– В перестройку малые народы тоже начали предъявлять претензии русским – мол, плохо мы знаем их великие культуры, обычаи и прочее. При этом сами они, приезжая к нам, не утруждали себя изучением нашей культуры. Так и с провинциалами: «Ненавижу москвичей, приехал, а на вокзале меня обхамили…» Так тебя обхамил такой же приезжий; москвичи по вокзалам-то не шастают, они дома сидят или на работе вкалывают.

– По-хорошему, конечно, нужно не сталкивать лбами русских и нерусских, москвичей и провинциалов, а искать что-то объединяющее, что ли, уравновешивать, сглаживать, находить некое общее большое дело… Но это в теории. На практике –  непонятно. Вообще отношение провинции к Москве – это, скорее, «любовь-ненависть». Сколько бы мы ни ругали Москву – мы в неё стремимся переехать. У меня самого половина однокурсников уже в Москве. «Ты почему ещё там?» – спрашивают меня. А я отвечаю, что мне во Владивостоке больше нравится, потому что в Москве моря нет. Хотя в Москве у меня есть добрые товарищи, которых я с удовольствием вижу, бывая в столице. Ненависть же, если она и есть, –  это одно из лиц любви в отличие от равнодушия. А уж в равнодушии к Москве нашу провинцию заподозрить сложно!

– Между прочим, с таким же недопониманием, о котором говорилось выше, сталкиваемся и мы. Мне тоже частенько звонят из регионов, не подумав о том, что в Москве – глубокая ночь. Просят, допустим, найти контакты какого-нибудь писателя Пупкина. Я терпеливо объясняю, что в столице – тысячи писателей, что о Пупкине я никогда не слышал и не знаю, где его искать. А в ответ: «Конечно, вам некогда, вы же такие занятые, масквачи, вам жеж плевать на остальную Россию…» И поди докажи им обратное…

– Я вас прекрасно понимаю и даже не собираюсь спорить, потому что наши личные опыты и позиции не противоречат друг другу, а только дополняют общую картину и подтверждают наличие большого взаимного непонимания. Выходит, вы относитесь к провинции примерно так же, как провинция к Москве. Это совершенно объяснимо. Но в то же время мне бы хотелось, конечно, чтобы вот этот разрыв как-то преодолевался.

– А как? Ну давайте пофантазируем и представим, что завтра столица России будет перенесена из Москвы во Владивосток. Что изменится-то? Лет через десять, когда Владивосток заполонят чиновники и разномастные дельцы, а основные денежные потоки страны будут проходить через него, другие регионы столь же косо будут смотреть уже на вас, а не на нас. Выходит, дело всё-таки в системе, а не в людях?

– Люди везде примерно одинаковые, конечно. Условия несколько разные –  это тоже понятно, да и странно было бы ожидать иную картину. Так что – да, дело в системе. В тех социальных связях, взаимоотношениях, перекосах, которые сейчас есть. Вот, значит, их – то есть систему – и надо как-то менять. Я, кстати, никогда не выступал за перенос столицы во Владивосток – не настолько я безумен. Вот куда-нибудь поближе к географическому центру страны – это было бы интересно и, думаю, полезно.

– А когда, по-вашему, закончится это противостояние Москва – остальная Россия? Что для этого должно произойти?

– Не знаю на самом деле. И закончится ли? Сейчас, на мой взгляд, мы всё ещё проходим фазу расхождения, фазу взаимного отдаления. Когда начнётся фаза сближения, из-за чего она начнётся и начнётся ли вообще – мне неведомо. Есть ведь и такой взгляд, что Россия – империя, продолжающая распадаться. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы этот взгляд оказался ошибочным. Но у меня самого нет на этот счёт категоричного мнения.

– Угроза регионального сепаратизма для России сегодня достаточно актуальна. А как у вас с этим?

