– Я, наверное, сейчас скажу довольно бестактную вещь, но тем не менее. Вы хотели бы соединиться с ним после смерти, хотели бы быть похороненной рядом с ним?

– Да, он говорил: «Ты знаешь, Люда, я любил тебя». Почему-то он это в прошедшем времени говорил, видимо, предчувствовал свою смерть: «Уж кого любил, так это тебя. А если бы ты со мной еще легла, то мне было бы приятно. Ой, как мне было бы приятно…» Но нет, этого не надо. Не хочу, чтобы его могилу заплевали мои враги, если я рядом буду лежать. Ни в коем разе! Вот если после смерти я буду достойна как поэт, то хотелось бы сидеть рядом с ним в Тотьме, на лавочке, беседовать. Памятник там такой, где он одиноко сидит на лавочке. И ему без меня скучно. Я это знаю.

«Независимая газета», 13 января 2011 г.

Известному писателю «светит» 282-я статья

– Виктор Владимирович, в последнее время идут жаркие споры вокруг вашей книги «Энциклопедия русской души», вас обвиняют в разжигании межнациональной розни, в русофобии. Почему именно сейчас, ведь это старое ваше произведение?

– Эта книга вышла 10 лет назад. Тут, конечно, стоит нанять следователя или частного сыщика, который смог бы распутать этот клубок – откуда взялась инициативная группа граждан и для чего потом их инициативу поддержали наши замечательные националисты из Движения против нелегальной иммиграции? Я не знаю, как это случилось. Может быть, это всё началось после того, как книга была процитирована в телепередаче «Гордон Кихот» около года назад. Но эта история, разумеется, в большей степени литературная, чем политическая. И я рад, что говорю об этом именно «Литературной газете», потому что здесь обыкновенное недоразумение, филологическая ошибка. Перепутаны позиции автора и его персонажа. В моей книге описаны похождения русского интеллигента, который сходит с ума и начинает поносить и власть, и наш народ, и Запад, и Восток. Оттуда можно надёргать любых цитат и на этом основании обвинить меня в антиамериканизме, антиевропеизме и так далее.

– Но никому же в голову не приходило обвинять Достоевского в том, что он разделял философию Смердякова…

– Совершенно верно, но вы же сами видите, как разворачиваются события.

Весной этого года некая группа граждан обратилась в прокуратуру с целью проверки моей книги на предмет наличия в ней разжигания межнациональной розни. Это дело было принято к рассмотрению и прекращено где-то через месяц. Я принял участие в этом следственном мероприятии, разъяснив свою позицию. Экспертное заключение делал Евгений Сидоров, бывший министр культуры, так что формально всё вроде бы закончилось. Однако мои недоброжелатели оказались людьми упорными, мечтающими о продолжении. И когда я вступился за своего брата, Андрея Владимировича, которого обвиняли в том же самом за организацию выставки «Запретное искусство», обо мне снова вспомнили, и вновь посыпались обвинения в мой адрес.

– Хорошо, предположим, что это действительно филологическая ошибка. Но почему совсем недавно профессора и преподаватели МГУ выступили с открытым письмом «Об агрессивной русофобии», в котором говорят о необходимости изъятия этой книги из оборота и опять же о привлечении вас к суду? Они-то должны понимать, что автор и его персонаж – не одно и то же лицо.

– Вот именно – должны. Слово верно подобрано. Это открытое письмо, которое появилось в газете «Советская Россия» в начале сентября, –  обычный политический донос. Что такое политический донос? Это когда группа людей обращается в вышестоящие инстанции, сигнализируя о том, что тот или иной человек, по их мнению, нарушает закон. В русском интеллигентском кругу всегда считалось, что таких вещей делать не следует. Некрасиво, неприлично. А я же ещё и выпускник МГУ, выходит, это против меня выступили коллеги. И этот донос, вне зависимости от того, прав я или не прав, явление отвратительное. Но я думаю, что он был ещё и ложным. Потому что уважаемая группа преподавателей и профессоров могла бы хоть вчитаться в книгу. Как видно, они её не читали. Мне рассказывали люди, связанные с филологическим факультетом МГУ, что некоторые подписанты сейчас сами не хотят говорить на эту тему и не могут объяснить, как случилось, что их фамилии стоят под письмом. И какие там встречаются фамилии! Вот Ремнёва. Очень хорошая фамилия для доноса. Я думаю, что следующими подписантами будут люди с фамилиями вроде Дыбенко. Или что-нибудь еврейское промелькнёт – Иосиф Карцер, например… По безумию своему это письмо – исключительное явление; как же можно в 2009 году такое написать? Ведь не в сталинское время живём…

– А чем, вы думаете, всё это закончится?

