лучше себя чувствую». В тот миг, когда родитель бьет ребенка, он одержим импульсом к разрушению и стремлением подчинить его, сделать своим рабом. Может быть, это и в самом деле кому-то помогает сбросить напряжение, но главным образом побои способствуют подавлению истинных эмоций.

Чаще всего к телесным наказаниям прибегают родители усталые, легко впадающие в раздражение, переживающие депрессию или стресс. Следовательно, ребенка наказывают не за то, что он натворил, а за плохое самочувствие его родителей. Почти каждый родитель хотя бы один раз в жизни поднял руку на ребенка. Но мы должны наконец осознать, что побои – не метод воспитания. Это пример импульсивного поведения, которое нам надо научиться контролировать.

Как же это получается, что мы оскорбляем, унижаем и несправедливо обвиняем тех, кого любим больше всего на свете? Ведь мы никогда не посмеем обращаться подобным образом с коллегами по работе или друзьями. Почему мы способны причинять зло тем, кем дорожим как зеницей ока?

«Оденься по-человечески!» – кричит Софи своей двенадцатилетней дочери, сама поражаясь собственной ярости. Что же так ее разозлило?

Она пытается разобраться в себе: «Что произошло? Что именно вывело меня из себя?» И легко находит ответ: с самого утра Софи сердита на своего мужа. Они и так мало видятся, а сегодня он все утро просидел за компьютером. И она не могла его упрекнуть: он устанавливал новые программы на компьютер старшего сына. Вообще-то она довольна, что он посвящает так много времени сыну. Но в результате на нее у мужа времени совсем не остается, и это ее раздражает. Сказать об этом вслух она не решалась, а недовольство все копилось и копилось, пока сегодня утром не вырвалось наружу, как содержимое кастрюли, поставленной на огонь с плотно закрытой крышкой. Накричав на дочку, Софи вроде бы дала выход раздражению, но… Беда в том, что, когда мы выплескиваем гнев на замещающий объект, наши негативные эмоции остаются при нас, тем более что к ним добавляется легкое чувство вины за то, что мы сорвались и выместили зло на том, кто тут вообще ни при чем. Софи не почувствовала ни умиротворения, ни облегчения. Если бы она сейчас же не одернула сама себя и не удивилась неадекватности своей реакции, скорее всего, она весь день оставалась бы на взводе.

Не исключено, что в подростковом возрасте у Софи случались стычки с матерью по поводу одежды, поэтому наряды дочери напоминают ей о былых конфликтах. Но все же ее нервозное состояние объясняется подавленным гневом на мужа. Софи была раздражена и выместила свое раздражение на дочери.

Иногда бывает достаточно самой малости, чтобы у нас переполнилась чаша терпения. Ребенок совершает какой-нибудь ерундовый промах, и мы набрасываемся на него с криком. Бывает, что ребенок вообще не делает ничего предосудительного, но мы все равно на него кричим. Нам достаточно того, что в семейной иерархии он занимает нижнюю ступеньку. Своей зависимостью от нас он нас словно провоцирует. Дело усугубляется тем, что ребенок в подобных ситуациях не только не делает попытки защититься, но, напротив, ищет родителям оправдание. Он, сам того не сознавая, предлагает себя родителям в качестве эмоционального громоотвода. Он чувствует, что отец или мать чем-то раздражены, и провоцирует их, давая им возможность выплеснуть подавленный гнев. Но не следует думать, что ребенок действует подобным образом из соображений альтруизма. Он просто «чует», что мама или папа чем-то недовольны, но спросить об этом не может, потому что родители сами молчат. У ребенка растет внутреннее напряжение, причина которого ему непонятна. В зависимости от возраста он предпринимает те или иные действия: плачет вроде бы без повода, шалит, не сидит на месте, ерзает за столом, слишком громко говорит, хнычет, грубит, требует к себе внимания, вызывающе одевается, крадет чужой мопед или делает себе пирсинг… Родитель, находящийся в плену подавленного гнева, видит в этих проступках вызов себе и в конце концов наказывает сына или дочь. «Он сам напросился!» – скажет взрослый, не желая задумываться о подлинных причинах поведения ребенка.

Следует заметить, что не всегда просто установить истинные причины нашего гнева. Часто мы не даем ему проявиться, полагая, что так для нас безопаснее. Иногда мы сами забываем, что изначально вызвало этот гнев, тем более что порой его истоки – в далеком прошлом.

Те или иные события повседневной жизни могут послужить толчком к пробуждению спящих эмоций. Супруги склонны подавлять взаимное недовольство, оберегая свои отношения, и тогда адресатом вырвавшейся злости становится ребенок. Но если муж или жена могут дать отпор на неадекватную реакцию партнера, то ребенок – нет. Кроме того, все наше воспитание приучило нас к тому, что мы вправе демонстрировать свое недовольство тому, кто слабее нас, – ведь именно так поступали наши родители.

Давайте честно сознаемся: мы боимся своего ребенка меньше, чем мужа (жену) или свекровь (тещу). Нам трудно побороть искушение окатить ледяным душем не того, кто это заслужил, а того, кто не окажет сопротивления. И тогда ребенок становится мишенью нашего гнева на супруга, коллег по работе, начальника, свекровь или соседа – просто потому, что он стоит ниже нас в семейной иерархии и целиком от нас зависит.

«Я терпеть не могу, когда он мне возражает».

«Кто разрешил ей со мной спорить?»

«Он думает, что он тут самый умный! Я ему покажу, кто в доме главный!»

«Она упрямая, но я ее обломаю!»

«Он нарочно все делает мне наперекор!»

«Мне не нравится, когда она меня не слушается».

Если у родителя отсутствует чувство уверенности в себе, если он ощущает себя не на своем месте, то он может довольно болезненно реагировать на признаки сопротивления, демонстрируемые ребенком. Вместо того чтобы увидеть в попытке ребенка с ним спорить стремление к самоутверждению себя как личности, он видит в ней угрозу себе. Когда ребенок говорит «нет», он имеет в виду себя, а родитель воспринимает его «нет» как выпад против взрослого.

Тем самым он действительно настраивает ребенка против себя. Чем настойчивее родитель проявляет свою власть над ребенком, чем авторитарнее себя ведет, тем явственнее тот ощущает потребность защитить свою идентичность. Завлекая ребенка в ловушку игры «кто кого?», мы лишаем его иных возможностей отстоять свою личность. Отказ повиноваться и оспаривание родительских предписаний становятся его единственными «защитными укреплениями» против родительских нападок. Его «нет» теряет исходный смысл и предназначение, по идее состоящее в том, чтобы ребенок мог очертить границы своей личности и ответить себе на вопросы: «Кто такой я и кто такой не-я? Чего я хочу? Что я чувствую? О чем я думаю? В конечном счете кто я?»