– Ну что, выспался?
И дыхнула ему в лицо дымом.
Ваня обернулся к ней коротко, потом с какой-то отчаянной надеждой бросил взгляд Ирине, так и не удостоившая жениха даже единственного обличительного слова, с трудом сглотнул. Никогда больше ему никто не высказывал одновременно такого презрения, и никогда больше ему не было так стыдно.
И Иван ушёл. Он понимал, что виноват, он клял себя, на чём свет стоит, призывал на свою голову всякие небесные кары за предательство, клялся и божился, что такого больше никогда и ни при каких обстоятельствах!.. Да ваще!.. Ну, в-ваще ж-жешь!..
Парень ещё до лифта тысячу раз приговорил себя и расстрелял тысячью патронами, при этом сам себе придумывая оправдания за отступничество. И вот в этот момент, мол, всё осознал и всё-всё понял, что как, оказывается, ценит и любит Иришку. А вот эта шалава Ольга, которая воспользовалась его невменяемым состоянием и что солдаты так традиционно обделены и скучают по женской ласке, такая, оказывается, сука! Подставила ведь, прям – натурально подставила, шалава озабоченная! И как ты с ней ещё продолжаешь общаться?..
Ирина вычеркнула Ваню из своей жизни быстро, окончательно и бесповоротно. Она больше ни с кем и никогда не говорила о нём, не интересовалась его жизнью. Все контакты она удалила, фотки и письма сожгла в ведре в тот же день, надымив в квартире, не обратив внимание на вопли матери, едва не спровоцировав вызов пожарных соседями. И в пылу праведного гнева не пожалела даже самые старые чёрно-белые детские и школьные групповые фотографии, где присутствовал так или иначе обидчик.
– Это не только твоё прошлое! – вопила мать. – Ирка!!!
Но дочь лишь холодно взглянула на мамку, сжав тонкие губы, и опять села на кухне, уставившись в окно. Эта поза стала основной в их последующих ссорах – Ирина, как правило, мало контраргументировала на выпады и обвинения матери, она просто отворачивалась к окну и молчала, чем страшно бесила Любовь Онуфриевну.
А Ольга осталась лучшей подругой.
– Она честная, – сказала сама себе девушка, – а это редкость по нынешним временам и надо ценить.
В тот же день Ирина сделала короткую мальчишескую причёску и больше никогда не знала проблем с расчёской. Ей даже шло так.
Глава 2 Кирюша
Ирина отучилась в институте стали и сплавов. Её оставляли в аспирантуре, как абсолютную отличницу – технические науки давались ей легко, это вызывало законную гордость у отца.
– В меня мадам Остовская! – ему, как ни странно, нравилось теперь её так называть. – Вот только бы замуж выдать, а то наука до сухаря доведёт, и внуков не дождусь. Парочку бы, ёкарный баобаб.
А Ирина была равнодушна к мужчинам, её полностью занимала учёба, работа на кафедре, научная деятельность, которая к концу обучения уже так захватила, что карьера в этой стезе виделась совершенно отчётливо. Народ научный прочил ей великое будущее. Женщины завидовали, мужики изумлялись. Именно тогда, на кафедре, стало ясно, что Ирина прекрасно срабатывается в мужском коллективе, она была своим в доску парнем, могла поддержать компанию, наравне жарила шашлыки, но отказывалась от ста пятидесяти ледяной под мясо и огурчики. Сослуживцы её ценили за научные идеи и безотказность в посиделках, в которых она выгодно участвовала, скидываясь наравне со всеми. Как-то пыталась закурить, но не понравилось. Зато всегда в шкафу для своих у неё была заначка курева, что ещё более вызывало уважение у мужиков. Да и не краснела от похабных анекдотов, ржала как все. Короче говоря: платьев не носила в прямом и переносном смыслах.
Женщины её раздражали и вызывали презрение явным непониманием элементарных вещей. В науке, само собой. Дамы вообще избегали общения с ней, подозревая в Ирине лесбиянку. Таких называют, кстати – буч: девочка в лесбийской паре в образе и роли мальчика.
После диплома, который она защищала в профильном НИИ, Ирина решила не оставаться в аспирантуре, а поработать в институте, набрать материал для первой диссертации и потом продолжить обучение. Научные руководители, скрепя сердце, согласились с её планами – они уже прекрасно знали младшего научного сотрудника Островскую и её несгибаемую волю.
