– Потом он позвонил тебе, по-видимому, всё рассказал. Ты моментально поехал к нему, охране запретил заходить вместе с тобой в дом. Что произошло между вами – неизвестно. Тебя нашли без сознания с травмой головы, Дмитрий же был мёртв. По-видимому, он тебя ударил по голове, и ты упал, после чего он застрелился. ФСБ проверило эту историю, и Виктор говорит, что они подтвердили, что всё случившееся – бытовая драма. Дмитрий понял, что совершил, и покончил жизнь самоубийством.

К концу рассказа Анны Андреевны я уже свободно читал по её лицу, что всё это чушь и неправда. Не так всё было. Но как? Она либо не знает, либо не может говорить. Скорее всего, не знает. Одно было бесспорной истиной: произошла страшная трагедия, в результате которой женщина, сидящая рядом со мной на кровати, потеряла сына и внука. Я же потерял брата и племянника.

Глаза Анны Андреевны наполнились слезами. Она поняла, что не может больше сдерживаться, и выскочила из комнаты.

Я замер в постели, осмысливая услышанное. Бытовая драма? Возможно. Братья олигархов такие же люди, как и все остальные. Но зачем Дмитрию понадобился я, да ещё без охраны? Не хотел, чтобы чужие люди видели его позор, преступление, совершённое им? Зачем бить меня по голове, да так, что я теперь себя позабыл? Не хотел, чтобы я видел, как он застрелится? Может быть. А может и не быть.

Больше в этот день я Анны Андреевны не видел. Позавтракала она у себя, а к обеду не вышла, сославшись на головную боль. Горничная отнесла ей в комнату фрукты и соки.

Я встретился с Виктором и спросил его о случившемся. Он мне почти слово в слово повторил её рассказ. Ничего нового я от него не узнал. Зато он сказал, что профессор Голиков разрешил с сегодняшнего дня вводить меня в курс финансовых дел. Для этого ко мне приехал один из моих вице, который уже не раз навещал меня. Приятный тридцатипятилетний мужчина, сын министра. Немногословный, говорил только по существу, называл меня исключительно Олег Петрович, сам же назвался просто Андреем. Мы заперлись с ним в кабинете, и на меня обрушился шквал файлов сразу на нескольких экранах и огромная доза финансовой информации. Думать о трагедии, о которой я услышал утром, мне не пришлось совсем.

Когда вечером Анна Андреевна также не вышла к ужину, горничная пошла к ней, чтобы узнать, какие будут распоряжения, но нашла её спящей в своей кровати. Анна Андреевна никогда не спала днём, поэтому горничная сообщила об этом её лечащему врачу, который так же, как и Светлана Геннадьевна, жил с нами.

Ужинали мы с Леной в одиночестве. Виктор уехал по своим делам ещё до обеда и пока что не возвращался. Мой вице Андрей также покинул меня сразу, как только мы с ним закончили запланированные на сегодня дела, пообещав вернуться завтра утром.

– Послезавтра прилетает Семён с Крисом, – сказала Лена. Приезд сына должен был обрадовать меня, и жена ждала именно этой реакции. Но Семён был для меня таким же незнакомцем, как и все остальные, хотя я уже знал, как он выглядит, чем занимается, что любит – практически всё о нём, но не его самого.

– Да, – утвердительно кивнул я, – Андрей уже ввёл меня в курс дела.

Он рассказал мне о том, что Семён прилетает не один. Вместе с ним прибудет Крис Стоун – глава английской транснациональной корпорации, и в ближайшие три дня состоится сделка века, в результате которой я продам существенный пакет акций перерабатывающего холдинга, входящего в состав моей редкоземельной империи. От Андрея я узнал, что с Крисом Стоуном работал ещё мой отец, что у моей семьи с семьёй Стоунов дружеские отношения. Когда я бываю в Лондоне, Крис с супругой часто навещают нас, да и мы бываем у них в гостях. Больше того, у Криса есть дочь – Лиз, названная в честь английской королевы. Возможно, речь пойдёт о подписании ещё одного договора – брачного, потому что наши дети решили пожениться.

– Крис Стоун – твой хороший друг. Вы вместе уже много лет, – продолжила Лена.

– Да, Андрей мне рассказал.

