Неужели это вера, Чарльз? Я думаю, что я… верю в то, во что веришь ты. Это не то же самое, что вера в Бога, но это и не то, с чем я начинал.

Я только знаю, что твоя вера для меня прекрасней, чем любой Бог когда-либо описывал в любом завете. Твой дар должен иметь моральное предназначение, потому что это часть тебя. Это твое убеждение, твое верование превращает твои возможности из простого трюка во что-то значительное. И ты один из немногих людей, которым я бы мог поверить, что у них есть такой дар. По крайней мере, пусть эта моя вера поддерживает тебя так, как твоя поддерживает меня.

Вкладываю последний рисунок Джин — она говорит, что это Бэтмен, танцующий на радуге. Рейвен снова пыталась готовить, и результат был намного лучше. Я подозреваю, что она втайне от меня берет уроки. Это единственно объяснение того, как мы пришли от несъедобных помоев к курице «по-королевски». Она все еще отказывается писать тебе, но теперь, похоже, потому, что я достаю ее этим. Ты знаешь, что она терпеть не может, когда ее достают. Так что я буду молчать. Посмотрим, сработает ли это.

Лето уже наполовину прошло. Я говорю себе, что должен выдержать всего по одному времени года без тебя. Но летняя жара всегда напоминает мне о нашем первом поцелуе, о первой ночи, когда мы были вместе. Я помню, как слизывал пот с твоей девственной кожи. Возвращайся домой, ко мне».

— Черт возьми! — орал Армандо в притворном возмущении. — Опять?

— Теперь ты должен мне… двадцать два доллара и семьдесят пять центов, — Чарльз пометил свою последнюю победу в блокноте, который в данный момент использовался для подсчета очков в покере.

Армандо застонал и бросил свои карты на плоский камень, который служил им покерным столом во время ночного дежурства на склоне холма.

— Ладно, ты всегда знаешь, когда я блефую. Помоги человеку и расскажи — что меня выдает?

Чарльз пожал плечами. Он не думал, что это как-то связано с его даром, по крайней мере, надеялся на это. Но, может быть, возможность видеть человеческие души показала ему больше признаков лжи, чем знало большинство людей.

— Ты практически обчистил меня, — сказал Банд. Ему пришлось выйти из игры незадолго до этого. — Но дай человеку шанс отыграться хоть немного, а?

В моменты, подобные этому, когда дневные обходы были утомительными, но не слишком тяжелыми, когда солдаты на страже не ожидали опасности, когда сквернословие вокруг него было беззлобным и дружеским, Чарльзу почти нравилось в армии.

Только теперь он осознал, что глубоко внутри всегда задавался вопросом, сможет ли он справиться с чем-то вроде этого. Он знал, что по многим меркам вел очень закрытую жизнь — не такую закрытую, как часто предполагал Эрик, но точно далекую от пороков. Ему всегда было интересно, как бы он справился с более жестокой стороной жизни, не будь он защищен от нее своим богатством или церковью.

Это, возможно, был не самый худший военный долг, возложенный на кого-либо. Но это без сомнения было намного жестче и требовало больше усилий, чем все, что он знал прежде. Чарльз понял, что чувствует почти восторг от того, что может выдержать это.

— Я играю, — сказал Тони, зажигая еще одну сигарету. — Чья очередь сдавать?

— Моя, — Чарльз срезал колоду. — Джокеры дикие.

***

Когда они вернулись ночью в лагерь, Чарльз лежал в своей койке и пытался молиться, но это было трудно. Хотя он, в конце концов, привык не обращать внимания на полупубличную мастурбацию, которая происходила каждый вечер, но прямо сейчас казалось, что весь их отряд занимается этим одновременно. Вздохи, стоны… эти звуки напоминали ему об Эрике…

Чарльз схватил блокнот и ручку. Если он думает об Эрике, то может написать ему. Но было так сложно заставить себя думать о чем-то кроме секса, когда сам воздух, казалось, пахнет им.

Хотя он мог бы…

Его глаза расширились, когда мысль обрела форму. Многие солдаты писали такие письма и получали их в ответ от оставшихся дома девушек. Чарльз никогда не думал об этом. Конечно, Эрик оказался мастером сказать все несколькими словами — своим упоминанием их первой ночи он заставил Чарльза весь день провести в лихорадочных мечтах.

