Однако историческая истина не препятствовала сознательному рождению слухов. И свою роль эти слухи выполнили.

Об императоре Септимии Севере презрительно фыркали: «Он же из далекой провинции…» Ведь «как известно», на Дунае живут сплошные дикари и тупая деревенщина, – типичный пример того, как стереотип превращается в политический миф.

В III веке н. э. в Риме воцарился полный бардак, дикая чехарда императоров. Императоры делились на сенаторских и солдатских. Сенаторских ставили аристократы из сената. Обычно их свергала армия и заменяла своим человеком. Солдатского императора, в свою очередь, свергал ставленник сената.

Император Октавиан Цезарь Август.

Пример эффективного политического долголетия. Из почти 80 лет жизни около 50 лет правил самым могучим государством эпохи. Титул Август, добавленный к его полному имени, также стал названием месяца в юлианском календаре

Сменив очередного сенаторского императора, солдатский император охотно распространял о нем слухи как о человеке слабом, изнеженном, трусливом. Скинув очередного солдатского императора, о нем тут же пускали слух, как о примитивном и грубом, тупом и злобном солдафоне.

Европейские монархи вели себя, как правило, приличнее. Ведь они – помазанники Божии. Ведь нет власти, кроме как от Бога. Приходилось соответствовать этому мифу. Но, если менялась династия, конечно, необходимо было объяснить, из-за каких скверных качеств прежних правителей она сменилась. А уж если сталкивались разные претенденты…

В средневековой Британии вспыхнула междоусобица, настоящая война между Йорками и Ланкастерами. Оба клана составляли родственники ушедшей династии Плантагенетов, они имели равные права на престол и равные военные и экономические ресурсы.

Война эта названа очень романтически – Война Алой и Белой розы, поскольку алая и белая розы были на гербах, соответственно, Ланкастеров и Йорков. Но столкновение обернулось совершенно не романтичными деяниями: оно разорило Британию, привело к огромным материальным и человеческим потерям. К уничтожению большей части феодальной знати. В общем, это была настоящая гражданская война.

Что же до мифов, то в ходе этой войны Йорки прозрачно намекали, что Ланкастеры происходят вовсе не от своего титульного предка, а от его садовника. И что именно низкое происхождение сказалось на их поведении – развратном и буйном.

Ланкастеры же всерьез утверждали, что их власть над Британией предсказал не кто иной, как мудрец времен короля Артура, Мерлин.

Таковы мифотворческие традиции династических войн.

Во Франции XVI века в ходе вражды протестантов-гугенотов и католиков обе стороны не только без удержу резали друг друга, но и обвиняли в поклонении сатане, осквернении могил, поедании трупов, питье крови младенцев, гадании по внутренностям казненного.

Что правда, а что вранье, сказать было трудно: слишком много находилось «очевидцев» этих злодеяний. Включая свидетелей, которые видели, как некоторые католические девицы прогуливались по Парижу под ручку с кавалером, чью шляпу приподымали рога, а копыта лихо отбивали чечетку по мостовой.

К тому же гугеноты утверждали, что католики – парижане, жирующие за счет всей Франции, задиры и наглецы. А католики утверждали, что гугеноты – неотесанная провинциальная деревенщина[50].

С XVI–XVII веков в Европе началась эпоха сплошных революций.

Уже в ходе первой из них, Нидерландской революции 1566–1609 годов, испанцы сформировали миф о голландцах, как о вероотступниках и предателях и вообще до мозга костей порочных типах. С другой стороны, в народных легендах, песнях и сказаниях голландцев испанцы предстают сборищем мерзких садистов и патологических убийц, на которых и смотреть-то страшно. Создается мрачнейший черный миф, который можно назвать и антииспанским, и антикатолическим.

Книга Ш. де Костера написана уже в XIX веке, но ее колорит очень точно отражает этот набор политических обвинений[51]. Как и в случае с гугенотами во Франции, враждующие стороны использовали бытовые стереотипы и мифы, которые уже существовали… И превращали в политические, годные для идейного сокрушения врагов.

Каждая последующая революция в Европе создавала свой набор положительных и черных мифов. В годы Английской революции 1642–1660 годов прежнюю королевскую власть объявляли чуть ли не демонической: и распутная она, и расточительная, и злобная, и о народе не заботится. Опирается на жителей самых отдаленных, глухих районов, боится умных людей.

О самих же себе революционеры сочинили немало положительных мифов: искренне и глубоко верующие, честные необычайно и добрые к тому же – от земли, представители народа.

Что же касается фактов, то каждая новая революционная власть на практике оказывалась куда более жестокой и менее народной, чем королевская. И даже менее демократической. При новом диктаторе Британии Кромвеле был введен имущественный ценз при выборе в местные органы самоуправления – муниципалитеты. Раньше избирать и быть избранным мог всякий, кто имел на этой территории хоть какую-то собственность. Теперь избирать своих представителей в органы местного самоуправления могли всего 20 % населения. А быть избранными – не более 5 %.

«Революционная демократия» откровенно держалась на штыках.

В свою очередь королевская «партия» создавала свои мифы. Они были ничуть не хуже революционных: об ангелах на троне и вокруг трона, о черных демонах, стремящихся их погубить. Отголоски этих мифов находим и у Дюма[52]. Вспомните замечательную историю про то, как мушкетеры прячутся под помостом, где отрубают голову Карлу! Когда кровь короля капает сквозь доски на мушкетерские кружева, Атос хочет сохранить капли священной крови монарха для его сына, нашедшего «политическое убежище» во Франции.

В действительности английская буржуазная революция формально началась с того, что король Карл вошел в здание парламента, чтобы арестовать нескольких парламентариев, обвинявшихся в государственной измене. Короля сопровождали всего несколько солдат. Парламентарии воспользовались этим и выгнали короля… После этого им не оставалось ничего другого, как восстать и объявить себя правительством, иначе получалось, что, демонстративно надсмеявшись над монаршей волей, все они стали государственными преступниками. Кстати, именно с этого эпизода берет свое начало незыблемое правило британского государства, коему уже 400 лет: никогда нога монарха не смеет переступать порог палаты общин. Боюсь, исходя из исторического опыта, и сами монархи не очень-то стремились это делать.

Забавно, кстати, как этот факт соотносится с современными российскими традициями. Наш Президент тоже не очень жалует Государственную думу, в смысле старается не заглядывать туда без крайней необходимости.

Изначально как-то не было у нас любви между высшей законодательной и исполнительной властями, а после ельцинского расстрела из танков как бы мятежного российского парламента в октябре 1993 года – тем более.

А Путину уже вроде и вовсе незачем было в Думу ездить.

В IV Думе на моей памяти он побывал дважды: на открытии ее в декабре 2003 года и на торжественном заседании в петербургском Таврическом дворце по поводу 100-летия Государственной думы.

А так обычно парламентарии сами идут к Президенту, когда надо, и даже так называемые «Ежегодные послания Президента Федеральному собранию РФ» – это не когда президент приезжает в Государственную думу на Охотный Ряд и обращается к избранникам народа, а когда депутаты и сенаторы стройными рядами, получив «спецпропуск» и сдав на входе мобильный телефон, идут в Кремль.

Но чему здесь удивляться? Таковы традиции верховной власти.