Пули вонзались в стволы деревьев прямо над Чарльзом, и он вжался в грязь так сильно, что пришлось повернуть голову, чтобы иметь возможность дышать. Медицинский рюкзак, казалось, хотел утопить его. Но как только стрельба прекратилась, Чарльз приподнялся, пополз к последнему раненому… и увидел, кто это был.

— Тони! — крикнул он, скользя по грязи к рядовому Каталине. Ноги Тони были неестественно искривлены, лицо перекошено, словно его терзал невидимый хищник. Желудок Чарльза скрутило, когда он посмотрел на его живот — разорванный взрывом, с видимыми внутренностями.

На базовом обучении им говорили, что ранения в живот почти всегда фатальны.

— Держись, Тони, — Чарльз как мог пытался остановить кровотечение, но он уже знал, что Тони немедленно нужно в больницу, даже если у него это получится. А прямо сейчас все выглядело так, что ни один из них не выберется с этого склона в ближайшее время, если вообще когда-нибудь выберется.

Даже продолжая делать свою работу, он мысленно составлял письмо Эрику. Почему он не написал ему? Его убивала мысль о том, что он мог еще раз сказать, что любит его, но позволил ревности и сомнениям лишить этого их обоих. Даже написать только эти три слова было бы достаточно. Единственным, что притупляло его сожаления, была возможность представлять, что бы он написал ему сейчас, если бы мог:

«Война — это зло. Не как действие, или поступок — я имею в виду, не только это, потому что в этом случае мы несем ответственность. Но и все то, что мы называем войной, это путь, по которому зло приходит в наш мир. Это зверь, живое злобное существо, которое стравливает людей, нации и души. Я верю, что справедливая война возможна, но я также знаю, что это не она. Мужчины, которые пытаются убить нас, мужчины, которых мы пытаемся убить — они уверены в своей правоте так же, как и мы уверены в своей. Они так же напуганы, или, по крайней мере, были так же напуганы, пока мы не начали нести такие потери. Все мы любимые, друзья и дети тех людей, которых еще долго не увидим, все мы люди, способные на добрые поступки, и мы разрываем тела друг друга, ломаем ребра, кромсаем лица. Мы как животные. Как монстры. Война вызывает это зло внутри нас. Оправдывает его. Война — это зло, которое использует нашу добродетель, чтобы исказить мир.

Ты пытался сказать мне это в ту первую ночь. Когда говорил, что не хочешь, чтобы я знал, что такое война. Теперь я понимаю».

***

С наступлением темноты стрельба утихла. И хотя они уже знали, что атака могла снова начаться в любой момент, это дало Чарльзу время проверить своих пациентов.

Они несли погибших с собой сколько могли, но в конце концов их пришлось бросить. Кто-нибудь вернется за их телами позже, если это будет возможно. Сейчас Чарльз мог только пытаться не увеличить их количество.

— У меня заканчиваются медикаменты, — сказал он Банду.

— Ну, охренеть теперь, — ответил тот. По его лицу стекал дождь вперемешку с грязью. — Добро пожаловать в клуб.

— Просто докладываю в соответствии с правилами, — Чарльз жестом указал на мобильную рацию. — Есть успехи?

— Они продолжают говорить, что пока не могут обеспечить нам подкрепление с воздуха. Когда мы получим это чертово подкрепление, можно только гадать. Ясно одно — мы в полной жопе.

— Да, сэр, — сказал Чарльз и вернулся к работе.

Двое раненых, вероятно, будут в порядке. Правое ухо ВанХорни было почти полностью отстрелено, и он все еще им не слышал, но рана была чистая, и он мог двигаться. Гонсалес был легко ранен в предплечье, возможно, была треснута кость, но не более.

А вот Тернер почти точно потеряет ногу ниже колена — она была раздроблена. В таких жарких, влажных и грязных условиях его заражение становилось только хуже. Перспектива ампутации в полевых условиях пугала Чарльза так же сильно, как, должно быть, и самого Тернера. Но через день или два это придется сделать. Ранение Мельчарека в шею чудесным образом не задело главные артерии и вены, но его сильно лихорадило, а из раненого горла начал сочиться гной.