Но, может быть, стоило попробовать. В конце концов, если он должен честно говорить о своих мыслях, то секс — это то, о чем он сейчас думал.

Так что Чарльз начал писать.

«Я хочу, чтобы ты прочитал это письмо, когда будешь один в нашей комнате, желательно ночью, перед тем, как ляжешь спать. Прямо сейчас я представляю тебя там, растянувшегося поперек матраса в своих шортах. Больше на тебе ничего нет.

Потому что в моем воображении я там вместе с тобой».

Хорошо, для начала сойдет. Чарльз с трудом сглотнул и позволил своим мыслям сделать несколько поворотов.

«Если бы я был там, я бы прополз по кровати, пока не накрыл тебя полностью своим телом. Я бы поцеловал тебя — сначала нежно, потом сильнее, пока бы ты не приоткрыл губы. Как же я скучаю по твоему языку у меня во рту, Эрик. Твоим рукам на моем теле. Я бы медленно стянул вниз твои шорты, чтобы ты мог лежать подо мной полностью обнаженным.

Затем я бы проложил путь вдоль твоего тела, целуя каждый миллиметр, пока мое лицо не скрылось бы между твоих ног. Я бы взял твой…»

Чарльз остановился. Вообще-то, он никогда не говорил об этом. Какое слово использовать? За последние несколько месяцев со своим отрядом он услышал непристойностей больше, чем за всю предыдущую жизнь. Но то слово, которое они в основном использовали — «хрен» — звучало совсем неправильно. Хрен звучал как что-то маленькое. Это точно не то слово, которое подходит для Эрика.

«…твой член в рот и сосал бы его долго и глубоко, пока не услышал бы твои стоны. Возможно, ты бы стал умолять меня дать тебе кончить, но я бы не позволил этого так быстро. Ты бы извивался подо мной. Я могу представить, как ты двигаешься.

Когда бы ты начал дышать быстро, и был бы почти вне себя от возбуждения, я бы ввел в тебя пальцы, чтобы подготовить. Я был бы таким возбужденным тогда… я возбужден сейчас, когда пишу это, так возбужден, что это причиняет боль. И затем, когда ни один из нас не мог бы ждать больше ни одной секунды…»

Он разрывался между потребностью кончить и желанием истерически рассмеяться. Боже мой, посмотрите на него, взрослого мужчину, который впервые за всю свою жизнь пишет это слово, в неверии уставившись на то, как буквы т-р-а-х-н-у-л обретают форму под его ручкой.

«…я бы трахнул тебя. Я бы начал так медленно, Эрик, так медленно, что ты бы сказал, что это похоже на жжение. Но ты бы двигал бедрами, лаская меня, пока я не начал бы двигаться быстрее. Я бы обхватил рукой твой член, и вскоре мы бы оба вскрикивали. Я бы почувствовал, как ты кончаешь в мою ладонь. Я бы кончил внутри тебя, а затем мы бы сжали друг друга в объятиях.

Ох, Эрик, я скучаю по тебе, по всему тебе — не только по твоему телу, но и по нему тоже, не только по сексу, но определенно по нему! Я никогда до этого не писал непристойных писем. В бараке темно, но я уверен, что мое лицо пылает. Я надеюсь, что использовал правильные слова.

И самое смущающее — но самое важное, — что когда я закончу писать это, я…»

Чарльз прикусил нижнюю губу.

«…собираюсь трогать себя, и я хочу, чтобы ты сделал то же самое. Если мы разделим одну и ту же фантазию, это будет для меня максимально близко к тому, чтобы заняться с тобой любовью. По крайней мере, пока я не вернусь домой.

Когда мы снова будем вместе, я сделаю эту фантазию реальностью сотни раз. Вот увидишь. Я так сильно тебя люблю».

Даже в темноте Чарльз нашел конверт и моментально запечатал его. Он надеялся, что завтра ему хватит храбрости, чтобы отправить его.

А сейчас…

Скрытый звуками стонов и храпа, наполняющими комнату, Чарльз обхватил себя, думая об Эрике, и крепко сжал. Он уже был настолько возбужден написанием письма, что большего и не понадобилось.

Спал он невероятно хорошо.

***

— Скажи это еще раз, — попросил Армандо, когда они поднимались вверх по склону во время одного из патрулирований.