— Вот мне всё было интересно, — начал разговор Курск, когда все, кроме Вани, были уже немного пьяны, — почему ты просто так всё бросил и пошёл с нами? — Севрюк явно обращался к Воронежу.

— Да потому что он привык оставлять близких в беде, неужели не ясно? — Насуропился Елец, то и дело бросая злобный взгляд на брата.

— Хе-ей, братюнь, да ты и сам знаешь, что это неправда. Я ж о тебе всегда больше всего пёкся, хотя ты, правда, это вряд ли замечал, потому и не ценил никогда. — То ли брюнет всегда так разговаривал, то ли уже успел изрядно захмелеть, но его голос был весёлым даже при обсуждении столь серьёзных вещей. — А ушёл я потому, что с самого начала не хотел оставаться с Тумой надолго. Не поймите меня неправильно, он, конечно, хорошее олицетворение, и вверенных ему судьбой людей ни за что не продаст, а наоборот — защитит любой ценой. Оно и понятно: в наше неспокойное время в степи каждая жизнь на счету, все важны. Всё дело в его характере… — Вадим залпом осушил пол-чашки. — Так, ладно, братва, начну издалека. Всем слушать! А ты, — обратился он непосредственно к Ельцу, — фыркай поменьше, пожалуйста.

— Да как ты… — Если бы не сидевший рядом с Валерием Морша, тот бы, наверное, со злости запустил бы что-то в столь раздражавшего его брата, но, благодаря мокшанину, всё обошлось.

— В общем, когда батя наш отправился к праотцам благодаря монголам, остались мы с этим ёжиком одни-одинёшеньки. Нет, конечно, можно было наведаться к Рязани, сесть ей на шею и ни о чём больше не думать, но Ельчик был решительно против такого поворота своей судьбы — он уже тогда был, что называется, сильным, гордым, ни от кого не зависящим.

На этих словах Елец картинно и громко хмыкнул, будто говоря всем о том, что россказни брата не больше, чем сказки.

— Только попробуй сказать, что это неправда. Я прекрасно помню, как ты постоянно заливал мне о самостоятельности, угрожал уйти даже, если я всё-таки решу свалить к тётке. Ну, а я что? Почертыхался, да и смирился. Скажу сразу, что сам-то я был бы не против жить в тепле, да уюте, но мелкого моего братика это волновало мало. А я не мог его бросить — он же постоянно лез на рожон, к любому нашему врагу — сразу драться, даже если тот был гораздо сильнее и многочисленнее.

— Не неси чепухи, всё было далеко не так! — Встрепенулся Елец.

— Дело усложняло то, что вот этот вот, — Воронеж кивнул в сторону Тяргона, — продался врагу, хотя должен был оберегать нас, как детей своего господина, между прочим, — особенно выделив голосом последние слова, он продолжил, — которому когда-то клялся в верности.

Морше стало неуютно, и это почувствовали все. Желая как-то сгладить обстановку, Воронеж не стал останавливаться, и заговорил снова.

— Нет, ты только не подумай, я всё понимаю. Тебе хотелось есть, спать, жить, в конце концов. Я понимаю твой выбор и, в отличие от этого комка нервов, не собираюсь ни в чём тебя обвинять.

— Конечно ты не станешь! — Горько усмехнулся Елец. — Ты же сам такой же! Ты так быстро забыл смерть отца, будто его и не было вовсе! Разве так должен поступать благодарный сын?!

— Я просто понял одну простую истину, Ельчик. Наш отец очень сильно любил нас и всегда, ты слышишь, всегда оберегал от невзгод. А ещё он желал нам счастья. Поэтому то, как я живу, его бы устроило. — Брюнет улыбнулся. — Ведь я чувствую себя счастливым. И был таким и ранее. И да, — он нахмурился, — не смей говорить, что мне не было тяжело после его смерти. Ты просто не знал, что я на самом деле чувствовал.

— Да пожалуйста! — Фыркнул Валерий. — Вот только я всё равно останусь при своём мнении.

— Дело твоё. А я, пожалуй, вернусь к рассказу. Итак, как я уже говорил, наш Ельчик постоянно хотел быть резким и сильным, он словно хотел перекрыть этим свои задержки в росте и развитии…

Глухой удар по столу заставил глиняную посуду затрястись, а всех — повернуть голову к Валере.

