Следующим, что он заметил, была красота Чарльза. Возможно, это было странное слово, применяемое к мужчине, тем более к такому, который ходил в самом простом черном церковном одеянии, но это, несомненно, было правдой. Эрик не мог перестать думать о яркой, безмятежной синеве глаз Чарльза, о тесноте и темноте его рта, его длинных пальцах, бледной веснушчатой коже, краснеющей от каждой эмоции…Было в нем что-то аскетическое, но от этого не менее романтичное…

Эрик вспомнил себя, уверенного в том, что никогда не сможет даже прикоснуться к нему, что его фантазии навсегда останутся единственным, что у него будет с Чарльзом.

Магда была смуглой и фигуристой, становясь все более пышной по мере того, как ее голодное детство отступало в прошлое. Каждая линия ее тела была скорее грубой, чем изящной. Ее волосы были жесткими и кудрявыми, так что Эрик мог зарыться в них лицом. Они впервые переспали спустя неделю после знакомства — в то время, сразу после войны, каждый выживший старался ловить момент, жить на полную, если они вообще продолжали ценить жизнь. Эрик и Магда овладели друг другом на берегу реки, полураздетые, запыхавшиеся, ругаясь и улыбаясь все время.

Он узнавал Чарльза очень медленно. Ему понадобилось немало времени, чтобы поверить ему, и еще больше, чтобы понять, какой Чарльз на самом деле искренний и необыкновенный человек. Эрик привык не доверять оптимизму в целом, и оптимистам в частности, но вера Чарльза в лучший мир была такой неподдельно искренней и от этого не менее наивной, что Эрик даже не думал, что такое возможно. Его любовь к людям произрастала из текущего момента, из возможностей, а не из иллюзий. Его надежда была такой же заразительной, как и его улыбка.

Магда была даже более угрюмой, чем сам Эрик. Но в то время он не думал об этом. Они оба пережили концентрационные лагеря. Они оба пытались выжить в суровой стране, среди людей, которые, казалось, были убеждены, что конец одной войны не является основанием не начать следующую. Ее настроение, как и его собственное, больше походило на реализм, чем на мрачность.

Поздними ночами они лежали без сна, глядя в потолок. Он никогда не спрашивал. Но позднее Эрик задавался вопросом, не видела ли Магда свое приближающееся будущее, смерть и разрушение, которые приближались к ней со всей неудержимостью грузового поезда.

Учитывая то, через что они уже прошли, чего могли ожидать от жизни, Эрик мог поверить, что она никогда не пыталась избежать своей участи. Что она встретилась с ней лицом к лицу, не мигая, не удивляясь, что конец ее жизни будет таким же трагичным, как и начало.

Он никогда не сможет забыть остекленевший, безжизненный взгляд ее глаз.

***

К обеду Эрик полностью пришел в себя. Стены были восстановлены, разломы заделаны. Встреча прошла отлично — офису социальной помощи иммигрантам было гарантировано финансирование еще на два года.

Естественно Чарльз предлагал ему покрыть любую недостачу из, видимо, безграничных фондов семьи Ксавьер. Эрик отказался рассматривать это иначе, чем крайнюю меру. Он не откажется от периодической помощи, но его организация должна быть нечто большим, нежели благотворительным проектом одного человека, пусть даже такого преданного, как Чарльз.

Римско-католическая церковь отказалась от сотрудничества на следующий год после того, как Чарльз отрекся от сана священника. В первую очередь из-за того, что Чарльз возглавлял это сотрудничество. Однако Эрик подозревал, что также из-за того, что Чарльз продолжал работать волонтером. Бывшие прихожане, таким образом, могли общаться с ним. А это было то, чего церковь очень хотела избежать.

Тем не менее, некоторые из прихожан до сих пор приходили, включая даже горстку священников и монахинь. Постепенно Эрик осознал, что Чарльз по-своему продолжает служение — для маленькой, неформальной, самостоятельно подобранной паствы. Он не вмешивался, а Чарльз в свою очередь не навязывал ему это знание.

Новое финансирование, однако, было хорошей новостью для них обоих. Эрик пришел домой в приподнятом настроении, но вместо того, чтобы встретить там Чарльза, радостно ожидающего его с обещанным горячим ужином, он вернулся в подозрительно тихий дом.

