— Быть со мной? — не шепчу, но голос мой звучит тихо, а сама я ощущаю боль в горле, поэтому начинаю потирать ладонью шею. Что-то внутри режет стенки глотки. Быть может, это мои же слова так сильно царапнули внутреннюю поверхность.

— Пойми, может, ты и хороший человек, но болезнь свалит тебя, — вот она — та самая правда, которую я хотела услышать. — И его, — Дилана? — Посмотри на своего отца, — Лиллиан стоит лицом ко мне, говорит серьезно, без усмешки и прочего проявления издевки. — Как он мучился. Возможно, ты не видела того, что видела я. Он мучается до сих пор, — женщина делает короткий шаг в мою сторону, заставив меня сильнее сжать себя руками, — Неужели ты правда хочешь обречь кого-то на такую участь? Это тяжело, да, я понимаю, но… — Лиллиан нервно хрустит пальцами рук, подносит ладони к груди, довольно настойчиво попросив. — Отбрось сейчас свои чувства и подумай, — смотрит на меня, а я давно опускаю взгляд. — Нет твоей вины в том, что ты — такая, но… Не отягощай жизнь других собой.

Моргаю, ощущая, как глаза, которые и без того больны, вновь оказываются под натиском эмоций. Поднимаю взгляд на Лиллиан, оставив её без ответа.

Я получила от неё всё, что хотела. Дольше задерживаться здесь не намереваюсь.

widles — bare

Бесцельно шаркаю ногами по паркету, оказываясь в гостиной. Сложенные на груди руки не спасают от холода. Взгляд опущен. Медленно, кутаясь в мыслях, старательно анализируя полученную информацию, бреду к порогу, тут же хватаясь вниманием за мужчину, который неуверенно заглядывает на кухню, получая скованное предложение Агнесс выпить чай. Отец долго мнется, но кивает, переступая порог, и, кажется, его пробирает дрожь, когда я касаюсь дверной ручки, которую он собирается сжать сам, дабы открыть шире. Оборачивается, отпрянув от порога к холодильнику — и мое присутствие открывается всем, кто находится в помещении. Агнесс стоит с чайником в руках. Нейтан курит у открытой форточки. Дилан сидит за столом, замерев в момент, когда намеревается открыть упаковку с таблетками для сердца. Смотрят на меня, а я морщусь, подняв глаза на ярко светящуюся лампу:

— Почему вы ещё здесь? — хрипло шепчу, возвращая голову в нормальное положение, и обращаю суровый, холодный взгляд на подругу. — Уже поздно.

Розалин растерянно моргает, начав скакать вниманием по полу, рассчитывая найти в своей голове достойный ответ, но мой отец рушит мою попытку выпроводить всех из дома.

— Райли, садись, — он очень скован. Подходит к столу, касаясь ладонью спинки стула, с обречением в тоне принимая свою чертову участь. — Мы должны поговорить, — будто ему так тяжело начинать. Это и злит. Он вынуждает себя.

— Мне не о чем с вами говорить, — стараюсь проявлять как можно меньше эмоций, чтобы никто из присутствующих не смог «прочесть» меня. — Я уже всё узнала, — сую ладони в карманы кофты. — И… — вздыхаю, сжав губы, пока усталым взглядом изучаю паркет.

— Мерзко то, что правду я узнаю от человека, отвращение к которому вызывает у меня приступ тошноты, — краем глаз замечаю, как отец намеревается что-то сказать, поэтому повышаю тон. — Почему ты не сказал? — смотрю на него сердито. — Почему не попытался переубедить меня в том, что маме на меня всё равно? Ты только и делал, что подтверждал мои догадки о ненужности, — дергаю нижнюю губу зубами, с тяжестью в глазах переводя внимание на Дилана, на которого мне смотреть невыносимее всего. И вовсе не потому, что я обижена или… Или что я там ощущаю в данный момент, я не могу прочесть собственных эмоций. Мне трудно видеть его таким. Парень, видно, с такой же тяжестью в глазах смотрит на меня, но его взгляд постоянно ускользает в сторону. Он не может устанавливать со мной долгий зрительный контакт. Виновато и разбито. Глаза от усталости красные, темные круги под ними такие четкие, что я без труда догадываюсь, как сильно болит его сердце сейчас. Но эти факторы не останавливают меня.