– Вы шли к этому договору много лет, – продолжила Лена, имея в виду продажу акций, – ты тянул до последнего, и только кризис подтолкнул тебя к окончательному решению, хотя Крис уже давно был готов выкупить контрольный пакет акций холдинга. Но сейчас, когда Президент затягивает гайки, я слышала, в бизнес кругах уже обсуждают возможность частичной национализации. Говорят, от него можно всего ожидать.

Лена говорила, а я чувствовал, что большой симпатии она к нашему президенту не испытывает и уж точно не доверяет ему. Интересно, а как я относился к первому человеку страны? Он дважды заезжал меня проведать, один раз мы даже десять минут побеседовали. На первый взгляд, нормальный мужик, деловой, активный, вполне доброжелателен и открыт для общения; не сразу и поймёшь, что этот человек отягощён бременем царствования. Пока что в моём присутствии никто не высказывал к президенту страны никакого отношения, даже члены правительства, числящиеся в моих друзьях, деликатно обходили эту тему. Все разговоры касались исключительно законов, приказов, решений. Причём, высказывалось не мнение относительно подписанных им бумаг, а то, как их выполнять.

– В каких бизнес кругах? – поинтересовался я.

– Я говорила с Женей Костенко. Он действовал на опережение и уже продал оба своих комбината.

– Зачем? – Мой вопрос прозвучал нелепо. Лена удивлённо посмотрела на меня.

– Как зачем? Так спокойнее. Ведь от наших можно ожидать всего: захотят – отберут. Не говоря уже о том, что ему всё время мало: тянет и тянет с нас денег. Теперь ещё что удумали, чтобы деньги держали в стране! Дураков нашёл. А когда контрольный пакет акций у Европы или Америки, уже им решать, где деньги держать.

Ему – это президенту, я понял. Также я ощутил глубокую неприязнь, идущую от Лены. Она явно не поддерживает решения правительства. Интересно, у меня такое же мнение? Андрей и Виктор о моей гражданской позиции пока что ничего не говорили. С моими гостями Виктор всегда был крайне приветлив, впрочем, Лена – тоже. Сегодня я впервые услышал от неё негативные отзывы.

Вот только мама, Анна Андреевна, сетовала на то, что страну пилят и пилят, а деньги из неё уходят и уходят. Я даже узнал от неё о Ротшильде и о том, что он ещё при Ельцине запустил свою лапу в нашу экономику: многие его компании скупили всё, что смогли и кого смогли. Вот её гражданская позиция ясна: СССР был не сахар, но развал Союза и то, что последовало за ним, – преступление. И так считать ей не мешает положение жены и матери олигархов.

Пока я раздумывал об Анне Андреевне, в столовую вошёл её врач – немолодой мужчина, знающий себе цену, но сейчас выглядевший растерянным и неуверенным.

– Олег Петрович, Елена Васильевна, – начал он взволнованно, – Анна Андреевна мертва.

– Как мертва? – спросили мы оба в один голос.

– По-видимому, сердечный приступ, – сказал он, боясь смотреть нам в глаза.

– А вы где были? – в голосе Лены послышалась сталь.

– Я не знал. Она ничего не говорила, – виновато залепетал доктор, – только перед обедом попросила что-нибудь от головной боли. Я проверил давление, пульс – всё было в норме. Дал ей болеутоляющее и посоветовал полежать. Проверил, чтобы она легла. Но она попросила меня оставить её одну, сказала, что позовёт, если что.

Я не ощутил ни боли, ни сильного волнения, узнав о смерти мамы. Конечно, жалко её, как человека. За время, проведённое рядом с ней с момента моего пробуждения, я успел понять, что Анна Андреевна – хороший добрый человек, достойный уважения. Всегда жалко, когда такие люди уходят. Но видимо, отсутствие памяти защитило меня от излишней эмоциональности.

Лена же расстроилась, в её глазах отразилась тревога, и скрытая, не каждому ясная до этого момента печаль, стала легко узнаваемой. На какое-то мгновение она вся сникла, растерялась, как будто не зная, что делать. Но такая потерянность длилась недолго. Губы сжались, во взгляде появилась твёрдость. Она встала из-за стола, я тоже, и мы отправились в сопровождении доктора в комнаты Анны Андреевны. Здесь я был всего один раз, когда знакомился с помещениями дворца.