В полуобморочном состоянии Ира чувствовала, как кто-то переворачивает её на спину, шарит руками по телу, с хрустом рвёт лёгкое платье, тискает грудь – это было омерзительно и жутко, она замычала невнятно, не соображая ни слова. И тёмный силуэт на фоне вращающегося неба с расплывшимися от слёз пятнышками звёзд приблизился к ней, на несколько секунд прекратив добираться до цели, в нос ударил тошнотворный запах лука, специй, перегара и какого-то парфюма, опять сдавивший спазмом горло, но у девушки не было сил отвернуться.
Она услышала приглушённый смешок и чей-то очень знакомый голос прошептал:
– Моя девочка, моя…
А потом ударил её.
И ещё, и ещё раз.
Но в темноте атакующий толком не увидел, куда бьёт, потому удар пришёлся один раз в верх лба, содрав кожу у волос, раз черканул по верхней губе, и ещё куда-то в затылочную часть, к шее, но больше в землю, чем в голову. Силы видимо были вложены в самый первый удар, снёсший с ног, а эти – больше для собственного удовлетворения и для острастки жертвы.
Насильник замешкался – стоя перед распростёртой девушкой на коленях, он стал торопливо расстёгивать штаны, но замок заело, и мужчина нервно его дёргал, глухо ругаясь себе под нос.
А Ирина быстро приходила в себя – ангелы теребили её за нос, заставляя мозги работать, а страху отступить. Она уже хорошо чувствовала свербение в разбитом лбу и поцарапанном локте, голова почти перестала кружиться, как будто удары насильника стали ободряющими оплеухами, боль же в боку отступила, стала тупой и гораздо более терпимой.
Мерзавец к тому времени справился с замком на штанах, рывком стащил их вниз до колен и теперь возился с трусиками девушки. Сначала он их хотел разорвать, как и платье, но ткань оказалась куда крепче; стал тогда просто их стаскивать, приподнимая тело над землёй одной рукой. Ирина не проявляла никаких признаков жизни, наблюдая за парнем через полуприкрытые веки. Мыслей у неё не было, паника вдруг отступила. Она просто наблюдала за ублюдком, ничего не думая.
А тот, освободив себе дорогу, уже плохо соображая от вожделения, навалился на Ирину сверху, хватал довольно сильно пальцами за лицо, стискивая щёки, оттягивал кожу на шее, слюнявил шею, ключицы и соски. Потом дёргаясь, елозя по всему телу, тыкаясь твёрдым шишаком куда-то поверх лобка, пытался найти путь к заветному сейфу, за которым – счастье, удовольствие, власть и слава в собственных глазах. И при этом насильник сипло и неровно дышал, полу-выговаривая слоги:
– Де… воч… ка-а… Ха… а… рош… ш-ш-ш… а… я… а…
А девица, лёжа без движения, практически усыпила бдительность Джарика, которого и узнала в этот кульминационный момент. А ведь он был уже у ворот рая…
Ира резко извернулась под парнем, как змея, разорванное платье помогло ей в манёвре, схватила одной рукой за мошонку ублюдка, а другой за его стоящее железным столбом жеребячье достоинство.
Это несомненное достоинство и предмет абсолютной гордости насильника уже столько лет не получало отказа в своём естественном желании быть победителем в передаче эякулята всем самкам мира! И тут какая-то замухрышка, которую царь царей снизошёл осчастливить в познании самого главного в жизни любой девушки, так неуважительно и бесцеремонно хватает своими цепкими пальчонками эту самую гордость и дёргает резко несколько раз в разные стороны – смертный испуг и жутко ж больно!!! А другой рукой она, это серенькое ничтожество, крутит, как заправский палач, драгоценную мошонку куда-то вверх и вбок – что больнее и страшнее в тысячу раз!!!
И Ирина вывернулась направо из-под застывшего как колодка любителя девочек, мечтателя. Лягнула его пяткой куда-то в живот или бок, отталкиваясь, придавая себе вектор движения, резво вскочила на ноги.
Как будто и не получила только что нокаут.
Адреналин плескался в крови как ртуть и жёг стенки сосудов, отчего боли уже не было, а пальцы и губы её горели, как в пламени мартеновской печи.