— Почему ты не сказал? — Дилан мнется, начав стучать пальцами по столу, постоянно отворачивая голову. — Почему не стал опровергать мою ненависть к ней? — пытаюсь донести до него то, что меня настолько злит. — Я сказала, что ненавижу её. Я порвала её фотографии, я поломала её вещи, — на мгновение в моем голосе меняется тональность. Ровность ломается под давлением эмоций, и мой голос скачет, из-за чего Дилан резко поворачивает голову, с ещё большим беспокойством изучая мое лицо, будто боясь, что я могу разрыдаться, но мне уже выпал шанс. Несколько часов роняла слезы. Теперь же остается только чертов ком в глотке и ужасный жар. И эмоциональная опустошенность, которая помогает мне оставаться неизменной внешне:

— Если бы кто-то из вас сказал, я бы приняла это, — признаюсь. — Потому что это вы, — совершенно не способна сейчас выражать свои мысли, но суть остается ясной. — Мы ведь… Мы близкие, — смотрю на отца, тут же отрицательно качнув головой. Лба касаюсь пальцами, набрав воздуха в легкие. Больше.

— Но это сказала Лиллиан, — опускаю ладонь, с огорчением проронив. — Человек, который мне так мерзок, оказался самым честным со мной.

Я так устала, что не могу смотреть на каждого присутствующего здесь. Устала до такой степени, что не могу оставаться под давлением их взглядов, поэтому решаю коротко выдавить из себя завершающие мысли:

— Мы не продаем дом, — шепчу, продолжая пялиться в поверхность стола. Отец тут же активируется, начав тараторить:

— Да, — без спора соглашается. — Да, — продолжает повторять. — Конечно, не продаем, я…

Сжимаю веки, морщась, и накрываю ладонями лицо:

— Не хочу слышать твой голос, — с паникой глотаю кислород, слыша скрип ножек стула об паркет, поэтому опускаю руки от лица, искоса взглянув на Дилана, который застывает на месте, явно желая до этого подойти ко мне. Буквально без слов принуждаю его не шевелиться, и вновь обращаюсь к отцу:

— Если тебе интересно, я не столь шокирована смертью матери. Путем вашего воздействия, — указываю ладонью на присутствующих, подразумевая Дилана и отца, но в большей мере именно мужчину. — Я сама убила её в своей голове, поэтому ничего не чувствую, кроме разочарования и обиды, — обращаю внимание на парня, который сжимает упаковку таблеток, сохранив взгляд опущенным.

Отец хочет что-то сказать, но сбиваю его настрой, умоляя:

— Прошу. Молчи, — я так не хочу слышать его. Никого из них. Мне нужно… Мне нужно побыть одной.

— Это уже… — тяжелый вздох слетает с моих искусанных губ, когда касаюсь горячего лба ладонью. — Не имеет значения, — поднимаю взгляд на настенные часы, возвращаясь к изначальной мысли, с которой пришла сюда. — Уже очень поздно, — делаю шаг назад. — Вам надо домой. Всем, — бросаю короткий взгляд на Дилана, который ловит его, отворачивая голову, и сжимает челюсть. Агнесс переглядывается с Нейтаном, и я не обращаюсь лично к ним, когда отступаю назад:

— Я хочу, чтобы вы ушли, — складываю руки на груди, разворачиваясь. Тишина остается главенствовать за моей спиной. Уже ускоренным шагом направляюсь к лестнице, быстро оказываясь на втором этаже, и уже совершенно не оцениваю окружение, не разбираясь в темноте, поэтому спотыкаюсь о порог комнаты, закрывая за собой дверь. Тишина. Никаких взглядов. Никого вокруг. Я одна. Наверное, это именно то, что мне нужно сейчас. Остаться наедине с собой. Проанализировать свои мысли, разобрать их. И найти решение. В данный момент я слишком отдана эмоциям, поэтому не могу принять здравое, взвешенное решение, так что верно — все должны уйти.

Подхожу к кровати, выдвинув верхний ящик тумбы, и бесчувственно рассматриваю мягкого кролика, после взяв его одной рукой, сев на кровать. Сутулюсь. Верчу в руках игрушку, и… Ничего не ощущаю. Это ранит.

Сжимаю губы, заморгав, ведь глаза от давления ноют, а слезами всё равно покрываются, но плакать мне вовсе не хочется.

Прости меня, мам. За мою ненависть.

***

Есть ли смысл ходить по углам и прислушиваться к тому, о чем говорят в этом огромном доме? Обычно парень старательно хватается за каждый слух или простой разговор подчиненных Роберта, но теперь его вряд ли будет что-либо касаться. И не потому, что никому нет дела до парня. Причина столь халатного отношения — осознание, что уже нет определенного смысла подслушивать. Ранее он вынуждал себя заниматься этим, чтобы собрать достаточно информации. Для чего это ему? А есть ли смысл перемалывать косточки прошлого? Остин не ответит точно, но тогда почему сейчас он сидит на краю кровати, лицом к открытому балкону, что вгоняет холодный ночной воздух внутрь? Почему не включает свет, оставаясь под давлением темноты? А правда ли она так негативно на него влияет? Быть может, ему куда приятнее оказаться в омраченной атмосфере, ведь она в какой-то мере скрывает его, пока он совершает ошибку.