Я так тебя ненавижу, милый мой. Я так тебя люблю.
…Девушка забылась к утру, когда сумерки робко засинели за окном. Сон был глубоким, почти мёртвым, как у вдрызг упившегося человека, но при этом острым, с мгновенными яркими вспышками сновидений. Она жила в нём, он был из какой-то параллельной жизни. Сон был то вязким, как кисель, то чутким, ясным, острым, как заточенная кромка ножа, о которую резалась, то ли чистя картошку, то ли рыбу. Сновидения мелькали, калейдоскопом сменяя друг друга, образы были то ясно читаемыми, но незнакомыми, то расплывчатыми с подозрительно узнаваемыми чертами, но иногда в спящем сознании возникала чёрная дыра, куда Ирина всем своим сонным существом таращилась, силясь чего-то осознанно в ней рассмотреть.
Она очнулась (именно очнулась, а не проснулась) от того, что на кухне звякнула ложка о блюдце. Там кто-то чаёвничал. Ира приподняла тяжёлую лохматую голову от подушки – её удивило то, что дверь из комнаты была прикрыта, когда как в их семье межкомнатные двери никогда не закрывались после ухода отца.
И сердечко её забилось, как подстреленная лань: он уже здесь! Он с мамой на кухне пьёт чай! Он не стал её будить, миленький мой, заботливый мальчик! Ах, я сейчас! Сейчас, буквально минутку! Я быстро! Мигом!
Руки были ватными и до злобного зубного скрипа непослушными, халат запутался, как клубок пряжи, и был явно против того, чтобы его надевали, тапки не хотели запрыгивать на ножки и прыжками скакали от девушки по комнате, норовя забиться в самый недоступный и пыльный угол. То под кровать, то под шкаф, то под занавески…
Увидела мельком себя в отражении книжного шкафа на фоне корешков книг и ужаснулась – волосы были всклокоченными, глаза безумными. Разве можно было появляться в таком виде перед любимым?! Да что он скажет? Разлюбит – непременно и мгновенно разлюбит такую лахудру! Девушка схватила щётку и принялась остервенело драть свои волосы, запутав их ещё сильнее. Вдруг с ужасом вспомнила, что так и не справилась со страхом и ленью и не сходила к стоматологу. Теперь из-за дырки наверняка утреннее амбре изо рта! Как она будет целовать Ванечку?! Она ясно представила, как скривятся его губы, и ужас новой волной ударил её в скулы, сведя их до ломоты между зубов. Ирина была уже в предобморочном состоянии, а на кухне кто-то неторопливо вёл беседу – до девушки доносилось невнятное бормотание. Вроде кто-то засмеялся коротко – наверно Ваня рассказывает матери про службу и какие-то армейские хохмы.
Ира села на край своего дивана и несколько минут тупо сидела, глядя в одну точку и ничего не думая. Это в конечном итоге всё-таки привело её в чувство – дыхание и сердцебиение постепенно нормализовались. Она встала и уже гораздо спокойнее посмотрела на себя в зеркало гардероба. Подумала. Всё рассчитала.
Надела такой непослушный халат, достала тапки из-под дивана. Покопалась в сумочке – нашла дирол в половинке затёртой древней пачке и хорошенько его разжевала. Потом тщательно и неторопливо причесалась – отметила, что сегодня же надо сделать хорошую причёску, не пожалеть денег, так как перед свадьбой будут много гостей, придётся бывать в разных местах, магазинах, в загсе и так далее. Потому надо выглядеть на все сто. Девушка осмотрела свой гардероб, в основном нерадостная и будничная одежда, но зато нашла несколько ранее подаренных Ольгой вещей и запланировала сегодня же, после парикмахерской отправиться с подругой по магазинам. Хорошо завязала пояском халат, осмотрела себя придирчиво в зеркале с ног до головы и вышла, почти успокоенная, из комнаты.
Она толкнула прикрытую дверь кухни, едва сдерживая внутреннюю трясучку, не поднимая глаз, зашла, и очень внимательно глядя на свои руки, налила полкружки воды. Выпила.
– Привет, Ирка!
Ирина резко обернулась на голос – за столом сидели мать и Ольга. Ваньки не было.
Что-то надорвалось в душе у девушки. Совершенно ясно она поняла в ту же секунду, что обещанного счастья – не будет.
– Да. Вот – я. Да не таращься ты так, я ж не явление Христа народу, хех. – Ольга затянулась сигареткой, стряхнула пепел и отхлебнула чаю. – А зефирки у вас, тёть Люб, прям классные!
