– Ага. Обычно это называется шок.

Он помотал головой:

– Не-а, я ведь тогда увидел валькирий, Магнус. Всадниц, круживших в небесах над нашим полком. И я наконец поверил, тому, что мне все время внушала мама: что мой отец – бог Тюр. И во все эти сказки про скандинавских богов в Бостоне. И тогда я решил… В общем, что будет, то и будет. Мой отец – бог храбрости, так пускай он мной гордится.

Случись со мной такое, я бы, наверное, решил что-то другое. Мой отец гордится мной за то, что я исцеляю раненых, люблю природу и терплю говорящий меч. И это меня устраивает.

– А ты с отцом встречался? – спросил я. – Он ведь тебе подарил твой штык, да?

Ти Джей бережно укутал штык в замшевый лоскут – словно в колыбельку уложил.

– Штык меня ждал, когда я заселился в «Вальгаллу». Я никогда не видел Тюра воочию. – Ти Джей пожал плечами. – Но каждый раз, принимая вызов, я будто делаюсь к нему ближе. Чем опаснее, тем ближе.

– Сейчас-то ты к нему, наверное, совсем вплотную, – предположил я.

– Ага. – Ти Джей ухмыльнулся. – Славное времечко.

За сто пятьдесят лет этот бог даже не пожелал взглянуть на сына. А ведь такого храбреца, как Ти Джей, еще поискать. И все же Ти Джей не чувствовал себя брошенным. Я знаю многих эйнхериев, которые в глаза не видели своих родителей. Все эти скандинавские божества не особо рвутся проводить время с детьми. Может, оттого, что детей у них сотни, а то и тысячи. Или оттого, что они, эти божества, – порядочные придурки.

Ти Джей вытянулся на брезентовом тюфяке:

– А сейчас мне надо придумать, как победить великана. Боюсь, лобовой штурм тут может не прокатить.

Для рядового Гражданской войны на редкость творческий подход.

– И какой у тебя план? – поинтересовался я.

– Да никакого! – Он натянул на глаза козырек фуражки. – Может, во сне что привидится. Спокойной ночи, Магнус.

И Ти Джей захрапел почти так же громко, как Алекс.

А мне вот что-то не храпелось.

Я лежал без сна и гадал, как там Сэм, Хафборн и Мэллори. Я беспокоился за Блитцена с Хэртстоуном. От них уже пять дней ни слуху ни духу. И что это за точило такое, если они столько с ним возятся? Ньёрд ведь обещал, что я увижу их до того, как начнется самая жесть. Надо было заставить его поклясться ножками мирового стандарта.

А потом в голову полезли мысли о моем грядущем поединке с Локи. Состязаться в оскорблениях с самым красноречивым божеством! Взбредет же такое в голову! Да будь этот мед Квасира хоть трижды волшебным – где гарантия, что я побью Локи на его поле?

Нет, никакого напряга, правда. Ну, подумаешь, я умалюсь до жалкой тени и низринусь в Хельхейм, все мои друзья поумирают, а Рагнарок погубит все Девять Миров. Поискать, что ли, сборник викингских ругательств в местной сувенирной лавке?

Ти Джей похрапывал. Вот это, я понимаю, мужество и оптимизм. Мне бы хоть десятую долю и того и другого, когда я сойдусь в поединке с Локи.

Но что-то мне подсказывало, что даже на десятую долю рассчитывать не приходится. И отчего-то у меня вдруг случился отчаянный насморк.

Спасибо дождю: он меня убаюкал, и я наконец заснул. Правда, сон не принес мне ни отдыха, ни облегчения.

Я стоял на палубе Нагльфара, корабля мертвецов. Вокруг так и толпились драугры, в лохмотьях и полусгнивших доспехах. Заржавленные копья и топоры смахивали на обгоревшие спички. В костлявых грудных клетках теплился воинский дух – угасающее синее пламя едва цеплялось за остатки головешек.

Тысячи и тысячи драугров тащились по палубе к носу корабля, увешанному знаменами. И еще больше знамен колыхалось под стылым ветром на реях. На знаменах было от руки начертано: ЗАПЕВАЙ! ДРАУГР, ШИРЕ ШАГ! ДАЕШЬ РАГНАРОК! И другие кошмарные лозунги, которые сочинить в состоянии только бесчестные мертвые.

