Эрик на секунду сжал пальцы Чарльза в ответ, затем отстранился — не для того, чтобы быть дальше, а потому что чувствовал, что придется копать очень глубоко даже для того, чтобы просто подобрать слова.

— Она была восьмимесячным младенцем. Слишком мало, чтобы говорить об… индивидуальности. Уникальности. Аня, на самом деле, никогда ничего не делала. Она никогда не была собой. У нее не было даже этого.

— Что ты вспоминаешь, когда думаешь о ней?

Он не думал о ней. В этом был весь смысл. Это помогало удерживать его сокрушительное горе в каких-то рамках. Единственное, что помогало. Но последние несколько дней заставили его думать о ней, так что он мог ответить, пусть и сбивчиво.

— Когда она улыбалась, ее лицо было…неровным. Кривым, — горло сжалось, мешая ему говорить. — Я напевал «К Элизе», чтобы усыпить ее. В день ее рождения именно я смыл с нее кровь. Она была такой крошечной, что умещалась в моих руках, и это пугало меня. Она смеялась, когда я целовал ее живот — я делал это, только чтобы услышать ее смех, я уже даже не помню, что был этим человеком…ох, боже, Чарльз, хватит. Хватит.

Когда Эрик поднял взгляд, он увидел Чарльза со склоненной головой, слезы беспрепятственно катились по его лицу. Этого было достаточно для него, чтобы захотеть послать к черту этот ресторан, заполненный людьми, сжать Чарльза в объятиях, целовать его так сильно, чтобы прогнать всех призраков…

Но официант принес их заказ, вежливо не обращая внимания на момент, который прервал. Они должны были попробовать каждое блюдо и похвалить его, прежде чем снова оказались одни.

Чарльз заговорил первым.

— Джин — не Аня.

— Нет. И никогда не сможет быть.

— Но…разве это не…я имею в виду, со временем, в своих мыслях, ты сможешь посмотреть на это по-другому.

— Такое горе никогда не меняется. Ты носишь его с собой постоянно, — Эрик перемешивал свою пасту вилкой. — Ты знаешь, что это происходит со мной, но ты не можешь это изменить.

— Не могу.

— Я не… виню тебя. Просто хочу, чтобы ты понял.

Чарльз откинул голову на кожаную перегородку. Он выглядел более уставшим, чем Эрик. Спал он еще меньше, чем сам Эрик, и у него без сомнения был более сложный день.

— Джин нужен кто-то. Не приют. Ей нужны родители. Люди, которые будут любить ее.

— Агентство по усыновлению, без сомнения, найдет семью, которая будет это делать. Более того, тебе не кажется, что девочке нужна мать? Как ты предполагаешь помогать ей со свиданиями? С переходным возрастом?

— Ты бы удивился тому, о чем человек призван говорить, будучи священником, — ответил Чарльз. Но частица уверенности исчезла из его голоса.

Эрик продолжил использовать свои преимущества.

— Кроме того, если станет известна правда о нас, ты потеряешь право опеки. Даже если мы сможем скрыть это от суда, что случиться через три года, или пять, или когда кто-то впервые спросит ее о жизни дома? Ты хочешь, чтобы она постоянно врала? Как ты думаешь это будет, когда ей впервые станет стыдно за нас?

— Мы воспитаем ее лучше.

— Что насчет ее одноклассников? Их родителей? Ее парней, когда они у нее появятся?

— Мы… мы сможем справиться со всем этим, когда придет время.

— Чарльз. Пожалуйста. Не делай вид, что это будет просто.

— Я хочу только сказать, что она сирота, у которой нет дома, нет никого, кто бы ее любил, а мы можем дать ей все это, и намного больше.

Эрик ударил ладонью по столу, не слишком громко, но достаточно, чтобы глаза Чарльза расширились.

— Прекрати это. Прекрати превращать все в абстракцию, в теологию и высшее благо. Я хочу, чтобы ты хотя бы раз побыл эгоистом. Признай, что ты хочешь чего-то для себя. Можешь ты сделать хотя бы это?

— Да! Я хочу этого! Я хочу быть отцом Джин, — сказал Чарльз, резко втягивая воздух, как будто он не мог поверить в то, что говорит это вслух. Но плотину прорвало. — Я хотел ребенка всю свою жизнь — хотел больше, чем что бы то ни было.

Больше, чем быть священником. Больше, чем Эрика.