– Садись вот, – мать встала с табуретки. – Попей с нами чаю. Сейчас я тебе…
– Я сама!..
Ирина порывисто метнулась к плите, схватила горячий чайник, чуть не заревев, наплескала себе кипятку в чашку, бросила с грохотом чайник обратно на плиту.
– Сама так сама.
– Ира, я тут твоей маме рассказала…
И тут Любовь Онуфриевну прорвало, как будто она не желала больше Ольгиных откровений:
– А я тебе говорила, нечего тут в мечтах… Мужики – все одинаковы, они одним только местом думают. Им только одно и надо. Вечно так! И Ольга, твоя лучшая подруга, сколько раз тебя предупреждала, а? Сколько? Сто раз! А ты же у нас самая умная, с тобой спорить бесполезно – ты и так про всех знаешь, как же!
– Заткнись! – Ирина с размаху приложила обжигающую ладони чашку об пол – осколки и брызги полетели острыми молниями, женщины за столом вздрогнули одновременно. Девушка, практически оттолкнув мать в сторону, схватила табуретку и уселась напротив Ольги, подавшись к ней грудью.
А та отшатнулась, поражённая бешенством в глазах, в которых читалось знание правды.
– Говори!
– Да трахнула я его, – через две секунды беспечно ответила Ольга, как будто сообщила об очередном успешном шопинге. Надо напомнить, что она имела удивительное свойство никогда особо ничего, что происходило с ней и вокруг, не принимать близко к сердцу. Так и сейчас молодая красавица легко вынырнула из омута испуга, куда её толкнул взгляд подруги. – Я решила его проверить, правда ли, что он тебе верен. А то слишком много болтали… Я же о тебе беспокоюсь, ты мне не чужой человек, вот – тёть Люб знает! Вдруг врёт – ведь говорили же… И точно – залезла я к нему, а он давай меня лапать. А я чего? Я – чего? Я ж живая!.. Чувственная! О!..
Ольга вздохнула, взор её затуманился, глаза полузакрылись, она прикусила нижнюю губу.
– Мне вообще, когда соски щиплют нельзя… – продолжила она вдруг севшим голосом, – меня уносит тут же… И делай со мной… что хочешь…
– О-ольга!
– Да-да, тёть Люб! Ну и трахались мы с ним до полседьмого утра. Палок шесть мне кинул, изголодался поди, солдатик. Я уж сомлела совсем, со счёта сбилась, ага… Ходить теперь больно в туалет по-маленькому, представляешь, Ирка – щиплет же! У него, знаешь, инструмент какой? Ого-го-гошеньки!
Ира смотрела в окно, отвернувшись с первыми словами подруги всем телом. Слова Ольги долетали до неё как из бочки – гулко и волнами, дёргая барабанные перепонки невнятным неприятным свербением. Лучшая подруга ничего не пожалела для неё, пошла и вывела этого вруна на чистую воду, вывела слабака и тряпку, на которую не то, чтобы положиться, да вообще… Твою мать, вообще… Ни-че-го! Спасибо тебе, спасибо тебе огромное-преогромное, Оленька, ты действительно – настоящая подруга, – честная, твою мать и верная! И как бы потом с этим вруном жить бы пришлось? Ведь изменял бы постоянно, бегал налево, с-сука!..
Тренькнул входной звонок. Они вздрогнули, Ольга замолчала. Мать пошла открывать дверь.
– А-а-а, Ванечка. Заходи, заходи…
– Здрасьте, Любовь Онуфриевна, вот я…
– Да-да… вот тапочки.
– Спасибо.
– Ну вот, мы здесь – на кухне.
– Ага.
Ваня вошёл, источая перегар и улыбку. Но на пороге он остановился, как уткнувшись носом в невидимую стенку, улыбка сползла с его лица. Ольга с интересом повернулась к нему, Ирина наоборот – всё изучала пейзаж за стеклом.
И он сразу всё понял, он вообще был парнем неглупым. Слова застряли у дембеля в горле, он промямлил чего-то невразумительное, но потом, набрав толчками в грудь воздуха, не нашёл ничего более умного, как ляпнуть, махнув неуклюже правой рукой:
– Привет, Босота!
Ирина вздрогнула, но интереса к окошку не потеряла, Ольга хекнула высочайше и презрительно: она-то была на высоте! И чувствовала себя абсолютно честной и порядочной, как будто это не она развела пьяного и голодного Ваньку на секс. А Любовь Онуфриевна, положив руку на плечо несостоявшегося зятя, очень по-доброму тихо спросила:
