Запись 30 августа 1862 года

Пролетело время до лета, мне исполнилось двенадцать, и мое чувство трансформировалось. Оно не стало слабее, но напротив росло, пускалось в планы, помыслы, поведение, как корни дерева, разрастающиеся в почве. Казалось странным, что никто не замечает этого безумия. Но то заслуга моей каменной физиономии, с которой я старался всегда ходить, чтобы не выказывать своих мучений. Они были вполне себе физические в противовес эфемерными бредням поэтов. От бессонниц болела голова, я стал страдать отсутствием аппетита, сделался нервным, у меня появились мигрени. И ничего романтического при этом я не испытывал. Мне бы обнять ее покрепче, прильнуть к губам, а дальше трава не расти. Никаких "навсегда" или "я отдам за вас жизнь, прекрасная леди". Я желал ее, ничего больше, и это казалось мелким, абсурдным мне самому.

Я немного вытянулся, стал считать себя взрослее. Больше Сая не грозилась, что будет жаловаться Джоулю и попросит его выгнать меня. Последний же был очень рад нашей дружбе.

До этого я замечал, что прислуга непонятно относится к Сае. Она боится её и почти никто из этих людей никогда не смотрит ей в глаза. Я приписывал это почтению работников, хотя оно и казалось странным. Обращаться к Эмилю с расспросами не хотелось, и я расхрабрился поговорить об этом с дворецким.

- Юноша, - сказал он покровительственным и в то же время скорбным тоном, - мы все рады, что вы поладили с госпожой Саей и очень не хотели бы, чтобы с вами что-то случилось. Я ни в коем случае не считаю, будто прислуга боится ее. Женщины завистливы и глупы. Среди них наша юная хозяйка выгодно выделяется, и те смущаются и остерегаются её превосходства.

Он говорил убедительно и спокойно, но на сердце мне было тревожно.

Вскоре после этого разговора выдался довольно погожий день. Я возился в саду, но потом ко мне присоединилась Сая. Она долгое время собирала изящные, золотистые лилии на длинной ножке, внимательно рассматривая их. Я сидел в тени и наблюдал за тем, как она срезает их.

- Что ты будешь делать, с букетом? - полюбопытствовал я.

- Джоуль любит лилии, - не поворачиваясь, ответила Сая. Я увидел, как она смотрит на каждый цветок, выбирая лишь самые лучшие бутоны. Неожиданно к нам заглянула коза, которую я, видимо, заинтересовал. Она подошла ко мне и положила тёплую голову на плечо. А за ней пришла вторая. Я в растерянности стал оглядываться в поисках спасения. Наконец, поднялся с места. Добрые животные ласкались о мою руку, и я позвал Саю, чтобы она тоже могла их погладить. Но тогда произошло нечто странное. Когда Сая поднялась и пристально взглянула на животное, коза вся мелко задрожала и стала пятиться. Вскоре, они обе убежали, а я остался с удивлением смотреть им вслед. Когда я обернулся, Сая пробормотала с прохладным безразличием:

- Здесь полно всякой скотины. Почему-то, животные меня недолюбливают. Люди тоже, но у них слишком много мозгов, которые забиты чепухой, вроде этикета, поэтому вслух мне не высказывают, - и саркастически ухмыльнулась.

- Ты много о себе воображаешь. С чего ты взяла, будто людям есть до тебя дело?

- Джоуль переживает за меня и думает, что я навсегда останусь незамужней. Ко мне сваталось множество ухажеров, и я без ложной скромности замечу, что все они сходили по мне с ума. А потом исчезали. Не знаю, в чем причина и мне не интересно. Особенно неприязненно ко мне относятся девушки, но это не мое личное замечание. Так говорил Амшель. Оказывается, та билиберда, которую мне болтали на балах, называется колкости. Я так и не научилась, как это делается, но, похоже, их немного нервирует, что я не реагирую на их нападки. Попробовала бы одна из этих девиц вызвать меня на поединок шпагами, - и она снова хмыкнула, дернув бровями. - Вот, что я называю - колкости.

