Я проснулся. Открыл глаза. Тёмная бездна сна в одно мгновение превратилась в яркое солнечное утро.

Белый потолок, украшенный гипсовыми гирляндами орнамента, смотрел на меня со своей высоты. В его глазах – округлых выпуклых зеркалах, расположенных между звеньями орнамента, я увидел размытое уменьшенное изображение лежащего на кровати человека. Это я. Больше некому. Но сверху на меня сразу из нескольких глаз смотрел совершенно незнакомый мне человек. Тёмные, коротко постриженные волосы, круглое лицо. Глаза, скорее тёмные, чем светлые, то ли впалые, то ли синяки под глазами – изображение в зеркалах не слишком отчётливое, да и карикатурное какое-то.

Это я? – в голове медленно всплыл вопрос, подобно тому, как медленно прокручиваются кадры, если замедлить скорость показа. И вслед за ним также медленно всплыл другой вопрос: Кто я? Вместо ответов на эти, казалось бы, очевидные вопросы, была пустота.

Я попытался сосредоточиться, чтобы всё-таки где-то в своей памяти поискать подходящие ответы, и понял, что там ничего нет. Только пустота. Я тыкался и тыкался в эту пустоту, как в стену, которая в момент, когда я проснулся, откуда-то возникла в моей голове, и которую пробить я был не в силах. Я не мог вспомнить, кто я, так же как не мог вспомнить, какой я, как выгляжу. Впрочем, ответ на этот вопрос был в зеркальных глазах потолка, хотя и искажавших действительность, но всё же дающих представление о том, что я мужчина, не молодой, но и не старый, брюнет.

Вот, пожалуй, и всё, что я мог о себе сказать. Негусто получилось.

Я решил поискать ответ на вопрос: Где я? И стал разглядывать комнату. Она не казалась мне знакомой. Я не знал этой комнаты так же, как не знал себя. Высокие с лепниной потолки и стены, пастельные тона, вкрапления круглых выпуклых зеркал в потолке и в верхней трети стен. Слева от меня – два огромных окна, зашторенных светлыми шторами, которые рассеивали свет солнца, от чего воздух в комнате казался матовым.

В этот момент я понял, что знаю: есть солнце, и оно сейчас ярко светит за окном. Я даже понял, что оно уже довольно высоко над горизонтом, значит уже или позднее утро, или день. Я знаю, что такое солнце, что такое день, что такое окно, шторы, потолок. Я даже знаю, что справа от меня стоит стойка с капельницей, и в правую руку мне сейчас капает какой-то раствор. Роскошь отделки помещения сильно отличается от больничной обстановки, следовательно, я не в больнице. Я и это знаю!

Но почему тогда я не знаю, кто я?

Я попытался вспомнить, что со мной случилось, и опять натолкнулся на тёмную стену в своём сознании. Я не помнил абсолютно ничего. Ни того, что было в недавнем прошлом, ни того, что было в далёком прошлом. Как будто у меня не было ни детства, ни юности. Ничего! Зато я знал, что такое детство! Но его не было!

Видимо, я так пытался сосредоточиться и ускорить смену мыслительных кадров, чтобы получить хоть что-нибудь, кроме пустоты, что даже приборы, которые стояли за капельницей, почувствовали мои потуги и громко заверещали почти одновременно: сначала один, потом другой.

Резко распахнулась огромная белая с пастельной инкрустацией двустворчатая дверь, и в комнату влетели сразу три человека. Темноволосая, с короткой стрижкой женщина средних лет в белом халате, под которым был медицинский костюм светло-голубого цвета, быстро подошла ко мне, наклонилась и заглянула прямо в глаза. Женщина помоложе, в медицинской шапочке, из-под которой на лоб непослушно выбивалась рыжая чёлка, в таком же медицинском костюме, но без халата, нажала на какие-то кнопки на приборах, отчего они тут же перестали визжать, и стала что-то записывать в журнал, который был у неё в руках.

За женщинами следовал средних лет интеллигентный мужчина тоже в халате, только нараспашку. Под халатом он был одет в строгий серый костюм, ворот светло-голубой рубашки сильно контрастировал с его загорелой кожей.

Женщина постарше, продолжая пристально смотреть мне в глаза, сказала:

– Здравствуйте, Олег Петрович! Как Вы себя чувствуете? У Вас что-нибудь болит?

Вот как! Олег Петрович! Значит это я – Олег Петрович. Теперь хотя бы знаю своё имя.

