Когда Кайл впервые поднялся на сцену, у него появилось будоражащее ощущение «жизни». Он всегда знал, что станет музыкантом. Он не сомневался в этом ни единой минуты. Не пытался в этом разобраться. Такое случается. Есть такие люди. Когда десятки журналистов задавали ему потом один и тот же вопрос:

– Почему вы стали музыкантом? – Кайл сразу отвечал:

– Я не мог стать никем другим.

Если бы он был художником, танцовщиком, эквилибристом, скульптором, виноделом или даже писателем, он употребил бы те же самые слова. Он занимался тем, без чего не мог жить. Возможно, из-за мамы или даже именно из-за нее. Возможно, из-за врожденного таланта или даже именно из-за него.

Кайл чувствовал лишь потребность играть и желание бегать за максимально большим количеством девушек. Он редко думал об этом. О ней. Она ушла так давно…

Его отец все еще был жив и по-прежнему сидел в тюрьме. Кайл никогда не навещал его. Он ни разу не вскрыл ни одно из тех презренных писем, которые Мерзавец регулярно присылал ему. Женщина-адвокат пообещала, что после всех тех ужасов, которым он подверг мать, он никогда не выйдет из тюрьмы. Джейн тоже это обещала, и Кайл ей поверил. Потому что Джейн всегда держала слово. Его сводной сестре было на пятнадцать лет больше, чем ему, поэтому она, естественно, получила опеку над Кайлом после того, как его отец убил их мать.

Джейн училась и работала в Сан-Франциско. Кайл не помнил того времени, когда она жила с ними. Она ненавидела нового мужа матери, у которой совершенно не было средств содержать ее. Джейн добилась стипендии в университете Сан-Франциско. Это было достаточно далеко, чтобы приезжать в Уиллингтон не чаще раза в год. На Рождество. Поэтому у Кайла было только два подарка от сестры. Грузовик и экскаватор, завернутые в белую бумагу, разрисованную самой Джейн. И еще Кайл помнил в высшей степени стилизованного Санта-Клауса.

– Почему Санта-Клаус летит на паутине?

– На паутине? – Джейн внимательно посмотрела на собственный рисунок. – Но, Кайл, разве ты не видишь, что это сани и поводья, чтобы управлять оленями?

Кайл взял листок бумаги и пересчитал оленей:

– Ты ошиблась. Их слишком много.

– В самом деле? Ты умеешь считать?

– Ага. Я считаю клавиши, на которые нажимает мамочка.

Джейн не подозревала о том, что приходится терпеть их матери. Не видела ни ссадин, ни ожогов от сигарет. Она никогда не ладила с отчимом, поэтому старалась ночевать у подруг. Ей пришло в голову только одно решение: уехать от него как можно дальше. «У меня своя жизнь».

Джейн увезла маленького брата с собой в Сан-Франциско, там же похоронила и мать. Кайл вопросов не задавал. Он открыл для себя школу, друзей, учительницу, голос которой был похож на птичий щебет. Ему нравилось возвращаться в новый дом к сестре. Джейн плохо готовила. «Но это не важно». Кайла не слишком интересовал вкус еды. Его больше занимало то, что он слышал. То, что звучало в нем. Во всем был ритм. В шагах миссис Миллер между столами. В скрипе колес желтого школьного автобуса. В бурчании воды в холодильнике, отвечающем на шум воды в бачке унитаза, заполнявшемся с перебоями, в потрескивании масла в раскаленной печке. В сигналах автомобилей на улице, в далеких сиренах. «Очень далеких…» Кайл постукивал пальцами, чтобы воспроизвести каждый ритм и быть уверенным в том, что вечером он сможет повторить их все перед тем, как заснуть. Кайл запоминал мелодии и всегда только вполуха слушал Джейн, которая прилагала нечеловеческие усилия, чтобы выкроить время и прочитать ему сказку.

– Ты умеешь петь?

Джейн опустила книгу.

– Я не совсем такая, как мама, Кайл.

– Я знаю. Ты моя сестра… Моя старшая сестра…

Кайл странно посмотрел на нее, потом опустил голову.

– И?

Кайл смотрел вперед, на какую-то точку вдалеке.

– Я хочу играть на фортепьяно.