— Чарльз?

Он прошел весь первый этаж, но там было пусто. Машина Чарльза стояла на въезде. Эрик начал представлять его, упавшего в обморок в ванной, или лежащего больным в постели. Он поднялся на второй этаж, перепрыгивая через две ступени за раз.

— Чарльз?

— Я здесь, — услышал он ответ, показавшийся слишком слабым.

Эрик ворвался в комнату, ожидая увидеть Чарльза серьезно заболевшим. Но вид, который открылся ему, был намного более шокирующим: Чарльз со стаканом виски в руке, пьющий в одиночестве.

— Я не хотел напугать тебя, — сказал Чарльз даже не оборачиваясь. И как он всегда знал? — Пожалуйста, прости меня. Я был расстроен и потерял счет времени.

— Что случилось?

— Джон Гр… прости. Мужчина, которого я консультировал, тот, о котором я говорил тебе. Его машина врезалась в дерево. Он мертв.

Эрик подошел и сел рядом с Чарльзом на широкий кожаный диван, потрескавшийся от времени. Провел рукой по мягким волосам Чарльза.

— Это было самоубийство?

— Трудно сказать. По словам полиции, он был настолько пьян, что вряд ли мог иметь какие-то конкретные планы. Но, тем не менее, он так напился к полудню и сел за руль. Может, это было не осознанное самоубийство, а… капитуляция судьбе. Я знаю, что Бог обеспечит утешение, что Джон будет прощен, но… такая безответственность. Он был так наполнен ненавистью к себе, что совсем не думал о других. К счастью, в аварии больше никто не пострадал. Если бы он навредил еще кому-то, я бы никогда себе этого не простил.

Гнев, который поднялся внутри Эрика, был настолько острым, насколько и пугающим. Он никогда не говорил с этим анонимным мертвым человеком, даже никогда не видел его, разве что как одно из многих лиц в консультационном центре, в котором работал Чарльз. Все, что он знал об этом человеке, это то, что он позволил своему отчаянию забрать себя у своего ребенка. Этого было более чем достаточно, чтобы чувствовать презрение.

— Это не твоя вина, — пробормотал Эрик.

— Я был его консультантом. Я знал ту бездонную боль, от которой он страдал — чувствовал ее как свою собственную — и я не предвидел этого. Мы даже говорили о том, что он пройдет курс в реабилитационном центре в течение нескольких недель. Я был наивен настолько, что поверил, будто помогаю ему. Но на самом деле, я абсолютно не достучался до него. Каким ужасно одиноким он, должно быть, себя чувствовал.

— Ты сделал все, что мог, а это чертовски много. Но даже ты не можешь спасти всех.

— Он умер так далеко от благодати.

— Благодати?

— Я имею в виду Божью благодать.*

Эрик попытался остаться невозмутимым. Но Чарльза это не обмануло.

— Я говорю не о чудесах или белых голубях, спускающихся с неба. Истинная благодать намного проще этого. Это…это момент, когда страдания другого человека так же реальны для тебя, как и твои собственные. Момент, когда ты ощущаешь вдохновение, чтобы действовать, когда становишься вежливее, добрее и лучше, чем был вчера. Это момент, когда Бог больше всего присутствует в нас. Когда мы отвечаем ему, и когда он создает добро в мире через нас. Когда он дает нам способность любить, — тяжело вздохнув, он закончил. — Джон был отрезан даже от любви к своей дочери. У малышки теперь совсем ничего не осталось.

— У нее наверняка осталась семья.

О другом варианте не хотелось даже думать.

— Я даже не знаю этого точно.

Этот путь приведет Чарльза только к еще большему огорчению. Эрик потянулся и забрал у него виски.

— Как много ты выпил?

— Боюсь, это уже второй стакан.

И он все еще был почти полон. Только Чарльз мог считать это попойкой.

Эрик поставил виски подальше на стол и вернулся, чтобы обнять Чарльза.

— Так, слушай меня. Ладно?

Чарльз кивнул и Эрик набрался решимости. Он говорил об этом очень редко… но если это поможет Чарльзу, то он должен сделать это.