Они так много говорили о том, что Эрик скрывал от Чарльза. И до этого момента он не подозревал, что Чарльз хранит свои собственные секреты.

Чарльз успокоился, прежде чем сказать:

— Я никогда не думал, что это может произойти со мной. С нами. Затем, когда адвокат позвонил мне по поводу Джин, моей первой мыслью было то, что я могу сделать это для Джона, чтобы отпустить его, чтобы не оставить его с этим горем. Я не думал о постоянной опеке тогда, я не думал даже спрашивать об этом. Но когда я увидел ее…Эрик, я узнал ее. Я узнал ее в тот же самый момент, не как какое-то представление о ребенке, но как ее саму. Джин поселилась в моем сердце. Я не могу выбросить ее оттуда. Я не смог бы сделать этого даже спустя пять минут после того, как увидел ее впервые.

На несколько вдохов между ними повисла тишина. Наконец Эрик сказал:

— Тогда мы, похоже, зашли в тупик.

— Ты…— Чарльз задохнулся. Он смотрел в дальний угол ресторана, быстро моргая, прежде чем заставил себя сказать остальное. — Ты ставишь мне ультиматум?

Эрик был тем, кто осмелился прикоснуться в этот раз, их пальцы переплелись на короткое мгновение.

— Не более, чем ты мне.

— Тогда что это?

— У каждого из нас есть свои пределы, — как разумно это звучало, каким ровным был его голос. Ни одна живая душа в ресторане не догадалась бы, как близок он был к тому, чтобы сломаться. — Я не могу сделать единственную вещь, которую должен сделать для тебя. Ты не можешь отказаться от единственной вещи, от которой я прошу тебя отказаться.

Чарльз покачал головой, все еще не глядя Эрику в глаза.

— О, Боже мой, — это не было упоминанием Господа всуе. Это была молитва.

Стыд покрыл кожу Эрика, как черное и густое масло, которое невозможно смыть.

— Я понимаю, каким идиотом это делает меня. Полностью. Абсолютно. Я понимаю это. Ты отказался от всего ради меня.

— Нет. Я не отказался от всего ради тебя, — по крайней мере, сейчас голос Чарльза звучал более уверенно. — Это была пропасть, над которой я должен был пройти. И это был…это был подарок судьбы, что именно ты был на другой стороне.

Они уже говорили о своих отношениях в прошедшем времени? Это было так головокружительно быстро, даже более ужасно, чем Эрик мог бы представить. Это действительно было похоже на падение с обрыва — момент неизбежности, слишком быстрый, чтобы его можно было предотвратить, но падение вниз будет длиться бесконечно, и не останется ничего кроме страха, ужаса и опустошающего конца.

— Мы не обязаны…— Эрик пытался найти хотя бы намек на компромисс. — Если я перееду обратно в город. Мы все еще сможем видеться. Сможем ведь? Нам стоит попытаться.

Чарльз кивнул. Он должен был понимать так же хорошо, как и Эрик, что из этого получится.

— Если это то, чего ты хочешь.

— Это то, чего ни один из нас не хочет. Это то, что нам остается.

Их глаза встретились, и опустошение в них было таким сокрушительным, что Эрик снова представил падение с обрыва. Земля поднялась невероятно быстро, чтобы встретить их обоих.

Официант подошел к их столику.

— Надеюсь, джентльмены оставили место для десерта?

Это было так ужасно, что они оба громко рассмеялись.

***

Как только Чарльз проехал ворота на границе территории особняка, он остановился, заглушил двигатель и вытащил ключи. Эрик произнес первые слова с того момента, как они покинули «Травиату»:

— Что такое?

— Я люблю тебя, — голос Чарльза был напряжен, он сжал рукой подбородок Эрика, поразительно жестко. — Что бы ни произошло дальше, что бы ни случилось с нами, ты должен это знать. Всегда, всегда.

Это было все равно что поднести спичку к керосину. Эрик схватил его, прижал к себе, потащил вниз…Чарльз целовал его рвано и грубо, царапая зубами шею Эрика, кусая мягкую плоть на его плече.

Эрик вскрикнул, и Чарльз прошептал в его воспаленную кожу:

— Сейчас. Эрик, я не знаю, как мы… тут внутри…но пожалуйста, пожалуйста, сейчас, — он сжал пальцами волосы Эрика и с силой потянул. — Ты нужен мне.