– На мой взгляд, сегодня это не актуально для Дальнего Востока. Если иногда и вспоминают люди в сердцах Дальневосточную республику, то это, скорее, фигура речи, выражение недовольства теми или иными сомнительными инициативами федерального Центра, нежели действительное желание отделиться от РФ. И это хорошо: значит, некий спасительный государственный, можно даже сказать имперский, инстинкт в наших людях сохраняется. Несмотря на то что поведение самого Российского государства всё чаще отдаёт откровенным безумием и несмотря на то что всё меньше людей сохраняют по поводу нынешней власти иллюзии. Другое дело, что ситуация имеет свойство меняться. И завтра-послезавтра та или иная угроза может приобрести вполне реальный характер. Но сегодня я не вижу у нас на Дальнем Востоке сколько-нибудь серьёзной угрозы сепаратизма.

Три дополнительных вопроса:

– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?

– Не стал бы брать на себя такую ответственность – говорить за эпоху, но мне вот лично не кажется, что писатель измельчал. В наше время живут и пишут грандиозные писатели. Другое дело, что их мало читают, –  вот это плохо.

– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?

– Перестали быть властителями по ряду причин как объективного (развитие ТВ, Интернета, индустрии альтернативных развлечений), так и субъективного характера. К примеру, исчезла существовавшая в СССР система книгораспространения. Наверное, можно привести ещё с десяток факторов, но ничего нового я тут не скажу. Да, мне досадно, что российский литературоцентризм подсдулся. «Литература без читателя»? Сложно представить такое, мне кажется, что читатель останется – хотя, может, уменьшится численно. А может, и нет. Тексту нужен читатель, иначе для чего текст? Для самого автора? Буду ли продолжать писать – вопрос для меня слишком умозрительный: я не могу представить себе ситуации, о которой вы говорите. Возможно, буду – в силу привычки, как пишется дневник, как люди занимаются различными хобби. А возможно, прекращу и так, даже не дожидаясь того, чтобы описанная вами ситуация стала явью. Вокруг столько писателей, все настолько здорово пишут, зачем ещё мне лезть к ним – они и без меня прекрасно справляются, скромнее надо быть.

– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задал?

– М-м-м… Что-нибудь конкретно о Владивостоке, в котором я живу. Об экзотике. Например, о тиграх, камбале или китайцах.

«Литературная газета», 30 мая, 2012 г., № 22

Сергей Алексеев всё делает с сибирским размахом, не оглядываясь на окружающих

Сергей Алексеев родился в 1952 году в посёлке Алейка Зырянского района Томской области. Окончил Томский геолого-разведочный техникум и высшие офицерские курсы «Выстрел». Работал молотобойцем, геологом, служил в армии, потом оперативником в уголовном розыске. Писать начал в 1976 году. К настоящему времени издал неполное собрание сочинений в 46 томах. Автор романов «Слово», «Рой», «Крамола», «Возвращение Каина», «Сокровища Валькирии», «Аз Бога Ведаю», «Волчья хватка» и т. д. Лауреат премии Ленинского комсомола, премии ВЦСПС и Союза писателей СССР, премии им. Шолохова. По произведениям Алексеева сняты художественные фильмы и поставлены спектакли. В настоящее время живёт в Москве.

– Вы с самого раннего детства начали заниматься охотой и рыбалкой, а как сейчас? На медведя ходите, тайменя блесните?

– На медведя ещё хожу, но только на крупного и матёрого, на свете пожившего. А если такого не встречу, то и сезон проходит впустую, но зато душа полна от радости и впечатлений. С рыбалкой труднее – ездить на заполярные реки за тайменем некогда, но сижу с удочкой на родной реке Четь. Клюёт плотва, по-сибирски чебаки, реже щуки, но зато все золотые.

– Кажется, это Чехов отметил, что самые лучшие мысли посещают человека за рыбалкой. А как у вас с этим? Обдумываете ли новые произведения в своих походах по лесам-озёрам?

– Эти самые золотые рыбки и приносят мудрые мысли. И всё творится потом по щучьему велению да моему хотению. Пожалуй, половину своих романов я обдумывал наедине с природой. Сидишь на лабазе или на берегу и пересыпаешь думы свои, как песок, с ладони на ладонь. Мусор и пыль отвеиваются на ветерке, и остаются только твёрдые, опять же золотые зёрна.