— Да, есть такое, — шепчет, встав ровно, и берет свой рюкзак, надеясь обменяться последними словами с медсестрой, но та с охотой перебивает, задумчиво поглаживая пальцами свой подбородок:

— Вот только одно меня беспокоит, — обнимает руками плечи, ограждая себя от холода улицы. — Я много лет проработала в клинике для… — сжимает губы, решаясь выразиться тактичнее. — Для душевнобольных, — переводит глаза на парня. — У нее проявления уже на физическом уровне, а это как ни как вторая стадия, — говорит так, будто думает, что Дилан в курсе, но он хмурит брови, с непониманием спросив:

— Вы о чем?

Миражанна моргает, уставившись на него:

— А ты не видишь?

— Дилан, — Митчелл зовет его, ведь торопится вернуться домой. Парень бросает взгляд в сторону автомобиля, но предпочтение отдает медсестре, не совсем «догоняя»:

— Что вы имеете в виду?

Женщина пожимает плечами:

— Нестабильность, — она дрожит от холода, укутываясь в свою кофту, и делает шаг назад. — Ты понаблюдай. Поймешь, о чем я, — бросает взгляд на мужчину, который повторяет имя парня. — Думаю, ее отец всё прекрасно видит, — отходит к дверям больницы, оставляя О’Брайена с вопросами:

— Удачи, — и как-то спешно уходит в тепло.

Парень продолжает хмуро пялиться перед собой. За спиной шаги и голос Митчелла, призывающий к действию.

А Дилан в легком ступоре. Нет, он подозревает, что с головой у Райли не совсем порядок, но он не думал, что это нечто серьезное.

И во что он ввязывается?

Точнее, уже ввязался.

========== Глава 25 ==========

Вода в кастрюле тихо закипает, нарезанная петрушка пахнет ошеломительно, электрический чайник еле трясется, доходя до пика бурления. На кухне стоит аромат жаренных тостов, легкий пар от кипящей воды для супа витает в пространстве, приятно грея кончик носа, а я вожусь с сыром, ножом делю его на тонкие полоски, чтобы в последствии уложить на приготовленные тосты.

Как бы мне не было тяжело, эти три дня после возвращения домой — лучшие. Лиллиан не мелькает перед глазами, поскольку проходит обследование в больнице, а Дилан… Дилан молодец. Ну, он торчит в школе. Я думала, он сбежит в какой-нибудь притон, где будет мирно покуривать, а нет, он на занятиях. После случившегося между нами всё равно стыдно за свои мысли: мол, это же Дилан, он наверняка предпочтет раздолбайство. И затем меня передергивает: а ведь именно таким образом его судит Лиллиан. С кем поведешься, от того и наберешься. Вот женщина и верит свято, что ее сын на стадии бандюгана. Поэтому я просто откладываю в сторону мысли о парне. Кто я, чтобы суд ему устраивать? Тем более, отец говорит, что в журнале ему не ставят отсутствие, значит, он посещает…

Отец! Какой бы глупой я не выглядела, но эти дни без Лиллиан будто возвращают меня назад. В прошлое, когда были только мы с отцом. Всё между нами так спокойно, мирно, он постоянно разговаривает со мной, сидит не в кабинете, а на кухне, пока я делаю уроки или готовлю, что он встречает угрюмо, считая, что в моем состоянии необходим покой. Швы у меня несильно болят, передвигаться тоже могу, так почему бы не проводить время с пользой?

Да и выхожу я из комнаты только до четырех, потом в душ вечером, так как возвращается О’Брайен. Выходит после того объятия, он меня избегал. А теперь всё наоборот. Но я избегаю его не потому, что мне неприятно видеть парня. Тут дело во мне. Мне стыдно за свое поведение. Стыдно перед собой же. То есть, я так гордо заявляю, что больше никогда не позволю себе оступиться и совершить похожую ошибку с другим человеком, а в итоге почти допустила ее всё с тем же Диланом. Разве неумение стоять на своем ради своего душевного спокойствия — это не признак слабости характера? Мне ведь хотелось перемен. Хотелось перевоспитать себя, чтобы выжить в обществе, а выходит… Выходит, что я остаюсь прежней. Слабая, жалкая девчонка, которой все, кому не лень будут пользоваться.

Мило и многообещающе.

