— Эрик, я с самого начала знал, как ты сердишься на Бога. Ты всегда молчал об этом ради меня. И это большое облегчение, что ты наконец сказал это.

— Я должен был сказать это по-другому, — нужно было сменить тему, пока была такая возможность. — Ты выглядишь хуже, чем я. Без обид.

— У нас была тяжелая ночь. Джин… она не хотела засыпать, или не могла. Что-то пугало ее…я не могу выразить это словами…но, без сомнения, это что-то связанное с пребыванием в новом доме с людьми, которых она почти не знает. Так что она не спала всю ночь. Я успокаивал ее, и все было хорошо, но когда я пытался положить ее снова в кровать — катастрофа.

Это звучало как стандартная манипуляция ребенком, но Эрик промолчал.

Чарльз провел рукой по волосам девочки, и она улыбнулась ему, слабо и заплаканно — это была почти взрослая эмоция.

— Теперь у нас проблема с завтраком. Но мы справимся. Как-нибудь.

— Ты не поедешь в консультационный центр?

— Конечно, нет, — Чарльз посмотрел на него.

Ну разумеется, он позаботился освободить время. Эрик задумался, не собирается ли он уйти насовсем, посвятив себя домашним делам. Пожалуйста, только не это.

— Нам определенно нужно поговорить. Сегодня вечером…попробуем еще раз.

Как будто вопящий ребенок даст им возможность рассуждать рационально. Как будто то, что каждый из них скажет позже, сможет изменить то, что уже было сказано.

— Поговорим вечером, — Эрик подумал, что лучше оставить все как есть.

***

Большую часть дня Эрику удавалось с головой погрузиться в работу, но в обед он направился в парк, чтобы съесть свой сэндвич там. Он часто делал так, когда был один. И как всегда, это напомнило ему о Чарльзе. Они приходили сюда бесчисленное количество раз, когда все еще были друзьями, тайно влюбленными друг в друга, и один раз в те измученные надеждой недели, когда Чарльз должен был сделать свой выбор между Эриком и церковью.

Чарльз выбрал Эрика. Он нарушил свой обет — то, что значило для него больше, чем все остальное; потеря, которую он все еще ощущал и будет ощущать всегда. Это был не просто отказ от работы. Чарльз забрал назад самую значительную жертву, принесенную Богу, и навсегда изменил каждый аспект своей жизни. И все это он сделал ради Эрика без единого слова сожаления.

Теперь Чарльз просил об ответной жертве, но Эрик не мог принести ее.

Он не мог. Это не был выбор. Это была реальность. Поставить другую маленькую девочку на место Ани — нет. Даже если он попытается, результат все равно будет поверхностным. Шоу марионеток. Это будет издевательством как над его горем, так и над ребенком, который, казалось, уже и так видел его насквозь. Было что-то необъяснимое в этой девочке, в ее широких, оценивающих, почти взрослых глазах…что-то совсем не похожее на то, что было в глазах Чарльза…но это, конечно, был всего лишь результат его взбушевавшегося воображения. Возможно, это были последние отголоски похмелья в его пульсирующей от боли голове.

Эрик чувствовал себя больным, как физически, так и эмоционально. Спустя годы он смог смириться со своей скорбью по Магде. С Аней же все было по-другому. Единственный путь, который он нашел, это отказаться от чувств, забыть о ней, насколько возможно. Теперь память тяжелым камнем висела на его шее.

Как получилось, что прошедшие годы не смягчили боль ни на йоту? Почему, будучи похороненным столько лет, горе ощущалось только острее?

Аня была настолько меньше Джин — в своем возрасте Джин уже прожила вдвое больше нее.

Он вернулся к более комфортным воспоминаниям других моментов на этой лавке. Много раз они с Чарльзом обедали тут, и Эрик ловил себя на том, что ослеплен синевой его глаз, бесконечным благородством его духа. Целыми днями он мечтал о том, каково это — быть не только другом Чарльза, но и его любовником.

Реальность оказалась даже лучше, чем его мечты.

И это снова может быть так. Будет так. Если только Чарльз передумает.

