Невольно вздрагиваю, когда телефон начинает вибрировать. Почему-то надеюсь, что это отец, но на экране номер Робба, так что вздыхаю, оглядываясь на О’Брайена, который с довольным видом наблюдает за мной, сидя за столом и попивая чай.

— Только посмей рот открыть, — угрожаю, но, видимо, внешне не подхожу на роль диктатора, отчего парень улыбается шире:

— Меня можно заставить молчать только в одном случае…

— Лучше молчи, — перебиваю, не желая слышать очередную пошлость, и подношу телефон к уху, отвечая на звонкое и бодрое приветствие друга:

— Ого, в такую рань не спишь?

«Да, шуточки подъехали, — смеется, но прерывается на зевоту. — Остин заставил встать раньше, помогаю ему с подготовкой к вечеринке».

Моргаю, подняв свободную ладонь, и начинаю считать дни, с обреченностью горбясь:

— Боже, сегодня же суббота, — помню, он говорил о вечеринке давно, еще в январе ее планировать начал, зная, что родители уедут. И на тот момент я была только «за», но сейчас, без Агнесс идти не охота.

— Как-то не готова к шуму, тем более, без Агнесс, — с опаской слежу за тем, что делает О’Брайен. Сидит, пьет чай. Не теряю бдительности.

«Да ладно, там буду я и эта дамочка, которая сейчас ругается с пиццерией, — улыбаюсь, но не так широко, как могу. — Так, ты идешь?»

Обнимаю себя рукой, замявшись:

— Ну, в принципе, я люблю его вечеринки, там всегда много еды и… — реагирую на внезапно появившегося рядом парня, который начинает греметь посудой в раковине, ополаскивая кружку, поэтому решаю скорее закончить разговор:

— Я сейчас перезвоню, ладно? — Робб явно занят, помогая Остину, поэтому не задерживает разговор, говоря, что ждет моего ответа. Хорошо, что не настаивает и не давит. Убираю телефон в карман. Лучше позавтракать в комнате, там уж точно никакой О’Брайен не помешает обсудить вопрос. Может, лучше сразу Остину набрать? Чтобы точно всю информацию узнать. Даже в таком деле мне необходимо иметь подготовку, хоть речь идет об отдыхе.

Мешаю гречку. Хорошо, она готова. Остается только скорее…

— Вечеринка? — Дилан выключает воду, пустив смешок, и отряхивает мокрые ладони, поворачиваясь ко мне всем телом. — Хочешь потрясти задницей, которой нет? — думаю, он надеется на ответную реакцию, так что храню молчание, выкладывая немного гречки на тарелку. Не получает ничего, поэтому, кажется, не отстает, начав переступать с ноги на ногу:

— Любишь бухнуть? Не думал, что это в твоем стиле, — начинает вытирать о край моей футболки влажные руки, и терпеть становится тяжелее, но не смотрю на него. Молчу.

Странное дело. Остин говорит, что быть серьезной — не мой стиль, а О’Брайен считает иначе. Может, вы все, знатоки, отвалите от меня, дав самой решить, какая я на самом деле?

Беру тарелку и ложку, разворачиваясь, и обхожу парня, не поднимая на него взгляда. Молчу.

— Так… Ты пойдешь? — не буду обращать внимание на то, что вопрос не звучит грубо. Меня не устраивает сам факт того, что он спрашивает. С каких пор меня обязали отсчитываться перед кем-то? Окей, отец, ладно. Но О’Брайен… Простите, но это уже дикость. Мало того, что он живёт здесь? Мне необходимо больше времени без него, следовательно, вне дома.

С этими мыслями покидаю кухню, еле воздержавшись от демонстративного проявления раздражения.

***

В жизни каждого человека наступает тот период, когда он теряет смысл своих действий. И у Дилана О’Брайена как раз начинается та самая неприятная путаница в себе, ведь на протяжении многих лет единственным двигателем его мыслей была забота о матери. Сначала простое волнение об отношениях родителей, позже ночное ожидание матери, пока та гуляет в поисках новых «знакомств». Дальше следует упорное противостояние новым мужчинам в доме. Мальчишка боящийся, но старающийся как-то себя проявить, чтобы дать обидчикам понять, что он способен защитить мать, вот только реальная точка зрения побеждает: он — ребенок, они — взрослые, крупные мужчины.