— Тебе не стоит напрягаться, — отец входит на кухню с курткой в руках, негодуя от моей активности. Оглядываюсь с улыбкой:

— У меня пока есть свободное время, — режу сыр. — Надо пользоваться, — киваю на кружку чая. — Выпьешь?

Мужчина не садится за стол, но берет кружку, большими глотками опустошая, а мне не дает покоя его куртка:

— Куда-то едешь? — стараюсь не отводить взгляда от ножа.

— Да, Лиллиан просит ее забрать, — он сдержанно улыбается, а я прекращаю двигать режущим предметом, уставившись на кусочки сыра:

— Уже? — вроде, звучит без разочарования в голосе. — Оплачена неделя ее пребывания там, — хмуро напоминаю.

— Да, но ей хочется домой.

— Но это немаленькие деньги, — давлю на данную тему, оборачиваясь к мужчине, натягивающего куртку:

— Райли, я ничего не могу поделать с этим.

— Можешь, — отхожу от тумбы, оставив нож в руке, и отец коротким взглядом стреляет на него, после уставившись с тревогой в мои глаза, отчего мне не по себе, но не замолкаю, набираясь смелости заговорить о наболевшем:

— Пап, — нет, продолжай. Пальцами сдавливаю спинку стула, нервно шагая на месте. Отец внимательно смотрит.

— Денег мало. Их всегда было мало, но достаточно, чтобы ты мог заниматься тем, что тебе нравится, — глотка сохнет. — После появления Лиллиан в твоей жизни, ты больше тратишься на нее, в то время как она не приносит ни гроша в дом. Ее краски дорогущие, холсты не дешевые, как и десятки других приспособлений для рисования. Если твое хобби что-то приносит, то она просто малюет картинки, обвешивая ими весь дом, — улыбаюсь. — Серьезно, у меня этот запах краски в носу уже месяц не выветривается, — мужчина складывает руки на груди, задумчиво опуская глаза. — Я не говорю, что ваши отношения — это плохо, но не хочу, чтобы финансовое положение заставило тебя выйти на ту работу, которая не будет приносить тебе удовольствия. А если ты не в настроении, то и писать не сможешь.

Отец вздыхает, вновь серьезно взглянув на меня:

— Хочешь, чтобы я предложил Лиллиан найти способ зарабатывать?

— Конечно, мы ведь живем вместе, а значит и капитал общий. Она будто в гостинице: то ей подай, то принеси, то приготовь, то убери, — перечисляю, загибая пальцы, а мужчина сильнее хмурится, смотрит на меня так, будто ничего подобного не замечал. Конечно, уверена, любовь к женщине ослепляет, но кто-то должен открыть ему глаза.

Замолкаю, опуская руки. Со странно бьющимся от волнения сердцем жду реакции отца, и тот прикрывает веки, пальцами надавив на них:

— Ладно, — что? Неужели? Он выдыхает, выпрямляясь, а я еле скрываю удивление, ведь он меня не просто послушал, а именно выслушал и принял мои слова к сведению.

— Я обговорю этот вопрос с ней, — соглашается. — Тем более, счета за месяц растут, — чешет подбородок, всё активнее кивая. — Да, я точно поговорю с ней.

Я не могу сдержать улыбку, наверное, выгляжу дурой:

— Хорошо, — разворачиваюсь, возвращаясь к готовке.

— Я поехал, а ты сядь уже и перестань вертеться, — он направляется к двери.

— Конечно, — нет. — Удачи, — главное, чтобы не гнал на дорогах.

Входная дверь щелчком оповещает меня, что отец уходит, поэтому полностью расслабляюсь, вернувшись к готовке. Кастрюлю с водой отставляю, выключая конфорку, ибо не Лиллиан я рассчитывала кормить им, так что и желание готовить пропадает. Тостов с них хватит. Закатываю рукава свитера. Переохлаждение сказывается на организме, мне постоянно хочется забраться в горячую ванну, но воздерживаюсь по той же озвученной ранее проблеме: вода дорого стоит. Дышу на пальцы, грея их, после тянусь к потолку руками, дабы перезагрузить организм. Потягушки помогают мне перенастроиться, как и дыхательная физкультура. Конечно, не рассчитывала увидеть Лиллиан так скоро, но сейчас важно то, что я смогла высказаться отцу. Этого достаточно для улучшения моего состояния.

Опускаю руки, долго выдыхая, и беру нож, отвлекаясь на белый пакетик в углу рядом со стенкой холодильника. Ножом поддеваю шуршащую вещицу, разглядывая содержание.