Вы шокированы этими репликами? Увы, я их не выдумала. На свете не так много детей, которым никогда не приходилось выслушивать от родителей обидные замечания. Эти оскорбления можно назвать эмоциональными подзатыльниками. Они ранят ребенка, они наносят вред произносящему их взрослому и разрушают отношения. Пережитый в детстве опыт внушает нам, что словесное насилие – вещь безобидная. В школах дети с легкостью награждают друг друга оскорбительными прозвищами. Тем не менее подростки обычно говорят: «Он меня обозвал», но никогда не уточняют, как именно. Если взрослые начинают возмущаться, подростки пытаются их успокоить: «Вы ничего не понимаете. У нас всех обзывают. Это ерунда, мы давно привыкли».
Но если тот же самый подросток придет на консультацию к психологу или окажется в группе, где ему не страшно сказать правду, мы услышим от него совсем другие речи. Оскорбления больно ранят и ведут к нарушению отношений с окружающими. Бранные словечки отравляют атмосферу. Если в классе бросаются оскорблениями – ученики или учитель – и это считается допустимым, значит, никто не может чувствовать себя в безопасности. Никто – ни жертва, ни пассивные свидетели, ни сам агрессор. Внутренние изменения происходят незаметно и по большей части действуют в области подсознания, но в результате никто в группе уже не рискует свободно высказывать свою точку зрения и каждый играет отведенную ему роль.
То же самое происходит и дома, когда каждый из членов семьи надевает «сценический костюм» и исполняет свою «партию». Некоторые люди так вживаются в роль, что искренне верят: эта маска и есть их подлинное «я».
Презрение и насмешка со стороны сверстников задевают ребенка, но еще больнее они ранят его, если исходят от собственных родителей. Можно сколько угодно твердить себе, что ты привык выслушивать оскорбительные замечания, это ничего не меняет: они травмируют нашу душу, пусть мы об этом и не догадываемся.
На теннисном корте проходит соревнование. Дети играют, родители болеют. Я слышу восклицания одного папы: «Да шевелись же ты, корова толстая!» Дебора нервничает. Каждый раз, когда ей не удается отбить мяч, раздается новый комментарий: «Вот бестолочь! Ничего не умеет!» Я решаюсь обратиться к папе с вопросом, и он тут же принимается оправдываться: «У меня и в мыслях не было ее обидеть! Наоборот, я хочу ее подбодрить! Я же знаю, что она может хорошо играть, но ей нужен стимул. Иначе я бы молчал!» Интересно, этот папа сам верит в то, что говорит? На самом деле он борется с когнитивным диссонансом, даже если ради этого ему приходится закрывать глаза на реальность. Что до его дочери, то она уже успела соорудить себе панцирь бесчувствия. Она отдалилась от самой себя, окружила себя толстым слоем ваты в надежде защититься от болезненных уколов отцовского сарказма. Разумеется, спустя короткое время она бросила теннис. При этом она обожает своего отца и нисколько на него не сердится, предпочитая разрушить собственную личность. Ей не хватает веры в себя, хотя она не связывает это обстоятельство с влиянием отца – человека, сделавшего блестящую карьеру, всего добившегося в жизни и такого доброго по отношению к окружающим.
Он полностью подчинил ее своей воле. Он терпеть не может психологов и не желает признавать, что на нем тоже лежит ответственность за серьезные проблемы его дочери с внутренним ощущением безопасности. «Такая уж она уродилась», – отмахивается он. Но в чем его выгода, если его дочь страдает? В сохранении власти. В подавлении эмоций. В детстве его постоянно унижал отец, и он перенял его язвительную манеру насмехаться над своим ребенком. Он не просто подавляет свою дочь, он жестко контролирует собственные эмоции, не давая им вырваться наружу.
