— Душа после такой утраты — это опустошенное место. Ты перестаешь быть собой после такого на очень долгое время.

Характер неподвижности Чарльза изменился. Эрик не столько отказывался говорить о своей прошлой потере, сколько просто избегал этой темы. Сначала он поздравлял себя с тем, что у него так хорошо получается обходить эту тему. И только позже он понял, что Чарльз позволял ему это молчание. Но все же, он ждал, когда Эрик расскажет.

Возможно, Эрик наконец был готов говорить.

— Чарльз, мужчина, которого ты знал, был только тенью реального человека. Фрагментом. Это опустошение отдаляет тебя от всего, что ты когда-либо знал, всего, чем ты был до этого. Ты бы не смог понять, где он был, не побывав там сам. И я надеюсь, ты никогда этого не поймешь. Я бы тоже хотел не понимать. И даже пережив это, я сомневаюсь, что смог бы вытащить его. Он был…где-то в другом месте. Он сам был кем-то другим.

Но у этого мужчины все же была дочь, были все основания продолжать жить дальше, но он сдался…трусость, неблагодарность…

Стоп, сказал себе Эрик. Не было никакого смысла в том, чтобы злиться на человека, который уже покинул этот мир.

Чарльз тихо спросил:

— Ты думал о суициде после того, как твоя семья погибла?

— Да.

— Ох, Эрик, — Чарльз уже превратился из утешаемого в утешителя. Это была более свойственная для него роль, и Эрик подумал, что это может помочь ему. Но это означало, что он должен остаться в этом моменте, неважно, насколько это было больно. — Что удержало тебя?

— Полагаю, я должен сказать что-то глубокомысленное. Но в те первые несколько дней, честно говоря, я хотел умереть, но не был в достаточно адекватном состоянии, чтобы придумать план, и тем более воплотить его в жизнь. Если бы кто-нибудь достаточно глупый дал мне заряженное ружье, я бы им воспользовался, — Эрик подумал, что зря отставил виски так далеко. Чарльз больше не нуждался в нем, а вот он — да. — Как только я немного пришел в себя, то думал о том, чтобы утопиться в реке или…В доме, в котором я временно жил, были открытые потолочные балки, и я мог бы легко найти запасной кусок веревки. Полтора метра, как решил я, было более чем достаточно. Я ни разу не задумался о том, каково это будет для людей, которые меня приютили — прийти домой и обнаружить меня, висящего мертвым. Но однажды я посмотрел на это, — он приложил руку к своему предплечью. Не было нужды закатывать рукав. К этому времени Чарльз знал татуировку Эрика так же хорошо, как и он сам.

Эрик попытался улыбнуться, хотя подозревал, что это выглядело довольно мрачно.

— Я решил — черта с два я закончу работу нацистов за них.

Чарльз взял его за руку.

— Ты самый храбрый человек, которого я знаю.

— Я всего лишь выжил.

— Да, — согласился Чарльз так, будто это не было возражением.

Они поцеловали друг друга. Несомненно, оба расценивали это просто как утешение, но Эрик почувствовал неожиданный прилив тепла. Он прижал Чарльза ближе, пока не ощутил биение его сердца рядом со своим.

Живы, подумал он. Все еще живы.

Когда они разорвали поцелуй, Чарльз прошептал:

— Думаю, нам стоит сходить куда-нибудь на ужин, — их глаза встретились. — На очень поздний ужин.

— Через час.

— Или два.

Ему не нужно было объяснять Чарльзу, прочему это так правильно, заняться любовью именно сейчас, почему это естественный ответ на все смерти и разочарования мира.

Может быть, это была единственная общая черта между Чарльзом и Магдой, помимо любви к нему. Они оба ловили момент.

***

Поначалу секс с Чарльзом был одновременно и ужасным, и прекрасным.

Ужасным, потому что, когда они занимались им впервые, Чарльз был настолько неопытным, насколько это вообще возможно для взрослого мужчины. Он никогда ни с кем не целовался до Эрика, подчинялся устаревшим, противоестественным требованиям своей церкви так преданно, что даже не притрагивался к себе. Это означало, что он абсолютно не знал своего тела и не имел ни малейшего понятия о том, чего хочет и что ему нравится. Эрику приходилось быть очень терпеливым и медленным, не только в первый раз, но и в первые несколько месяцев. Чарльз так нервничал, был таким застенчивым. Хотя он быстро привык к тому, чтобы быть обнаженным в присутствии Эрика, он очень долгое время сомневался в каждом движении и прикосновении в постели. Прошло немало времени, прежде чем Эрик стал чувствовать себя в большей степени его любовником, чем наставником.