Локи не показывался. Зато у штурвала на возвышении, склепанном из обрезков ногтей, стоял великан. Такой старый, что мне он тоже сначала показался зомби. Я никогда его прежде не видел, но слышал о нем немало. Хрюм, капитан Нагльфара[48]. Само его имя означает «дряхлый». Голые руки выглядели совсем иссохшими. С обтянутого кожей черепа свисали клочья белых волос. Прямо доисторический человек, которого нашли в тающем леднике, – я таких видел на фотографиях. Запрелый белый мех прикрывал его изможденное тело.

Но бледно-голубые глаза, напротив, казались очень даже живыми. Не такой уж он, видно, доходяга, как можно подумать. Хрюм потрясал топором размером с меня. В другой руке он держал щит, видимо, сделанный из грудинной клетки какой-то большущей зверюги. Пустоты между ребрами зверюги при производстве залили металлом и утыкали шипами.

– Воины Хельхейма! – взревел великан. – Узрите!

Он сделал жест рукой в сторону серой воды. На другом конце бухты по-прежнему отламывались от берега ледяные утесы – только теперь они это делали еще быстрее. Лед трескался, и глыбины соскальзывали в море, издавая звук, похожий на отдаленный артиллерийский залп.

– Скоро путь будет свободен! – проорал великан. – И мы устремимся в битву! Смерть богам!

Вокруг меня поднялся крик – унылые, злобные голоса мертвецов подхватили: «Смерть богам!»

Тут, к счастью, сон изменился. Теперь я угодил на свежевспаханное пшеничное поле. Стоял солнечный летний денек. Вдалеке маячили склоны холмов, заросшие полевыми цветами. А надо всем этим с уступов живописных гор низвергались молочно-белые водопады.

«Ох, ну наконец приятный сон, – подумал я, не веря своей удаче. – Наверное, я в рекламе органического цельнозернового хлеба!»

Навстречу мне, прихрамывая, шел старик в синем плаще. Одежда у него была потрепанная и перепачканная, словно он много времени провел в пути. Лицо скрывала широкополая шляпа; из-под нее виднелись только седеющая борода да загадочная улыбочка.

Он приблизился и посмотрел вверх, демонстрируя единственный глаз, который лучился недобрым смехом. А вместо второго глаза на лице зияла пустая глазница.

– Я Бёльверк, – представился он, хотя я и так сто раз успел догадаться, что передо мной Один. Во-первых, замаскировался он так себе. А во-вторых, если вы когда-нибудь слышали приветственную речь Одина на показательных выступлениях берсерков, то вам вовеки этот голос не забыть. – Я здесь, чтобы предложить самую грандиозную сделку в твоей жизни.

Из складок плаща он извлек какой-то круглый, завернутый в тряпицу предмет размером с небольшую головку сыра. Я было испугался, что сейчас он мне подсунет коллекцию CD-дисков с мотивационными презентациями. Но Один развернул тряпицу, и оказалось, что это точило из серого кварца. Совсем как асфальтовый боек Хрунгнировой самодельной кувалды из столба. Только маленький и без кувалды.

Вот его-то Один-Бёльверк и протягивал мне:

– Готов ли ты заплатить за него?

Внезапно Один пропал. Теперь надо мной нависла какая-то морда, такая огромная, что я даже не мог ее толком разглядеть: сверкающие зеленые глаза, вертикальные полоски вместо зрачков, кожистые ноздри, сочащиеся слизью. Легкие мне обожгло кислотным смрадом и запахом тухлятины. Чудище раззявило пасть. В ней обнаружились ряды щербатых треугольных зубов, которые вот-вот примутся меня терзать… И тут я с воплем подскочил и уселся на брезентовой постели.

Через стеклянную крышу пробивался тусклый серый свет. Дождь перестал. Напротив сидел Ти Джей и уминал бублик с начинкой. На носу у него красовались нелепейшие очки. У каждой линзы имелся четкий центр, окруженный кольцом из стекла янтарного цвета. Как будто Ти Джей обзавелся второй парой радужных оболочек.

– Наконец-то! – провозгласил Ти Джей. – Что, кошмары замучили?

– Что… что вообще творится? – спросил я. – Что это за очки?

В дверях возникла Алекс Фьерро.

– Так визжит только Магнус. Ну, хорошо. Значит, ты проснулся. – Она кинула мне бумажный пакет, пахнущий чесноком. – Давай, погнали. Время не ждет.

Мы вслед за ней прошли в студию. Глиняный двуликий мужик все так же лежал в разобранном виде на столе. Алекс обошла стол кругом, проверяя что-то и удовлетворенно кивая. Хотя, по мне, так со вчерашнего дня мужик не изменился.