Видит, из года в год, каких ублюдков она приводит, как они с ней обходятся, и как тяжело от них бежать. И происходит одна из самых ужасных вещей, которая сильно влияет на сознание уже подростка. Однажды О’Брайен открыто постоял за мать, у него получилось нанести удар по мужчине, который в состоянии опьянения душил женщину, и знаете, что он получил? Он получил агрессию, но не со стороны врага. Именно мать начала кричать и ругаться. Она проявила защиту по отношению к тому, кто угрожал ей.

И тогда Дилан потерялся. Он не понял, в чем был виноват, но запомнил этот момент на всю жизнь. И именно тогда созрел один из моральных принципов. Лиллиан — его мать, но это не значит, что она будет на его стороне, даже если ситуация того требует. Как бы ни было прискорбно и неприятно признавать, но на первом месте для неё всегда будут именно мужчины, в которых она ищет свою защиту. Так и в остальном. Нет никакой гарантии в отношениях. Дилан не верит в существование искренней привязанности.

И что остается О’Брайену? У него так же есть слабости. Он не может просто так отречься от защиты единственного родного человека. Данная задача — всё, что вынуждает его остаться здесь. Она двигает им, поддерживает необходимость в существовании.

Мол, кто будет с матерью, если не он? А разве, это не один из видов эгоизма и власти над жизнью других? Разве Лиллиан не пользуется положением? Она сажает себя на цепь мужчин, а сына тянет за собой.

Но суть проблемы не в этом.

Дилан ставит кружку с чаем на стол перед матерью, которая говорит по телефону с Митчеллом, улыбаясь и смеясь. Эти светлые эмоции не принадлежат О’Брайену. Давно. А парню требуется отдача. Эмоциональная. Он тратит столько сил на мать, а в ответ получает… Ну…

Смотрит на женщину, а та лишь смеется, громко общаясь с новым мужчиной её сердца и смотря перед собой. Не говорит спасибо за чай. Даже такие мелкие дела — это попытка сына привлечь мать, а то последние годы она замечает лишь плохое с его стороны.

Каждому нужен ответ. Каждому требуется возобновлять силы, отданные тому или иному человеку. Но отдачи нет. Ответа нет. А перестать жить для матери О’Брайен не способен.

Если честно, он даже боится потерять тягу к ней, уверенность в том, что он будет нужен, поэтому его так напрягают её новые отношения. Если Дилан не будет нужен, то… Для чего ему хранить свою жизнь? Нет смысла — нет жизни.

Прячет ладони в карманы штанов, уставившись в висок матери, что внимательно смотрит перед собой, слушая Митчелла. Будто кроме него никого к черту не существует. И так всегда.

Отходит назад, к двери, смотрит на разговаривающую женщину. Никакой реакции на кружку чая. Что ж, остынет, её дело. Разворачивается, выходя в коридор, а эмоции на лице не проявляет, только та самая хмурость остается неизменной. Медленно, без желания, поднимается на второй этаж, вдыхает так глубоко, что в сердце вновь больно кольнуло, заныло, но только лицо изображает дискомфорт. Мычит под нос, двигаясь к ванной комнате, чтобы умыться холодной водой и прийти в себя.

Из ванной как раз выходит Райли, вытирающая волосы полотенцем. Девушка решает сходить на вечеринку, то есть провести ночь в доме, полном людей и выпивки, так что нужно заранее принять душ перед бессонной ночью. Янг-Финчер поднимает взгляд на парня, ускорив шаг. Ну, его, к черту, скорее в комнату, лишь бы не выслушивать очередной бред этого типа. Не смотрит в его сторону, шагая к своей комнате, и чувствует себя крайне некомфортно, пока ощущает взгляд О’Брайена на своих голых ногах. Стоит взять за правило надевать длинные штаны дома, а не шорты. Парень проходит мимо, как и она.

Игнорирование, но не полное.

Дилан берется за дверную ручку, переступая порог ванной, и оглядывается, с наглостью, присущей парню, стоит на месте, изучая взглядом голые ноги девушки, которая будто обжигается, быстрее спешит, с возмущением поворачивая голову. Хмуро смотрит на О’Брайена, фыркнув и исчезнув за дверью своей комнаты.

Уголки губ парня опускаются. Хмуро смотрит перед собой, на пустой коридор, и отворачивается, закрывая за собой дверь.