Иногда у Ирины при всей её малоподвижности и нескоординированной неторопливости в общении с предметами внешнего мира, получалось великолепно – точно, метко и сильно.
Это в нашем повествовании займёт особое место в описании её судьбы.
А насильник, наконец, смог набрать полную грудь воздуха и издал такой леденящий душу вопль, что, наверное, было слышно у побережья Турции! В Анапе же на несколько мгновений прекратился ежевечерний весёлый кутёж, люди остановились в танцах, сексе и винопитии и посмотрели друг на друга в секундном замешательстве. Ну а потом разом пожали плечами и с удвоенной силой и страстью продолжили свои занятия.
…И не целясь, просто наобум, но от всей души, как только смогла и на сколько было сил – со всего размаху и с двухшагового разбега, как пенальти в ворота противника сборной России по футболу в финале Чемпионата мира, Ирина засандалила носком туфельки куда-то в бочину катающемуся по земле и визжащему благим матом Джарику.
Она явственно услышала хруст, а кемпингист тут же заткнулся и уткнулся мордой в землю, продолжая лишь странно подёргиваться, хаотично елозя по ней руками.
Ира хотела его убить. И убила бы – если бы рядом валялась какая-нибудь палка, соответствующая по величине или камень потяжелее. Забила бы на хрен! Но в темноте, как на грех, ничего такого видно не было.
И она принялась дубасить его ногами, куда придётся – в основном по телу, так как цель была большая, и промахнуться было затруднительно. Джарик почти не подавал признаков жизни, не увёртывался и не защищался, лишь дёргаясь от ударов и скулящее выдыхая. Пару раз она попала в голову, но та была маленькой и твёрдой, и Ирина решила не портить туфли.
Она нанесла ударов тридцать, разбегаясь и в упор, несколько очень сильных и наверняка в результате у её жертвы оказались существенные побои. И лишь после того, как воздух стал наждаком обдирать сухое горло, она отвернулась от насильника и на дрожащих ногах совершенно обессиленная побрела к своему проклятому вагончику.
Эти триста метров были самыми тяжёлыми за всю её жизнь.
…С трудом обнаружила ключ под крылечком в заветном месте (было очень больно наклоняться и приседать – боль в боку к концу пути вернулась), трясущимися руками отворила замок, вошла, всхлипывая и чего-то постоянно причитая, едва переступая и прихрамывая на правую ногу, тут же бухнулась на ближайшую кровать в абсолютном изнеможении. И мгновенно отключилась.
В ту ночь реальная опасность висела над ней, и не только над честью, но и над формой существования её белкового тела. Это был знак, истинный смысл которого она так и не поняла, да и вряд ли когда бы захотела понять, а уж тем более принять в своей абсолютно приземлённой и практичной земной жизни. В жизни – где не было места ни богам, ни чертям.
Ей снился сон.
Она дома, маленькая – может, года четыре, но почему-то уже делает школьные уроки, сидя на жёстком подлокотнике их дивана. В комнате сумеречно, как будто мама экономит электричество и потому девочке приходится напрягать зрение, чтобы рассмотреть буквы и цифры. В комнате с нею какие-то люди. Они почти неосязаемы и кажутся маленькой девочке роем комаров, бессмысленно и хаотично толкущихся в сыром вечернем воздухе, великанами, беспрерывно бубнящие негромко себе под нос непонятные слова и полуслова. Отчего в комнате стоит гул. Да, их лица и фигуры неразличимы, но Иришка сама не хочет их видеть, смотреть на них, узнавать…
Лишь периферийным зрением она угадывает их броуновское движение, старательно выводя какие-то буквы в тетрадке, лежащей криво на её тоненьких коленках.
И фоном всему этому бессмысленному действию Ира ощущает своим маленьким детским сердечком жуткое одиночество холодного безвоздушного космического пространства…
Ольга вернулась в кемпинг пол-одиннадцатого.
Ирина сидела молча на лавочке у крылечка, положив мирно руки на коленки, рядом стоял собранный чемодан. Она была одета в длинное шерстяное платье серо-зелёных оттенков, на голове шляпка, закрывающая пол-лица.
