«Я боюсь папу, — бубнит, надувая губки. — Когда он ругается».

«Нет, — девушка пальцами гладит её волосы, улыбаясь с тревогой в глазах. — Он не хочет пугать тебя, — странно, но она говорит с дочерью, как с взрослым человеком. — Творческие люди очень сложные, — вздыхает, слыша, как гремит музыка на этажах выше. — Постарайся в следующий раз отвечать на его злость спокойно, можешь даже улыбнуться, — девушка мягко дергает дочь за щечку. — Знаешь, да, как он любит твою улыбку, сразу ворчит, ведь не может сопротивляться», — смеется, когда девочка растягивает губки.

Привстаю со стула, делая небольшой шаг к двери, чтобы осторожно коснуться кнопки выключателя на стене. Продолжаю смотреть на нарисованный смайлик.

«Улыбка помогает?» — ребенок заинтересованно хлопает ресницами, смотря в упор на мать, которая кивает, уверенно заявляя:

«Конечно, — без сомнений. — Улыбка спасает мир», — шутит, а девочка приоткрывает рот, с эмоциональным возбуждением в голосе шагнув к ней:

«Тогда я буду всегда улыбаться», — и растягивает губки, выглядя очень забавно, вот только девушка морщится, задумчиво разглядывая мелок в своей руке:

«Это невозможно, — со вздохом поднимается, взглядом исследуя стены, чтобы понять, где рисовать. — Каждая эмоция важная».

«Даже злость?» — ребенок не совсем понимает. Садится на колени, перебирая цветные мелки, чтобы найти нужный.

«Конечно. И злость, и печаль, даже раздражение, — девушка останавливается напротив двери, поднося к деревянной поверхности кончик мела. — Это всё, из чего мы состоим».

Щелчок. Комната поникла во мраке. С опечаленной хмуростью встречаю темноту, пока пальцами не давлю на кнопочку.

Щелчок. Вновь могу видеть улыбку смайлика.

«Знаешь, я часто отказываю себе в сладком», — выводит круг белым мелом, а дочка с удивлением смотрит на мать, моргая:

«Сладкое? Я люблю сладкое».

Девушка смеется:

«Я тоже, но мне приходится воздерживаться, чтобы не набрать вес, — один круг прорисовывает несколько раз, чтобы он был заметнее. — Я не ем день, неделю, месяц, но в итоге, — рисует первую линию глаза, — я обязательно сорвусь и объемся им. Очень люблю сладкое. Видимо, не смогу жить без него».

«Я тоже», — девочка мала и вряд ли сможет понять, что скрывают слова матери, но девушка всё равно продолжает, пока рисует второй глазик.

Щелчок. Темнота, приносящая дискомфорт.

Щелчок. Свет опять ударяет по глазам, но не прикрываю их.

«Так же и с эмоциями, — опускает руку ниже, говоря немного расстроено, словно тема их беседы огорчает. — Если ты будешь сдерживаться, разрешая себе проявлять только одну эмоцию, то рано или поздно тебя начнет от неё тошнить. И произойдет „бум“», — рисует улыбку.

Смотрю на кривой смайлик. Не улыбаюсь.

Щелчок. Остаюсь в темноте.

***

Задний дворик тонет в густой растительности, но Митчелл находит в себе силы, чтобы немного прибраться и примять ногами высокую траву, очистив место, где они жгли раньше костер. И этим теплым весенним вечером, пока ночь медленно овладевает пространством вокруг, мужчина так же разводит огонь, наблюдая за тем, как Лиллиан греет руки о кружку с какао, накрывая плечи пледом. Сидит на скамейке, ножки в носочках тянет к костру, получая неописуемое удовольствие от обстановки. Митчелл садится напротив, взяв в руки гитару, и обсуждает планы на завтрашний день со своей возлюбленной. Начинает наигрывать мелодию, чем приносит больше наслаждения в этот вечер, полный ярких звезд в темном небе. Брёвна трещат, искры уносятся вверх вместе с легким дымом.

Раз. Два. Три.

Мама считает звёзды.

Девушка стоит за стеклянной дверью, наблюдая за происходящим. Изучает выражения лиц взрослых, их улыбки и блеск в глазах, отражающий языки пламени. А ведь отец учился играть, чтобы понравится маме. И играл он когда-то только для неё.

Мама всё ещё считает звезды, пока лежит на траве, нежно водя пальцами по темным, уже густым волосам дочери.