***

Сообщение, оставленное Донной пока Эрик обедал, говорило ему прийти вечером в «Травиату» — не оперу, а ресторан в Нью-Салеме. Это было их с Чарльзом любимое место: вкусная еда, свечи, уединенные кабинки, огражденные высокими стенами, и персонал, который ни разу не обратил внимания на тот факт, что два мужчины регулярно ужинают наедине.

Как Эрик и ожидал, Чарльз ждал его там один.

Они никогда не целовались на публике. Никогда даже не держались за руки. Но взгляд, которым Чарльз посмотрел на Эрика, когда он сел напротив, восполнил все это.

— Ты должен быть более осторожным, — сказал Эрик. — Я напился и вел себя как засранец, а ты вознаграждаешь меня за это приятным ужином? Тебе не следует поощрять меня.

— Вообще-то, ты платишь.

Эрик рассмеялся.

— Вполне справедливо.

Ох, это было заманчиво, так заманчиво — просто шутить, флиртовать и делать вид, что все в порядке. Но это только откладывало неизбежное. Он глубоко вдохнул.

— Так где же девочка?

— Джин с Анетт. Ты знаешь ее — из консультационного центра. Она сказала, что не против один вечер побыть сиделкой.

Один вечер. Сиделкой. Этого было слишком много для его слабой надежды.

— Ты уверен, что нет никаких других вариантов, кто мог бы позаботиться о ней?

— У нее нет родственников, — сказал Чарльз. — Другие варианты — приют или частное агентство по усыновлению. И я не заинтересован в этом.

Тишина между ними была такой напряженной, почти пугающей, но затем появился жизнерадостный официант, предлагающий фирменные блюда. Эрик понял, что рассматривает меню так, будто это какой-то очень важный документ, будто он мог найти решение их проблемы где-то между салатами и пастой. Пластиковые страницы были слегка потрепаны, а их края царапали его ладони.

Как только они снова остались одни, Чарльз наклонился через стол, и хотя его рука не коснулась руки Эрика, они оказались удивительно близко.

— Я никогда не понимал раньше. По поводу Ани.

О Господи, если бы только они могли снова вернуться к обсуждению усыновления.

— Это то, о чем я говорил. Конечно, ты не понимаешь. Я надеюсь, тебе никогда не придется.

— Ты никогда не рассказывал о ней. Я говорил себе, что это ранит тебя слишком сильно… что, позволяя тебе молчать, я уважаю твое горе. Но теперь я понимаю, что нам нужно было поговорить об этом намного раньше.

— Ты не мой психоаналитик, Чарльз. Или ты восполняешь время, которое пропускаешь в консультационном центре?

Чарльз покачал головой.

— Это огромная часть твоей жизни…огромная часть тебя, которую я не знаю.

— Ты знаешь меня, — прошептал Эрик. Если Чарльз не знает его, то никто в этом мире не знает.

— Да. И нет. Помнишь, как этим утром я сказал тебе, что всегда знал, как ты сердишься на Бога?

Это была не совсем правда, так как Эрик думал, что нельзя сердиться на что-то, чего не существует. Но его злило отсутствие доброго Бога, в которого верил Чарльз. Достаточно близко.

— Я сказал, что рад, что ты наконец сказал об этом, и это правда, но… Я также боялся этого момента. Слишком боялся. Я никогда не просил тебя рассказать о твоей самой глубокой печали частично из-за своего собственного малодушия. Это было моей трусостью. Мне жаль.

— Перестань извиняться за мое поведение. Мы не говорили об этом, потому что я не хотел говорить об этом. Я не хотел думать об этом.

Чарльз тихо ждал.

Понадобилось некоторое время, прежде чем Эрик смог договорить.

— Я прятался от своего горя. Если хочешь поговорить о малодушии, говори об этом. Но это то, что я должен был делать, чтобы выжить.

Пальцы Чарльза переплелись с его собственными — это была настоящая ласка, на публике, такая потрясающая, что это пробилось сквозь мрачность Эрика. Как и то, что Чарльз не отстранился в тот же момент.

— Ты расскажешь мне об Ане?

— Ты знаешь, что с ней случилось. Не заставляй меня снова говорить об этом.

— Не о ее смерти. О ее жизни. Расскажи мне, какой она была.