— Что насчет Тони? — шепотом спросил Армандо. Он сидел с Тони, ожидая, пока Чарльз вернется к ним.

Чарльз покачал головой.

Кожа Тони была подобна воску, глаза расфокусированы. Чарльз уже трижды прибегал к грубой полевой хирургии, зашивая самые обильно кровоточащие вены. Дважды швы не выдерживали. Если они разойдутся в третий раз, у Чарльза больше не будет, чем их зашить. Еще оставалась возможность внутреннего кровотечения, до которого он не мог добраться.

Более того, это было ранение в живот. В условиях, когда Чарльз не мог стерилизовать инструменты или рану, серьезная инфекция была почти неизбежна. А это, в свою очередь, означало появление сепсиса — достаточно сильного, но поддающегося лечению в обыкновенной больнице, и практически неизлечимого здесь, во Вьетнаме. Смерть от потери крови была бы для Тони более милосердным концом, чем тот, который наступит спустя недели или месяцы бушующей инфекции, атакующей каждый орган.

И все же он боролся, чтобы дать Тони любой возможный шанс — боролся и проигрывал.

Дождь заливал их, барабаня по шлему Чарльза. Когда он стер влагу с лица Тони, тот пошевелился и, похоже, немного пришел в себя.

Даже это незначительное движение стало ошибкой. Пятна крови на животе Тони снова потемнели и увеличились. Армандо тихо выругался. Чарльз посмотрел на свой теперь уже пустой медицинский рюкзак и почувствовал себя более беспомощным, чем когда-либо.

— Я умираю? — прошептал Тони.

Чарльз прижал руку к его шее, пульс был слабым и неравномерным.

— Ты чувствуешь, что умираешь? — спросил он.

— Да, — Тони хватал ртом воздух. — Ты все еще молишься?

— Да. Я все еще верю, — Чарльз наклонился к Тони и сказал: — Ты знаешь, что я был священником. А когда ты становишься священником, то, в некотором роде, остаешься им навсегда. Если ты хочешь… Я все еще могу совершить последние таинства. Церковь позволяет это.

— Пожалуйста, — Тони кивнул.

— Можешь произнести Апостольский символ веры, Тони?

— Ве… верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли…

Он не мог освятить Евхаристию для причастия — Чарльз все еще имел на это право, хотя и не думал, что когда-либо вновь воспользуется им. Но у них не было ни хлеба, ни вообще какой-либо пищи. Если бы только он мог сделать так много.

По крайней мере, у них была вода.

— …оттуда придет судить живых и мертвых…

Чарльз погрузил руку в ближайшую лужу и прошептал слова, которые даже эту грязь делали священной.

— …прощение грехов… воскресение тела… — Тони говорил с трудом, но так хотел произнести молитву до конца. — …жизнь вечную.

Он задохнулся.

— Аминь, — прошептал Чарльз, и Тони осталось лишь кивнуть.

Кровь заливала всю его грудь и живот, его начало трясти. Значит, крайняя необходимость. Чарльз использовал святую воду, чтобы начертить знак креста на лбу и губах Тони, и прошептал:

— Через это святое помазание по благостному милосердию Своему да простит тебе Господь все грехи, которые ты совершил в жизни.

— Аминь, — ответил Тони. На мгновение в его глазах отразилась сильнейшая вера — такая прочная, что пронзила Чарльза насквозь и заставила его смириться.

А затем больше ничего не было. Тело Тони было всего лишь телом. Душа покинула его.

— Ох, черт, — сказал Армандо, тяжело привалившись к ближайшему дереву. Чарльз наклонился и прижался лбом ко лбу Тони.

«Господи, будь с Тони Каталиной, — молился он. — Благодарю Тебя за то время, что он провел среди нас. Благодарю Тебя за силу его веры, и молю Тебя принять его в Своей бесконечной любви.

Благодарю Тебя за то, что привел мою жизнь к нему. Он показал мне, что я все еще Твой слуга».

***

На следующий день им пообещали обеспечить подкрепление с воздуха, если только они спустятся по склону немного ниже.

— Как, черт возьми, нам продвинуться хотя бы на три метра? — Уэйр наблюдал за джунглями, настолько горячими уже через час после восхода солнца, что казалось, будто они испаряются. — Они все еще тут.