«Люське видней, она наполовину литовка», – рассуждала я.

До поры до времени Ветерок не вызывал у меня ни симпатий, ни антипатий. Однако тринадцатого сентября 2016 года все изменилось. В тот день мы с Люськой пришли в школу с кульком баранок. Вывалив баранки на тетрадь по литературе, мы приступили к завтраку, и в это время появился Ветров. На нем были бежевые брюки, вязаная жилетка, рубашка цвета кофе с молоком, замшевые ботинки. Вьющиеся каштановые волосы падали на лоб замысловатыми кольцами, за плечом болтался рюкзак с многочисленными карманами.

– Конфетки, бараночки… – пропел Ветров и, подойдя к нам, сощурил глаза.

– Угощайся, – кивнула Люська.

Нанизав баранку на палец, Ветерок приобнял нас за плечи. Люська рассмеялась и повела плечом, я же покрылась испариной. Сама не пойму почему. Раздался звонок, и в класс вошла Эльвира Васильевна – учительница литературы.

– Доброе утро, – сказала она. – Начнем с домашнего задания. Насколько я помню, вам было задано вы учить одно из стихотворений Есенина. Так что начнем. К доске пойдет…

Красный ноготь Эльвиры Васильевны пополз вниз по списку и, остановившись посередине, резко поднялся вверх. Класс замер.

– К доске пойдет Ветров.

Раздался вздох облегчения, и Сашка пошел к учительскому столу. Поправив жилет, он начал:

Сашка улыбнулся и, ласково поглядев на меня, продолжил:

Я ощутила взгляды одноклассников на каждом участке своего тела. Вскинув голову, я заглянула в глаза Ветрова и неожиданно для себя увидела грусть. Сашка опустил взгляд и, вздохнув, сказал:

– В этом стихотворении есть еще четыре строки, но, извините, забыл.

– Садись, четыре, – отозвалась Эльвира Васильевна.

Красный ноготок взлетел вверх, и в наступившей тишине прозвучало:

– К доске пойдет Асина.

Я встала.

– Можно с места?

– Читай, – великодушно разрешила учительница.

По классу пролетел смешок.

– Тише, – поджав узкие губы, прикрикнула Эльвира Васильевна. – «Письмо к матери» – одно из лучших стихотворений Есенина.

Не споткнувшись ни разу, я дочитала стихотворение до конца и, получив пять, уселась за парту.

– Молодчина, – прошептала Люська.

Кивнув Люське, я погрузилась в себя. Я не следила за красным ноготком, не слушала объяснений, я пребывала в состоянии раздвоения. С одной стороны – беззвучное движение губ Эльвиры Васильевны, с другой – незнакомый мир, в который погрузил меня Ветров. Вольно или невольно, но погрузил. В том мире царила ночь. Золотые блестки летали по черному небу, месяц обнимался с облаком, над камышами шелестел ветер, журчал ручей, а на переднем плане выделялась фигура девушки. У меня не было сомнений – на берегу ручья сидела именно я. Повзрослевшая, с округлыми формами, с распущенными волосами. Та я обладала неведомым для меня опытом и появившейся из ниоткуда щемящей тоской.

Стоило прозвенеть звонку, как эта картинка исчезла. Однако свой след оставила. Будто прелюдия. А к чему, непонятно. То ли к новому опыту, то ли к новым чувствам. Так или иначе, с этого дня жизнь изменилась. Внутри меня поселились нежность и грусть. А снаружи царило внимание Ветрова и удивление Люськи. Она не могла понять, что происходит. А у меня не было слов, чтобы ей объяснить.

– Ты еще жива, моя старушка? – раз за разом спрашивал Ветров.

Фыркнув в ответ, я улыбалась. Мне эта шутка нравилась.

– Чего он к тебе пристал? – удивлялась Люська. – Может, влюбился?

Услышав эти слова, я замкнулась в себе. Люська не приставала. Она знала мой характер. Пока не созрею, не расскажу. Так продолжалось два месяца. За это время я возненавидела себя. Прежде всего за то, что попалась в сети. Крепкие, из веревок. Они напоминали гамак. Такой, как у Люськи на даче. Я любила валяться в гамаке и, глядя сквозь дырки, не раз размышляла о том, что гамак по большому счету и есть настоящая сеть. Для кого? Для существа, не умеющего летать или прыгать. Теперь таким существом стала я.

Я висела над землей и сквозь веревочные окна смотрела на Ветрова. Меня волновал только он. Как выглядит, во что одет, с кем говорит, кому улыбается, на кого смотрит, у кого списывает… Сумасшествие, и только. Большой, светлый, интересный мир, в котором жили мама, папа, бабушка, Люська, исчез. Исчезли Перечистово, Рекс, классики, вышибалы, походы в парк, любимые книжки, пение, горячие булочки, шоколадное масло… Сотни тысяч достойных вещей и событий отошли в сторону и уступили место мирку, наполненному одним человеком. Ужас, ужас и ужас!!!

Дело дошло до того, что я купила записную книжку и стала записывать фразы, которые говорил Сашка.

«Асина, у тебя нет запасной ручки?»

«Не знаешь, что нам задали по истории?»

«Математичка – полная жесть, скажи?!»

«Видел тебя на стадионе. Классно катаешься. И костюмчик тебе идет».

«Если натереть эбонитовый стержень, он эбонёт». Затем украшала эти фразы. Я рисовала над ними цветы и вензеля, обводила слова цветными карандашами. Таким образом проявляла любовь. Ну разве не дура? Дура. Только не знаю какая – набитая или романтичная.

Шли дни, и мою любовь к Ветрову заметили посторонние. Не Сашка – нет, он видел только себя. И даже не Люська. В тот месяц она помогала матери с ремонтом квартиры и на все остальное у нее не было сил и времени. Мою любовь заметила бета-троица. Не потому, что я афишировала свою любовь. Наоборот, прятала как могла. Но спрятать любовь от бета-троицы было нереально. Эти девицы были просто настроены на выявление сердечных тайн и последующее их обсуждение.

Однако этот позор я пережила позже, а до него превратилась в клоуна. Да-да, я стала развлекать одноклассников. Не знаю, что на меня нашло, раньше такого я за собой не наблюдала. То ли заразилась дурью от Ветрова, то ли дурь была своей, но раньше глубоко сидевшей внутри. И вот вышла наружу. Дескать, смотрите на меня. И аплодируйте стоя.

Первый мой розыгрыш назывался «вставная челюсть». Челюсть имела отношение к бабушке.

Бабушка приезжала в Москву нечасто. Тому были свои причины: деревенское хозяйство, бабушкина астма, нелюбовь к городам вообще и к Москве в частности.

– Выйдешь на городскую улицу, людей много, а чувствуешь себя будто в лесу, – не раз говорила бабушка.

– Почему? – удивлялась я.

– Не докричишься ни до кого.

Я спорила, говорила, что в Москве много добрых людей, однако бабушка со мной не соглашалась.

– В город ехать – только толчки принимать.

Но решать проблему с зубами бабушка приехала не куда-либо еще, а именно в Москву. Все потому, что в районной больнице сделали такой неудобный протез, что носить его было невозможно. Прогостив у нас месяц, бабушка уехала домой с новой челюстью, а старую положила в стакан и забыла о ней. Вот эту челюсть я и нашла. За шторой, на подоконнике. Сначала, конечно, испугалась. Неудивительно. Зубной протез – зрелище не из приятных. Затем придумала розыгрыш.