– Понятия не имею. У меня совершенно нет никаких представлений о том, чем это может закончиться. Поживём – увидим.

– Может быть, как гонимому русскому автору вам присудят Нобелевскую премию?

– Эту премию мне никогда не дадут, потому что я не отвечаю основному её критерию – мои произведения не носят гуманистический характер. У меня попросту нет таких книг. И в Швеции я непопулярный автор. А то, что Нобеля по литературе вручают каким-то непонятным писателям, часто по политическим мотивам, ни для кого не новость. Нобелевская премия – это не более чем расширение Швеции в пространстве. Вот недавно они дали премию мира Бараку Обаме, который ещё ничего для мира не сделал. Но премия-то шведская, соответственно и престиж Швеции поднимается.

– Вы сами – человек политизированный? Симпатизируете каким-то политическим партиям, лидерам?

– Я не принадлежу ни к одной из партий, ни в каких движениях не состою.

А политические симпатии, наверное, как и у каждого русского писателя, у меня основаны на пожелании своей стране развиваться, на возможности гордиться ею, получать душевное и материальное удовольствие от жизни в ней. По-моему, у каждого из нас одна и та же цель. Просто все мы думаем по-разному о том, как этого достичь.

– То есть вы совсем не русофоб…

– Ну какой я русофоб?!. Самое смешное, что если исходить из тех определений, которые декларирует или по крайней мере может декларировать ДПНИ, то я-то как раз русский на 100 %. У меня и мама, и папа, и бабушки-дедушки русские. В этом отношении у меня самого есть основания кого-то подозревать в русофобии – в том, что они недостаточно глубоко и душевно чувствуют мою Родину. Ну и, кроме того, папа мой был крупным дипломатом, всю жизнь боролся за достоинство Советского Союза и России на международной арене, мама тоже была дипломатом и переводчиком. Мой прадедушка – Попов – изобрёл радио. Менделеев тоже роднёй приходится. А через него, получается, что и Александр Блок…

– Менделеев, насколько известно, вообще состоял в «Союзе русского народа».

– Да, он был весьма близок к нему. И странно вот в таком специфическом родовом гнезде искать русофобию. Я вообще плохо себе представляю, что значит быть русофобом, если ты живёшь и работаешь всю жизнь в России, имеешь возможность уехать отсюда, проклясть эту страну, понаписать о ней всякого да и забыть, а я вот, видите, сижу здесь, рядом с вами, разговариваю на такие темы и никуда не собираюсь.

– Вы можете сказать о том, какое место займёте в русской литературе в будущем, какое занимаете сейчас?

– Очень трудно говорить о себе, даже если являешься патентованным литературоведом. Я ведь заведующий кафедрой литературы в Московском международном университете, профессор литературы. Только время указывает писателю на его место в словесности, а вовсе не сам он решает, в каком статусе ему пребывать.

– А из современников кто на вас производит впечатление?

– Я за последнее время не встречал авторов, которые вызвали бы у меня особый восторг. Может быть, просто мало читаю? Для меня серьёзный писатель – тот, кто создаёт свой мир. Последний из относительно молодых авторов, кто создал свой собственный мир, –  это Пелевин. Есть писатели симпатичные, которых можно почитать, а можно и не раскрывать их книги. Помню, когда я впервые прочитал рассказы ещё совсем молодого Пелевина, я сразу понял, кто он. И когда я прочитал Женю Попова в «Новом мире» в 76-м году, то тоже был впечатлён. Вот таких впечатлений я в последнее время не испытываю.