Прекрасным, потому что Эрик снова был влюблен, и потому что Чарльз получал такое удовольствие от секса. Его желание угодить Эрику было даже сильнее, чем собственные потребности. Он был настолько поражен и воодушевлен каждым шагом, который они совершали, что Эрик не мог не восхищаться вместе с ним. Эрик научил его целоваться, мастурбировать… О, как тяжело Чарльзу было принять, что на него смотрят, пока он не понял, как эротично это выглядит для Эрика. Тот первый минет, который он сделал ему — небрежный, неуклюжий, и все же, такой страстно-желанный…Контраст между невинностью Чарльза и его желанием доставить Эрику удовольствие — одно только это сделало этот момент одним из самых сексуальных в жизни Эрика. И Чарльз был полон энтузиазма по поводу всего этого. Эрик знал, что никогда не забудет ту ночь, одну из первых, когда Чарльз посмотрел на него, одновременно со стыдом и надеждой, и сказал:

— Мы еще не пробовали содомию. Ты хочешь?

Теперь, когда они знали друг друга, и Чарльз знал себя, их секс стал… невероятным.

Каждый раз, когда они начинали, Чарльз притягивал Эрика к себе и просто держал, с закрытыми глазами, так, будто познавал его заново.

— Что ты делаешь? — прошептал однажды Эрик.

— Слушаю, — пробормотал Чарльз.

Так же он делал и сейчас. Они сидели на кровати, Чарльз прижимался виском ко лбу Эрика, ногами обхватив его бедра, и Эрик подумал, что сейчас понимает эту необходимость «слушать» меньше, чем когда-либо. Все, что он мог понять, это свет улыбки Чарльза и то, как он начал двигаться.

Каким-то образом Чарльз знал. С тех пор как он действительно освоился с сексом, он стал с почти пугающей точностью понимать, чего конкретно хочет Эрик и как именно он этого хочет.

Оказалось, бывший аскет на самом деле был сластолюбцем.

Чарльз водил руками по спине Эрика пока они целовались, долго и глубоко. Массировал его плечи, его бедра, целовал и ласкал каждый сантиметр его кожи, превращая каждое движение одновременно в ласку и пытку. Эрик ощущал его мягкое дыхание на своей коже, когда Чарльз вдыхал его запах.

Для Чарльза занятия сексом не были отказом от священного. Он соединил два эти понятия, переплавив их в одно целое.

Пальцы Чарльза нащупали пульс на бедренной вене Эрика. Он замер и их глаза встретились.

— Иногда мне кажется, что это то, для чего я был рожден, — прошептал Чарльз. — Чтобы любить тебя.

Эрик потянул его на себя, закрывая глаза и вовлекая в еще один поцелуй. И на какой-то момент он поверил, что мир прекрасен.

***

На следующий день на работе Эрик получил два телефонных сообщения от Чарльза.

В первом, полученном утром, говорилось, что он сегодня не сможет прийти в офис социальной помощи иммигрантам. Эрик несколько секунд смотрел на слова, нацарапанные на розовой бумажке, и задавался вопросом, не сделал ли последний руководитель волонтеров что-то не так. Чарльз не пропускал ни дня, если не был смертельно болен.

Но он не поехал утром вместе с Эриком, потому что ему нужно было в консультационный центр — заниматься вопросами умершего мужчины. Может быть, это оказалось сложнее, чем Чарльз планировал. Может быть, он ездил куда-то для его дочери, или упаковывал вещи для «Доброй воли», что-то в этом роде. Это имело смысл. Так что Эрик не волновался.

Затем, в середине вечера, на столе появилось еще одно сообщение, гласившее только: «ПОЗВОНИ ЧАРЛЬЗУ. ДОМОЙ.»

Эрик набрал номер, как только смог, но телефон звонил и звонил, без ответа.

Это ничего не значило. Особняк был огромным, но в нем была всего одна телефонная линия с несчастными тремя телефонами — на весь четырехэтажный дом.