Диплом обмывали в ресторане, куда Ира пригласила Ольгу, как лучшую, и, пожалуй, единственную подругу. Да: в институте на обучении она толком ни с кем и не сошлась. До возвращения Ваньки она жила мечтами о нём, а после его измены мужчины перестали для неё существовать как объекты сексуального притяжения. Её поколение – мальчики на потоке и редкие девочки не вызывали в ней никакого дружеского интереса. Списывать и помогать она никому не соизволяла, на дни рождения не приглашала и даже не отмечала. И вообще, она как бы закрылась от мира и людей, не источала никаких феромонов, была настолько незаметной, что многие однокашники уже после нескольких лет выпуска не могли её вспомнить.
Вот в ресторане это всё Ольга и увидела. Перед походом на выпуск она имела короткий разговор с Георгием Ивановичем, который её настоятельно просил как-то посодействовать в личной жизни дочери.
– Я знаю, что вы очень близкие подруги, – сказал он в трубку, – и ты имеешь на мою дочь определённое положительное влияние. Ты же бываешь на курортах, я оплачу, без проблем…
– Так что Ирка-а, завтра мы с тобой летим в Анапу, твою мать! – раззадоренная шампанским и коллективным вниманием одногруппников Ирины, полупьяная Ольга повисла на шее подруги, уткнувшись ей носом в плечо. – И никаких отговорок! Харэ тут киснуть! Ты до сих пор девочка, а смотри, какие у тебя рядом парни есть, а? Не все же ботаны заморенные! Очкарики, буквоеды, твою мать, хе-е… Ну, не видишь никого? Ну? А вот тот, в свитере? Нет? Да-а… А о счастье бы пора своём и позаботиться, мать!
Ирину счастье не интересовало, и она упёрлась.
– Ну, просто тогда поедем на море – ты же серая, как мышь! Хрен с мужиками, но море – оно для здоровья надо! Отдохнём пару недель – солнце там, винишко!..
Ирина была абсолютной трезвенницей, но моря и солнца ей вдруг захотелось.
– …Это был форменный кошмар! – рассказывала мне Ольга, – ты даже не можешь представить, какой это оказался на самом деле кошмар! Это была сплошна-а-а-я ж-жопа!! Но в конце – кое-что интересное…
Ирина в Анапе пасла Ольгу похлеще, чем мать – девочку-подростка. У которой вдруг где-то зачесалось. А, как известно, юг – это такое место, где у всех девочек, вне зависимости от возраста начинает обязательно где-то в особых местах чесаться и мамаши, если промохают этот момент, вполне могут прозевать и упустить вдруг осознавших свою половую принадлежность дочерей. Упустить их внепланово во взрослую жизнь. Где кино, вино и домино. И потом, кстати, по многолетним научным наблюдениям компетентных товарищей у девочек чешется в том же месте каждый приезд, не важно – сколько уже стукнуло лет девочке, познавшей первую любовь в этих местах – четырнадцать или сорок четыре. Юг – он такой…
Ну, так вот. Ольга бывала в этих краях не раз, потому взяв бразды в свои ловкие ручки, поначалу руководила всем процессом. Она не стала заморачиваться с египтами и другими заграницами, Анапа была проще и понятнее: не надо менять деньги, рестораны, кухня, вино и море с развлечениями для отдыхающих были вполне предсказуемыми, что с характером Ирины было немаловажно.
Аэропорт встретил их одуряющей жарой и стаей колоритных хищных таксистов на выходе. Ирина после перелёта, в котором она едва не сошла с ума от страха (на маршруте немного трясло, Ольга же бухала коньяк, и ей было по фиг), была готова немедленно отдать тяжеленный чемоданище первому же встречному из них, сверкающих белозубыми улыбками и как мантру, повторяющих: «Та-аксы-и-и! Та-аксы-и-и!». Лишь бы не волочь этот груз и куда-то уехать и доехать, наконец, до моря и пляжа. Но Ольга ловко перехватила подругу из почти сомкнувшихся крючковатых паучьих лап таксистов и расставленных ими сетей, и потащила её к остановке общественного транспорта, что вызвало естественное недовольное ворчание в стае диких частных извозчиков. Ольге было плевать, Ирина безропотно (пока) поплелась за ней, катя за собой чемодан с наспех побросанным московским скарбом.
