Дилан обращает на меня внимание, принимая боле спокойное выражение лица, хотя до этого немного морщился:

— Я сейчас схожу в магазин, — наливает в кружку кипяток, бросив внутрь пакетик с чаем. — Надо поесть купить, — мешает, добавляя холодной воды, и кладет в рот капсулу, поднеся кружку к губам. Резким движением головы проглатывает лекарство.

— Я не голодна, — переступаю порог, подходя ближе к О’Брайену, чтобы рассмотреть его синяки на руках.

— Нет, надо поесть, — парень настаивает, но я не уверена, что он сам хочет. — Хочешь чай?

— Я сама себе сделаю, — меня смущает то, что он делает многое вместо меня. Мне казалось, это лично мои обязанности — хотя бы готовить.

По какой-то необъяснимой причине мне нравится, как выглядят его старые шрамы. Конечно, я не думаю, что люди, носящие на коже отметины, гордятся ими, но, по крайней мере, лично мне, они совершенно не мешают нормально воспринимать человека. Пальцами щупаю кожу на предплечье О’Брайена, который, ясно, почему, реагирует проявившейся на лице хмуростью. Не помню, чтобы он положительно относился к подобному контакту. Скорее всего, ему самому неприятен факт наличия шрамов на коже. Дилан не поворачивает головы, но бросает на взгляд, полный неодобрения, когда надавливаю пальцами на мышцы предплечья, вызвав в тех напряжение. Парень продолжает заниматься чаем, несмотря на мой отказ, он всё равно берет для меня кружку. Это так в его характере.

Поднимаю глаза, вновь отдаваясь изучению Дилана. Я вижу его каждый день, но всё равно при любой возможности наблюдаю за его обыденными действиями. Знаю, странно. Но мне нравится изучать его в подобных обстановках. Когда мы наедине, и нам не нужно строить себя кого-то другого. Носить маски и применять образы тех личностей, которые способны адаптироваться в обществе и существовать в обшей реальности. Наедине с собой люди совершенно иные. И мне так нравится то, что Дилан не пытается играть роль другого человека, хотя раньше он часто грешил данным.

Руками обвиваю его талию, телом касаясь теплой спины, а ухом прижимаюсь к участку между лопатками. Дилан начинает сковано глотать горячий чай, оставаясь непринужденным внешне, но я могу слышать, как четко его сердце ускоряет ритм. Почему он так реагирует на прикосновения, даже на простое объятие, к которому уже давно пора привыкнуть и воспринимать, как нечто обыденное? Хотя я сама ощущаю жар в груди, когда проворачиваю подобное, что уж говорить о нем? Определенно стоит подумать, как с этим быть. Не хочу, чтобы составной частью наших отношений являлось его необходимость принимать таблетки.

Прикрываю веки, сцепляя пальцы на его животе, слегка собрав в ладонях белую футболку. Не помню, когда последний раз видела столь «светлую» одежду на нем. Обычно парень отдает предпочтение темным оттенкам. Слушаю биение его сердца, поражаясь, с какой точностью могу прослеживать каждый удар.

— Чем ты занимаешься? — кажется, О’Брайен улавливает, как медленно и размеренно начинаю дышать. — Не усни, — если честно, ненадолго провалиться в свои мысли я не против. Парень опирается рукой на тумбу, второй держа кружку, и начинает разворачиваться в моих объятиях, поднимая кружку выше, чтобы перенести через мою голову. Приходится оторваться щекой от его спины и ожидать, пока он займет желанное положение. Дилан опирается копчиком на кухонную тумбу, заинтересованно взглянув на меня, а я вновь устало «плюхаюсь» лицом ему в грудь, чем вызываю смешок:

— А ведь в школу надо вставать намного раньше. Где твой закал, крольчатина?

— Отстань, — ворчливо бубню, вздохнув полной грудью, на что Дилан опять отвечает сдержанным смешком.

Так и продолжаем стоять. Я считаю удары его сердца, порой поистине расслабляясь, отчего на мгновение теряю стойкость в ногах, качаясь в сторону, что вынуждает О’Брайена свободной ладонью удерживать меня за спину, контролируя. Думаю, он давно выпивает чай. Отставляет кружку. Не меняем положения. Стоим. Молчим. Уверена, выглядит парень задумчивым. О чем он размышляет в такие минуты тишины? Наверное, это неправильно — желать знать всё о другом человеке, но не могу сдерживать свои мысли. Хочу знать абсолютно всё.