Джейн записала брата на курсы игры на фортепьяно. Ему было почти восемь лет. Она водила его на занятия каждую неделю и, сидя на скамейке, ждала, пока он закончит. Порой Джейн отрывала голову от книги, когда какая-нибудь нота заставляла ее вибрировать сильнее, чем другая. Потом Джейн провожала Кайла домой и оставляла под присмотром очередной соседки по квартире, а сама отправлялась на ночную смену в больницу. За ночные смены больше платили, и это позволяло ей…

– …быть рядом с тобой, когда ты проснешься, младший братик. И я смогу проводить тебя до автобуса.

– А потом ты поспишь?

– Потом я пойду в университет.

– Ты совсем не спишь, Джейн?

– Сплю, конечно. На лету!

Кайл не понял, что она хотела сказать. Он собрался спросить, есть ли кровать в этом «на лету», но Джейн втолкнула его в автобус.

Она работала и училась как сумасшедшая и не жаловалась. Мотивации у нее было в избытке. После смерти матери Джейн сменила направление учебы. Она перестала учиться на медсестру и начала учиться на социального работника, который помогает женщинам-избиваемым-мужем-негодяем-или-любовником-разрушителем…

– …чтобы их никто не убил.

Она отлично понимала: это произошло оттого, что она ничего не заметила. Джейн ненавидела себя – до смерти – за то, что ее не было рядом с матерью. Что она не была внимательной. Что не слушала ее так, как полагается дочери. Она не выполнила свою задачу. Она поддалась эгоизму. Как это исправить? Каково наказание за это преступление? Как с этим живут? «Делая то, что делаю я».

Джейн узнала, что по всему миру, во всех социальных слоях каждая третья женщина терпит побои, ее унижают, насилуют. Что в половине случаев женщин убивают их партнеры. Что каждые три дня женщина погибает от кулаков мужчины, который должен был бы любить ее. И что эти цифры стабильны и неизменны. Такова правда. А еще эти цифры вырастают втрое, если принимать в расчет самоубийства и тех, кто страдает вместе с женщинами. Если посчитать еще и детей. К несчастью, есть женщины, которые сами унижают и убивают… И если сложить все эти цифры от сотворения мира, голова не закружится, но глубокое отвращение возникнет.

Кто может поверить, что это из-за любви?

Джейн никогда не могла бы простить «непростительное». Она сама себя не простила бы. То, что Мерзавец сделал с их матерью, изменило жизнь Джейн. И жизнь Кайла. Поэтому Джейн сделала максимум возможного, чтобы ее брат играл и играл на фортепьяно. Чтобы он думал о другом… когда невозможно забыть.

– У Кайла не просто талант, – утверждал Джон Манчевский, преподаватель игры на фортепьяно. – В нем есть такое… Я спрашиваю себя, чему еще научить его.

Джейн рассмеялась и купила фортепьяно, она еще год обойдется без новой машины. Кайл всю вторую половину дня ждал на крыльце, когда привезут инструмент. Когда фортепьяно наконец поставили в гостиной, Кайл сел перед ним на пол и сидел так несколько часов.

– Оно твое, – бросила ему за столом Джейн. – Ты можешь на нем играть.

– Я знаю.

– И чего же ты ждешь?

– Мы должны подружиться.

Кайлу понадобилось ровно шесть дней и пять ночей, чтобы «подружиться» с инструментом. На седьмое утро Кайл играл, не останавливаясь, и Джейн поняла, что он и фортепьяно будут неразлучны. Закончив играть, Кайл прибежал в комнату сестры и, задыхаясь, спросил:

– Ведь ты же его никогда не продашь, правда?

– Разумеется, нет. Друг – это на всю жизнь.

Играя, Кайл не сумел бы сказать, выходит ли музыка из его пальцев и касается клавиш или это фортепьяно захватывает его целиком и становится его душой. Он играл, он жил. Вот и все.

Джейн в глубине души была уверена, что ее брат далеко пойдет. Она представляла, как он будет концертировать по всему миру, станет пианистом-виртуозом. Он будет очень элегантным в смокинге. Кайл станет выше ростом и стройнее. Его волосы будут приглажены и зачесаны назад, а упрямая прядь не будет больше падать ему на глаза. Толпы будут слушать его и с неохотой покидать свои места после концерта, когда музыкант наконец уйдет со сцены после нескольких вызовов на бис. И тогда эта странная общность с тысячами глаз рассыплется, и каждый унесет с собой уникальную эмоцию.