В то время было модно учиться верховой езде, но Сая даже не приближалась к лошадям, хотя у Джоуля имелась прекрасная конюшня. Всякий раз, когда это животное подходило к Сае, оно начинало нервничать и жалобно ржать. Лишь кони с крепкой выдержкой катали её на себе, но потом чувствовали такую усталость, что поневоле начинаешь за них переживать. Когда я заговаривал с Саей на эту тему, она отвечала, что ничего не понимает и не хочет обсуждать.

Как-то раз, когда мы гуляли, пошёл ливень. Мы вымокли насквозь и забежали на сеновал. Сая преспокойно сняла платье, оставшись в панталонах и корсете. Она с наслаждением растянулась на сене. Я же мечтал только об одном - вернуться домой. Сырая одежда липла к телу, становилось холодно.

"А зачем, собственно, бежать? Лучше момента не придумать, - подначивало что-то внутри меня. - Поговори с ней!"

- Хаджи, как ты? - спросила Сая, обрывая мою задумчивость. - Очень замёрз?

- Нет.

Она сняла у меня с головы соломинку:

- Если честно, я рада, что мне удалось с тобой подружиться, - она вновь упала на сено.

- Я должен сказать тебе кое-что, - пробормотал я, поднимаясь. - Я знаю, что еще мал и ничего не значу, но когда-нибудь вырасту. И тогда... можно ли мне будет поцеловать тебя?

Спустя секунду молчания, она села подле меня и, смеясь, прижалась губами к моей щеке:

- Как видишь, вовсе не обязательно для этого расти.

Меня разобрала злость на собственное ничтожество. Этой избалованной принцессе не понять, как выжигается детство огнем, высекается кнутом и палкой.

- Не делай так больше, - прошептал я. - Ты не понимаешь, что я люблю тебя? - и посмотрел ей в глаза, сдвинув брови, а она удивленно подалась назад.

- То есть, ты желаешь стать моим кавалером? - улыбнулась она без тени серьезности. Это убивало меня.

- Пускай так. С этих пор ты мой.

"Она смеется надо мной, и в глазах ее я не более, чем щенок. Смотрит, но не видит шрамов на спине, не замечает грубости моих рук, привыкших к тяжелой работе, не разгадает блеска в моих глазах".

Я ничего не ответил ей и подумал: "Впрочем, не верю, что вырасту с этой любовью к ней. Она пройдет, перегорит. А если и останется, то у меня будет больше прав добиваться ее".

- Знаешь, - вдруг сказала Сая, решительно не замечая моего мрачного состояния, - мы все в мире совершенно чужие. Я постоянно чуствую себя так среди людей.

- Всё от того, что у тебя огромное самомнение, - тут же сердито откликнулся я. Сая молчала, а спустя секунду она с лукавой полуулыбкой положила мне на лицо сноп сена. Прижимая его ко мне, как подушку, она весело смеялась, игнорируя мои отчаянные попытки выбраться, и я осознавал, что даже физически слабее ее.

Отплёвываясь от сена и пытаясь убрать его с лица, я кое-как вывернулся и толкнул ее на спину, нависнув сверху, прошептал:

- Прекрати.

Наверное, она тогда впервые рассмотрела что-то в моих глазах, потому что перестала смеяться и замерла с настороженным и озадаченным видом.

Сделав над собой усилие, я оставил ее и вышел под еще не закончившийся дождь, направившись к дому.

Прежде, чем пролистать время до того момента, когда я сформировался во взрослого юношу, следует отметить пожалуй один случай, теперь кажущийся мне пророческим.

Сая очень неплохо фехтовала шпагой и, вообще, питала к холодному оружию нездоровый, неженский интерес. Как-то раз она застала врасплох собственного учителя и остановила острие шпаги у него перед носом. Нужно было видеть изумление бедного француза. Он выронил оружие в знак того, что победа принадлежит Сае.

- У вас ведь уже был преподаватель, - сказал он девушке, но она заметила:

- Никогда.

Он недоверчиво покачал головой:

- Как угодно. В любом случае, мне нечему вас более учить...

- Даже учитель - ничто против меня, - хвастливо заявила она позднее, когда я принес ей холодного молока после тренировки. - Однажды я возьму шпагу и отправлюсь путешествовать по всему миру.