Вибрация отвлекает. Опять. Надеюсь, это не отец.

О’Брайен не издает никаких звуков, даже не вздыхает, когда лезет ладонью в задний карман джинсов. Вынимает мобильный, поднимая экраном к своему лицу, и я вскидываю голову, с интересом кивнув.

— Нейтан, — Дилан оповещает, отвечая на вызов, а я могу продолжить расслабленно слушать его…

— Что? — О’Брайен отталкивается спиной от края тумбы, свободной ладонью взяв меня за плечо, чтобы заставить оторваться от него. Поднимаю голову, моментально хмурясь, изучая такое же хмурое лицо парня, который внимательно слушает друга. Пальцами сжимаю ткань его футболки, дергая, и с давящим ожиданием смотрю прямо в глаза, когда Дилан обращает свой взгляд на меня, напряженным тоном процедив:

— Родителей Агнесс арестовали.

***

Обыск одноэтажного дома с небольшими комнатками привел к тем последствиям, которые Агнесс исследует с приоткрытым ртом, но на её лице главенствуют совершенно неясные для Нейтана эмоции. Он предпринимает попытку понять её, следя за взглядом, но тот больно спокойный. Неприятно спокойный, смиренный. Даже, сидя в полицейском участке, девушка хранила молчание, не выявляла ярких эмоций. Никакой агрессии и злости, ни рыданий, ни крика. Розалин не осталась переговорить с родителями, когда у неё была такая возможность, сказала: «Какой смысл? Они всё равно обкуренные».

Вернулись они уже после обыска. Все, абсолютно все вещи разбросаны, мебель перевернута, ящики выдернуты. Полицейские исследовали весь дом, полностью. Даже искали тайники в стенах, нарыв необходимые улики и доказательства тому, что родители Агнесс торгуют травкой и перекупают наркотики из других городов.

Конечно, дом Розалин внутри и снаружи никогда не выделялся особой красотой, привлекательностью или уютом. Только в своей комнате девушке удавалось создать приятную домашнюю атмосферу: её бледные стены с ржавыми подтеками у потолка завешены картинами и небольшими незаконченными зарисовками, старый паркет усыпан каплями засохшей краски, на столе полнейший беспорядок из баночек и кисточек, листы чистые и изрисованные разбросаны по полу, на кровати, окно украшено новогодними гирляндами. Да, это был её мир, созданный её руками уют. Теперь же от него не осталось ничего. Мир вывернут наизнанку и разорван. У Розалин нет желания оценивать обстановку. Она с комком в горле, сдерживающим бурлящие эмоции, бродит по коридору, пихая ногами разбросанные вещи и куски ободранных обоев. «Голая» лампочка у потолка мерцает.

Молчаливо Агнесс шаркает в гостиную. Престон всё это время бродит за ней следом, поддерживая тишину между ними, изучая разруху вокруг. Встает на пороге гостиной, сунув влажные от волнения ладони в карманы расстегнутой куртки, и выдавливает короткое:

— Мне очень жаль, — будто в этом есть его вина. На самом деле, Престон не знает, что сказать. Всё к этому шло. Её родителей точно поймали бы, и произошедшее не стало новостью, вызвавшей внутри бурю негодования. И от этого ему мерзко. Мерзко быть настолько равнодушным, хотя, если честно, он повторится в своих мыслях, когда в какой раз отметит непонятную холодность Розалин.

— Я их просила, — девушка наклоняется, взяв осколок вазы, которую купила летом, чтобы ставить в гостиной цветы. Думала, таким образом, здесь станет уютней, но нет, запах сигарет всё портит.

— Предупреждала, чем это может закончиться, — бросает осколок обратно, надавив указательным пальцем на большой, будто испытывая легкую колющую боль под кожей. — Я словно… Их мать, — хмурится, опуская руки, и со вздохом и внешней опустошенностью оборачивается к парню. — Это они мои родители. Они должны заботиться обо мне, — с хмуростью на лице и детской обидой в голосе процеживает, оставаясь внешне равнодушной к тому, о чем говорит. — Они должны зарабатывать. А я…

— Агнесс, — Нейтан хочет остановить поток её негативных мыслей, поэтому собирается перебить, проходя в помещение, а девушка качает головой, повторно окидывая вниманием разруху: