Мусульманин, который старается делать все, как предписано, никогда не спит допоздна, ведь ему надо помолиться до рассвета. В присутствии Сэм я стал обращать больше внимания на то, когда светает и темнеет, даже если нас заносило в другие миры.

– Я недолго спала. Подумала, что не помешает поесть впрок. – Она похлопала себя по животу.

– А как ты понимаешь, что пришло время молитвы? Или в какой стороне Мекка?

– Да просто стараюсь угадать. Так тоже можно. Главное ведь намерение.

Вот бы то же самое можно было сказать о том, что мне предстоит! Прихожу я, значит, к Локи, а он мне: «Эй, Магнус, в перебранке ты полный ноль, но ты же старался, а намерение – это главное, так что ты победил!»

– Эй! – Голос Самиры вернул меня к реальности. – Ты справишься.

– Ты удивительно спокойна, – заметил я. – При том, что… ну, сама знаешь, что сегодня за день.

Сэм поправила хиджаб; он по-прежнему оставался белым под цвет ее одежд.

– Это была двадцать седьмая ночь Рамадана. Считается, что это Ночь Могущества.

Я помолчал, ожидая продолжения, потом спросил:

– Это когда заряжаешься энергией по самое не могу?

Она рассмеялась:

– Вроде того. В эту ночь пророку Мухаммеду было ниспослано первое откровение, ему явился архангел Джибраил. Никто точно не знает, которая эта ночь, но это самая священная ночь в году…

– Погоди, это ваша самая священная ночь, и вы не знаете, когда она?

Сэм пожала плечами:

– Большинство считают, что это двадцать седьмая ночь Рамадана, но точно известно только, что это одна из последних его десяти ночей. Когда не знаешь, это заставляет больше стараться. Но сегодня я просто почувствовала, что это та самая ночь. Я не спала, молилась и думала, и у меня появилось чувство… как будто я получила подтверждение. Как будто и правда есть нечто большее, чем все это – Локи, Рагнарок, корабль мертвецов. Мой отец имеет власть надо мной, потому что он мой отец. Но он не высшая сила во Вселенной. Аллаху акбар.

Эта ритуальная фраза была мне знакома, но я ни разу не слышал ее от Самиры. Честно говоря, мне будто под дых врезали – ведь в новостях все время рассказывают, как террористы с этими словами взрывают людей и творят прочие ужасы.

Я не собирался говорить об этом Сэм. Она и так была в курсе. Когда она шла по улицам Бостона в своем хиджабе, кто-нибудь обязательно орал, чтобы она проваливала домой. А Сэм, если была не в духе, орала в ответ: «Мой дом в Дорчестере!»

– Ага, – сказал я. – Это значит «Бог велик», да?

Самира покачала головой:

– Это не совсем точный перевод. На самом деле это значит «Бог более велик», «Бог превыше».

– Чем что?

– Чем что угодно. Эти слова произносят, чтобы напомнить, что Бог превыше всего – твоих страхов, твоих проблем, твоей жажды, голода, гнева… Даже твоих заморочек из-за того, что твой отец – Локи. – Она снова покачала головой. – Прости, наверное, для атеиста это звучит ужасно пафосно.

Я пожал плечами. Мне было неловко. Я завидовал Самире с ее истовой верой. Сам я такого не испытывал, но видел, что ей это помогает. А я хотел, чтобы она чувствовала себя уверенно, особенно сегодня.

– Ну, судя по твоим словам, ты и правда зарядилась по самое не могу. А это главное. Готова надрать несколько дохлых задниц?

– Ага. – Она вдруг хитро усмехнулась. – А сам-то? Готов встретиться лицом к лицу с Алекс?

«Интересно, а Бог – он превыше даже вот такого пинка под дых?» – подумал я, но все же выдавил:

– Что ты имеешь в виду?

– Ой, Магнус, – умиленно вздохнула она. – В сердечных делах ты такой близорукий, что прямо прелесть.

Пока я ломал голову над тем, как бы избежать необходимости что-то на это отвечать (может, крикнуть: «Смотри, что это там, наверху?» – и убежать?), по залу разнесся голос великанши Скади:

– А вот и мои ранние пташки!

Мехов, в которые куталась великанша, хватило бы на семейство белых медведей. За ней тащились гуськом слуги, нагруженные широким ассортиментом деревянных лыж.

– Будите своих друзей и вперед!

Друзья что-то не рвались просыпаться и радоваться новому дню.

Мне пришлось опрокинуть на голову Хафборна Гундерсона аж два ковша ледяной воды. Блитцен помянул чью-то родительницу и велел мне убираться. Когда я попытался растолкать Хэртстоуна, он высунул из-под одеяла одну руку и показал: «Меня нет». Ти Джей выскочил из постели с криком: «В атаку!» Хорошо, что он был безоружен, а то пропорол бы меня насквозь.

Наконец все собрались в главном зале, где слуги Скади подали нам последний завтрак… то есть, пардон, просто завтрак: хлеб, сыр и яблочный сидр.

– Этот сидр сделан из молодильных яблок, – сказала Скади. – Много веков назад, когда мой отец похитил богиню Идунн, мы пустили часть ее яблок на сидр. Он уже довольно сильно разбавлен и не сделает вас бессмертными, но дарует выносливость, и Нифльхейм вас не убьет.

Я осушил свой кубок. Сильно одаренным выносливостью я от этого себя не почувствовал, но ощутил щекотку на языке, а в животе будто принялись шипеть и лопаться пузырьки газа.

После еды мы попробовали встать на лыжи. У кого-то получилось, у кого-то не очень. Хэртстоун уже грациозно ковылял вразвалочку по залу (кто бы мог подумать, что эльфы и ковылять на лыжах умеют грациозно), пока Блитц все еще пытался найти лыжи, которые подошли бы ему с его размером ноги.

– А у вас нет лыж поменьше? – спрашивал он. – И, желательно, темно-коричневых? Цвета красного дерева, скажем?

Скади погладила его по голове – жест не из тех, которые нравятся гномам.

Мэллори и Хафборн отлично чувствовали себя на лыжах, но им обоим приходилось поддерживать Ти Джея, чтобы он не падал.

– Джефферсон, я думал, ты вырос в Новой Англии, – сказал Хафборн. – Ты что, никогда не ходил на лыжах?

– Я жил в городе, – буркнул Ти Джей. – Кроме того, я же черный. Не так уж много черных парней рассекало на лыжах по замершей Бостонской гавани в тысяча восемьсот шестьдесят первом.

Сэм не слишком уверенно держалась на лыжах, но я за нее особо не волновался – она же умеет летать.

Что касается Алекс, то она сидела у окна и обувалась в ярко-розовые лыжные ботинки. Она что, притащила их с собой? Или дала несколько крон на чай одному из слуг, чтобы подыскал ей подходящие в чулане у Скади? Понятия не имею. Ясно было одно: Алекс не собиралась бежать на лыжах навстречу верной гибели в скучных серо-белых одежках. Поверх своих розовых джинсов и зелено-розовой жилетки она накинула плащ из зеленого меха – должно быть, Скади освежевала пару Гринчей[65], чтобы сшить его. И завершали образ пилотский шлем в стиле Амелии Эрхарт[66] и розовые очки от солнца. Стоило мне подумать, что я уже видел все аксессуары, которые решилась бы нацепить только Алекс, как она демонстрировала что-нибудь новенькое.

Алекс подтягивала ремни на лыжах, не обращая внимания ни на кого из нас (то есть на меня). Она выглядела погруженной в свои мысли – возможно, размышляла о том, что она скажет своей матери, Локи, перед тем как попытаться отчекрыжить ему голову при помощи гарроты.

Наконец все надели лыжи и встали попарно перед окнами, словно олимпийская команда по прыжкам с трамплина.

– Ну что ж, Магнус Чейз, – промолвила Скади. – Осталось только выпить мед.

– О… – сказал я.

Интересно, а лица, принявшие на грудь меду, допускаются к управлению лыжами? Хотя возможно, здесь, в глуши, закон смотрит на это сквозь пальцы…

– Что, прямо сейчас?

– Да, – сказала Скади. – Сейчас.

Я открутил колпачок фляжки. Вот он, момент истины. Мы странствовали по мирам и бесчисленное множество раз были на волосок от смерти. Мы сидели за столом с Эгиром, дрались в керамическом поединке, одолели дракона и нацедили меду через старый садовый шланг. И все это, чтобы я мог выпить этого кроваво-медового напитка, который, как мы все надеялись, сделает меня достаточно красноречивым и позволит забранить Локи в лепешку.