Райли действительно рада видеть подобную картину. Она испытывает только счастье, но мысленно продолжает считать.

Четыре. Пять. Шесть.

Её уже уносит в страну воспоминаний, запылившегося прошлого, что накрывает сознание таким теплым облаком, укутывает туманом.

Семь. Восемь. Девять.

Скрип двери за спиной. Оглядывается, сжав пальцами предплечье. Парень выходит из гостиной, видимо, всё это время переключал каналы телевизора, надеясь чем-то себя заинтересовать. Его взгляд натыкается на девушку в темноте, с губ противно, без уважения слетает:

— Чё?

Она не отвечает. Не хочет тратить на него время и силы. Отворачивает голову, быстрым шагом поспешив к лестнице. Поднимается, пропадая во мраке стен. Парень не провожает взглядом. Ему это не нужно. Так же, как и ей. Они в равном положении, просто один привык атаковать, другой — терпеть, обороняться. Сует ладони в карманы джинсов, медленно шаркая по паркету к двери, чтобы так же изучить обстановку во дворе. Видит мать. Видит её улыбку. Та самая, которая, думал, больше не проявится на её бледном лице. И такое открытое проявление эмоций для женщины редкость. Дома она ведет себя иначе, поэтому парня начинает неприятно тошнить, так как не может позволить себе что-то с этим сделать. Его мать выглядит счастливой. И разрушение её радости из-за своего недовольства кажется неправильным, а наличие комка в глотке только подтверждает эти мысли. Но разве непринятие происходящего исчезнет само по себе? Ему необходимо изливать негодование, но при этом оно не должно задевать мать, как-то касаться её счастья.

Наверное, в этом и есть вся проблема. Нужно отыгрываться на ком-то.

Уважение к родному человеку граничит с собственным эгоистичным желанием.

Женщина смеется вместе с мужчиной. С чужим мужчиной, а ведь раньше эта улыбка была предназначена для другого человека.

Люди изменяют. Люди неверны. Люди нарушают обещание.

***

Вторник

Масло на сковородке шипит, плюется. Капли касаются открытого участка кожи рук, но не отхожу назад, пока зеваю, следя за тостами. За окном довольно пасмурно, думаю, вчерашний алый закат предупреждал об ухудшении погоды, так что не стоит удивляться стоящей в доме прохладе. Мне, в принципе, по душе такая температура. Можно надеть что-то теплое, тем более пробивает озноб. Голова еще болит, горло, кажется, не собирается проходить, зато мое настроение немного лучше.

Немного.

Всё еще без желания готовлю завтрак, не зная, что добавить к поджаренным тостам. Обычно в голове столько идей, видимо, состояние «опустошенности» еще не прошло, главное, что после звона будильника вообще появилось желание встать с кровати и приготовить поесть. Мне обычно приносит удовольствие возможность накормить близких, а тут…

Потираю лоб, вовсе давлю пальцами на виски. Горячая кожа, а ладони холодные. Слышу голоса и шаги со стороны коридора, поэтому накрываю сковородку с бешенным маслом крышкой, и спешу выйти, чтобы поздороваться со взрослыми, но они проходят мимо кухни, поэтому переступаю порог, немного озадаченно произнося:

— Доброе утро, — на часах только полдевятого, а они уже одеты и готовятся куда-то идти.

— Привет, — Лиллиан поправляет подол своего платья, пока отец ищет ключи от машины в куртке, висящей на крючке. Хмурю брови, не совсем понимая:

— Вы куда-то собрались? — не позавтракают?

— Помнишь тот ретро ресторанчик? — мужчина улыбается, звеня связкой в руках. Да, помню, мы часто с мамой и тобой там кушали. Хорошее место, довольно далеко отсюда.

— Хотим позавтракать там, заодно покажу парк у гор, — отец открывает дверь. Равнодушно поднимаю ладонь, таким образом отвечая на прощание женщины, после чего оба взрослых исчезают с поля зрения, оставив меня в прихожей. Стою. Смотрю на дверь. Слышу мотор автомобиля.

Мычу под нос, даже не знаю, почему, просто не совсем понимаю, как моё внутреннее «я» реагирует на происходящее. Хорошо, что сегодня мне… Мне на все плевать.

Разворачиваюсь, не поднимая взгляда на парня, который спускается по лестнице. Такое чувство, что он вовсе не снимает свою кофту. Возвращаюсь на кухню, двинувшись к плите, и резким движением выключаю конфорку, грубо взяв и подняв с неё сковородку, с которой снимаю крышку.