— А не охренел ли ты часом?! — Поднявшись и всё ещё держа одну руку в кулаке на поверхности стола, Елец был готов выместить на брате весь свой гнев.

— Тихо-тихо, — попытался успокоить его Тяргон, — Лерик, он же специально, не поддавайся…

Он потянул Валеру обратно на лавку за рукав кафтана, за что сразу же получил удар по руке и, почувствовав боль, отдёрнул её. Злое выражение лица у Ельца сменилось на обиженное и оскорбленное, и он молча уселся обратно, высокомерно отвернув нос от Воронежа и выражая тем самым ему тонну своего презрения.

— А вот я с ним жил несколько веков, ага. И ещё защитить пытался. Правда, Самарканда[2] я прозевал, и Ельчик успел огрести от него так, что я до сих пор удивляюсь, как он там вообще жив остался. Но я всё же благодарен врагу за этой бой — он, хоть и немного, но вправил моему братьке мозги.

Казалось, что он просто дразнит Ельца, провоцируя его новый выпад. Но, благо, тот продолжал строить из себя невозмутимого недотрогу, который явно был уже выше колких шуточек братца.

— Незадолго до этого события Тяргон тоже присоединился к нам, и поэтому после того боя мы вместе лечили этого дурня. Причём он возился с ним гораздо больше, чем я, и потому в конце концов, я и поручил ему отнести его Рязани. Я тогда думал так: о Ельчике позаботятся, у Тяргона есть своя народность, и потому тоже не пропадёт, а как же я?

— И тогда ты подался к казакам? — Озвучил интересовавший его вопрос Курск.

— Именно! Там же рады всем, лишь бы пользу приносили. А я и с лошадьми управиться могу, и боевому делу более-менее обучен, вот и ушёл, деваться-то было некуда. К тому же, народ мой состоял тогда, как в прочем, и сейчас, из смешения людей из всех окрестных местностей, так что своего княжества или даже государства я построить не смог бы даже при всём желании. Вот и прибился к стае таких же одиноких, как и я сам. И тогда я впервые почувствовал силу в нашем единстве.

Решив уже опустошить кружку, Воронеж допил её содержимое таким же залпом, как и ранее.

— Что же до Тумы… — Он замолчал на пару секунд. — Будь у него более сносный характер, я бы оставался с ним дольше. Но у него слишком много своих заморочек: при любом упоминании Москвы и его приближённых так яростью исходил, что лучше было делать ноги, пока не стало слишком поздно. Или, например, никогда ничего не рассказывал о себе, да и вообще был очень скрытным в плане своей жизни до казачества. Я знал только, что происходит он откуда-то из центра, да и всё. Ну и да, я же поболтать тот ещё любитель, и мне в его обществе порой было даже немного тяжеловато. — Он усмехнулся. — Вы-то, наверное, уже поняли. В общем, не сошлись мы характерами, бывает. Только вот теперь мне в Черкасск, да и в целом на нижний Дон, путь заказан — предательства Тума точно не простит. Но я не хотел быть ему врагом. Я надеялся, что он всё поймёт сам, но, зная его, думаю, что этого, скорее всего, ждать не стоит.

Налив себе ещё вина, Воронеж подытожил:

— Да и ладно, чёрт с ним. Я всё равно бы рано или поздно вернулся к брату. Потому что я на самом-то деле люблю его, каким бы идиотом он ни был.

Елец на такое громкое заявление никак не отреагировал. Только лишь взгляд его стал менее надменным, да и смотрел он теперь на своих спутников, а не куда-то сквозь них или в сторону.

— Как видите, это и произошло. Выпьем за это? — Воронеж засмеялся и потянулся своей чашкой к центру стола, а за ним его примеру последовали и Курск с Моршей. Только Ваня и Валера так и остались сидеть на своих местах: первый — потому что пить ему Курск строго-настрого запретил, да и сам он никогда не пробовал ничего крепче сидра, а второй — потому, что всё-таки ещё был зол и обижен на брата за сказанное им до этого.

— Вообще, мне почему-то кажется, что я вас ждал. — Вновь заговорил Вадим после новых глотков. — Потому что этих двоих я бы и так потом нашёл, а про тебя, Курск, кстати, я иногда слышал от Тумы, так как был его доверенным лицом. Кстати, у вас же какое-то слишком важное задание от царя, я прав?

Севрюк кивнул, закусывая выпитое вино наскоро приготовленным мясом.