Я молчал.

– Как Вы себя чувствуете? У Вас что-нибудь болит? – продолжала темноволосая женщина-врач. В том, что передо мной врачи, я не сомневался. Возраст, уверенность в своих действиях, специальная одежда – всё говорило об этом. Я понял, что знаю, кто такие врачи, что одеты они в специальную медицинскую одежду, но я также понял, что передо мной совершенно незнакомые мне люди, которые почему-то меня знают, а я их – нет.

Не дождавшись от меня ответа, женщина-врач в растерянности посмотрела на врача-мужчину. Он подошёл к кровати с другой стороны, также наклонился надо мной и уставился мне в глаза, как будто что-то выискивая в них. Потом он вкрадчиво спросил, обращаясь ко мне:

– Олег Петрович, Вы меня слышите? Если не можете говорить, моргните.

– Да-а, слы-ышу.

Говорил я, но голос свой я также не узнал. Это был низкий, немного хриплый, негромкий голос незнакомца, растягивающий слоги.

Женщина облегчённо выдохнула, выпрямившись.

– Очень хорошо, – сказал мужчина, – мы рады, что Вы, наконец, очнулись.

– На-аконец? – прервал я его вопросом, не понимая, что происходит.

– Вы уже трое суток, как…, – он задумался и продолжил, – спите. Как Вы себя чувствуете? Что-нибудь Вас беспокоит?

В его глазах читался интерес. Пока я пытался осмыслить, что же ответить, женщина постарше отошла к подножию кровати, уступив место более молодой, которая поправила капельницу.

Как я себя чувствую? Никак не чувствую. Я вообще себя не чувствую, я не знаю, что должен чувствовать и как, кто я и откуда.

В ответ на моё замешательство, мужчина решил уточнить вопрос:

– У Вас что-нибудь болит? Может быть, голова?

– Не-ет, не бо-олит, – медленно ответил я, вдруг осознав, что мне как-то не очень удобно двигать языком, какой-то он вялый. Также я осознал, что знаю, что такое боль.

– Голова не кружится? – продолжил мужчина, в его глазах читалось удовлетворение моим предыдущим ответом.

– Не-ет, – я понял его вопрос, но мне не хотелось ничего говорить вообще. Сознание продолжало медленно течь, как при просмотре старой киноплёнки в замедленном режиме, постоянно натыкаясь на стену пустоты. И опять я знал, что такое замедленное кино.

– Тошнота? – похоже, доктор также решил быть кратким.

– Не-ет, – выудил я из себя, понимая, о чём он меня спрашивает. Ощущение тошноты я знаю, но сейчас его не было.

– Олег Петрович! Вы меня узнаёте? – Темноволосая докторша, пристально наблюдавшая за мной, начала о чём-то догадываться.

– Не-ет, – опять ответил я.

В глазах всех троих появилось нескрываемое беспокойство.

– А Вы помните, что с Вами случилось? – теперь спрашивал мужчина.

– Не-ет.

– Ну, это как раз неудивительно, – сказал он рассудительным тоном, обращаясь к обеим женщинам, – имеется выраженный горизонтальный нистагм. Сотрясение мозга налицо.

– Где-е я? – прервал его размышления вслух я.

– Как где? Вы у себя дома, в своей спальне, – стала объяснять темноволосая. Тревога в её глазах начала перерастать в панику, даже слезинка выступила. Но она тут же напряглась, пытаясь сдержать слёзы, и дальше говорить не стала. Ей на помощь пришёл мужчина:

– Три дня назад утром с Вами, Олег Петрович, произошёл несчастный случай. Вы упали и ударились головой. Конечно, Вам сразу же провели обследование, ЯМР. Всё в порядке: ни переломов, ни кровоизлияния в мозг нет.

Я слушал внимательно, хотя это оказалось нелегко. Его слова с трудом проталкивались сквозь пустоту в моей голове, пытаясь вызвать какие-то образы. И вызывали. Я знал, что такое ядерно-магнитный резонанс. Но я по-прежнему не знал, кто я.

– Служба Вашей безопасности доставила Вас сюда. Здесь, в Вашей спальне, оборудовали медицинский пост. Виктория Сергеевна – Ваш личный врач, Светлана Геннадьевна – врач-реаниматолог, невролог. Удивительно, что Вы не помните Викторию Сергеевну, ведь она работает у Вас уже несколько лет. Возможно, это действие лекарств…