Иногда последствия молча сносимых оскорблений проявляются со значительной задержкой. Марион пришла ко мне на консультацию и пожаловалась, что не испытывает влечения к мужу и не получает удовольствия от секса. Мы стали разбираться, что такого могло произойти в ее прошлом, что негативно сказалось на ее сексуальности. Она призналась, что часто вспоминает один эпизод. Ей было четырнадцать лет, и она впервые «посмела» пойти в кино с мальчиком. Мать назвала ее потаскухой. Как могла мать так оскорбить родную дочь? Увы, многие матери и отцы с легкостью награждают своих дочерей этим отвратительным эпитетом. В случае Марион травма оказалась очень серьезной. Шокированная агрессивной грубостью, она поверила матери и сделала вывод: «Если я буду встречаться с мальчиками, значит, и правда стану потаскухой». Она подавила в себе сексуальность в подсознательном стремлении сохранить таким образом любовь и уважение матери. Послушная дочь, она до сих пор запрещает себе испытывать удовольствие от секса, тем самым ставя под угрозу свои супружеские отношения. На самом деле оскорбление адресовалось совсем не ей, но откуда ей было это знать? Дети привыкли верить родителям. А мать ни разу перед ней не извинилась.
Откуда в нашей памяти всплывают подобные оскорбления? Зачастую мы действительно слышали их в детстве, но постарались затушевать их агрессивный аспект и загнали их поглубже, чтобы избежать страдания. Это своего рода защитная реакция. Оскорбление – это проекция нашей внутренней боли на другого человека с целью заглушить ее. За каждым оскорблением, которое мы наносим другим, стоит наше прошлое, наша собственная рана, которая по-прежнему саднит.
Оскорбления совсем не так безобидны, как может показаться. Они направлены на наших детей, но на самом деле обращены не к ним, а к нам самим и к нашим застарелым травмам. Натали родила Марион в двадцать лет, без мужа. Ей пришлось испытать презрение знакомых, одиночество, разрыв с родителями. Она пережила глубочайшее отчаяние. Когда она узнала, что ее дочь встречается с мальчиком, все эти чувства всколыхнулись в ней с новой силой. Но она не желала их повторения и перешла в наступление: «Ты потаскуха!» Она бросила в лицо дочери эти ужасные слова, лишь бы не заглядывать себе в душу, на дне которой затаилась горькая обида.
Оскорбления, унижение, брань и ругань – это не воспитательные методы, а насилие, особенно когда они исходят от родителей. Жесткостью оценок мы пытаемся подчинить себе детей, чтоб только не заглядывать в себя. Не зря у детей есть присказка «Кто так обзывается, сам так называется!».
Я пыталась объяснить все это одному папе, который пришел жаловаться на своего сына. Он страшно возмутился: «Но он на самом деле полный балбес! Я вам правду говорю! Вот, посмотрите его дневник! Гений, не иначе!»
Я терпеливо растолковывала ему, что следует различать констатацию факта и его интерпретацию. Когда он саркастически называет своего сына гением, это не объективная констатация, а оценка. Если бы он сказал: «Его успеваемость ниже средней», это было бы замечание, отражающее объективную реальность. Но когда он говорит про сына «балбес», это обобщающая интерпретация, это суждение, причем относящееся не к отметкам в дневнике, а к самому ученику. Но любая интерпретация всегда субъективна, поскольку зависит от нашего опыта, наших убеждений и взглядов, а не от реальности. Довольно часто мы затрудняемся провести грань между тем и другим, потому что наша интерпретация кажется нам единственно возможной. Тем более что ребенок, во‑первых, привык нас слушаться, а во‑вторых, нуждается в непротиворечивой картине мира, следовательно, готов принимать наши слова за чистую монету. Этот эффект был предметом научного исследования и получил название «самосбывающийся прогноз».[5] Мы считаем ребенка глупым, и он начинает автоматически реализовывать стратегию проигрыша: я пустое место, зачем мне стараться, все равно ничего у меня не выйдет… Он примеряет на себя образ неудачника и ведет себя в соответствии с ним. И в результате все больше становится похож на модель, предложенную отцом.
Мы склонны забывать, что дети обычно стараются все делать как можно лучше. Если они обманывают наши ожидания, это означает, что либо мы требуем от них того, чего они не в состоянии нам дать, либо требования, которые мы предъявляем им вслух, противоречат нашим подсознательным устремлениям.
