Они не приближались ко мне. Стояли, держа свои драгоценные подношения, и глядели на меня – те из них, у кого остались глаза, чтобы смотреть. Или глядели сквозь меня. В это мгновение я ощутил себя не просто невидимым. Я ощутил себя пустым, настолько пустым, что мог бы оказаться своим среди этих пустых человеческих оболочек.
По ним будто пробежала дрожь. А потом, в колеблющемся свете свечей, дрожащем от движения мертвых тел, зашевелилась Кали.
Дернула пальцем, слегка повернула кисть – сначала совсем незаметно. Но затем ее губы растянулись в невозможно широкой улыбке, а кончик длинного языка изогнулся. Она повела бедрами и высоко вскинула левую ногу. Нога, попиравшая миллионы трупов, двигалась с изяществом лучшей в мире балерины. От этого движения ее половой орган широко распахнулся. Но это не была щель, прикрытая лепестками половых губ, подобная мандале, которую я готов был целовать. Влагалище богини стало огромной красной дырой, будто ведущей к центру мира. Дыра во вселенной, обрамленная кровью и пеплом. Две из ее четырех рук поманили меня, туда. Я мог бы засунуть туда голову, а потом и плечи. Я мог бы вползти целиком в эту влажную алую бесконечность и вечно ползти дальше.
И я побежал; даже раньше, чем осознал, что хочу сбежать. Я упал с каменной лестницы, ударившись головой и коленями о ступени. Оказавшись внизу, я вскочил и побежал, не чувствуя боли. Я не знал, чего именно боюсь из того, что у меня за спиной. Временами казалось, что я не убегаю, а бегу навстречу чему-то.
Я бежал всю ночь. Когда устал так, что ноги уже держать перестали, кажется, сел в автобус. За мостом я оказался в Хоуре, самом бедном квартале на другом берегу Хугли. Я бежал, спотыкаясь, по пустынным улицам час или больше, пока не свернул обратно к Калькутте. Один раз остановился и попросил воды у человека, который нес два котелка на коромысле. Он не дал напиться из своей чашки, но налил в подставленные ладони. На его лице я увидел смесь жалости и отвращения, как к пьянице или нищему. Я был хорошо одетым нищим, это уж точно, но он увидел в моих глазах страх.
В последний час ночи я оказался среди заброшенных заводов и складов, с дымовыми трубами и ржавыми железными воротами, разбитыми окнами. Тысячи разбитых окон. Я понял, что снова оказался на Читпур-Роуд. Некоторое время шел в бледном сумеречном свете. Потом сдернул с дороги и заковылял через пустыри. И лишь увидев обугленные балки, возвышающиеся, будто почерневшие кости доисторического зверя, я понял, что оказался на развалинах больницы, в которой родился.
Вход в подвал был засыпан битым стеклом и искореженным металлом, углями, поросшими травой за прошедшие двадцать лет. На рассвете все это выглядело совершенно невинным. На месте здания осталось лишь огромное углубление в земле, метра полтора в глубину. Я сполз по склону и очутился среди пепла. Бесконечно мягкого, будто окутавшего меня. Я ощутил себя в безопасности, как в утробе. Купался в свете восходящего солнца.
Возможно, я действительно забрался в мерзкое ущелье между ног Кали, а теперь нашел выход оттуда.
Каждое утро с рассветом Калькутта очищается. Если бы солнце восходило тысячу раз за день, город был бы чист всегда.
Пепел шевелился вокруг меня, окрасив в серый цвет мои руки и оседая на губах. Я лежал в безопасности, в утробе моего города, названного его поэтами Владыкой чувств, «Городом счастья» и «Влагалищем мира», будто возлежал среди мертвых. Они не были мне опасны – я знал их богиню, я разделял с ними жилища. И когда над грязью и великолепием Калькутты взошло солнце, небо было наполнено дымными облаками и светилось нежно-розовым светом, будто сгорало у меня на глазах.
Элизабет Хэнд
Лесной царь
Элизабет Хэнд – признанный автор, написавший множество романов и три сборника коротких рассказов; давно рецензирует публикации в «Вашингтон пост», «Салон», «Виллидж войс» и «Бостон глоуб», а также пишет статьи в «Журнал фэнтези и научной фантастики». Роман «Иллирия», получивший Всемирную премию фэнтези, написан под влиянием «Двенадцатой ночи» Шекспира и недавно был издан в США. Ее последний роман «Доступная тьма» является продолжением романа «Потерянное поколение», последний из которых был удостоен премии Ширли Джексон.
«Потерянное поколение» скоро выходит в свет, как и роман для молодежи, посвященный Рембо. Хэнд – одна из немногих писателей, чьи рассказы включены в этот сборник. Она переходит от научной фантастики к фэнтези, хоррору и мейнстриму. Элизабет Хэнд – тот писатель, который следует собственным вкусам и интересам (среди прочего мифология и цена Творения), так что за последние два десятилетия она смогла написать одни из лучших романов и рассказов в стиле «хоррор», в том числе «Лесной царь», впервые опубликованный еще в начале ее карьеры писателя.
Уже два дня, как кинкажу[15] потерялся. Хэйли опасалась, что он погиб, что его загрызли соседские собаки, а может, лиса или дикая кошка в лесу. Линетт была уверена, что он жив. И даже знала, где он.
– «Царство Божие», – провозгласила она, лениво махнув изящной рукой в сторону усадьбы по соседству. Потом опустила руку и отпила из кружки остывшего чая, изогнув руку так, чтобы не пролить его, раскачиваясь. Сегодня был ее черед лежать в гамаке. Она делала это с ленивым изяществом, прикрыв ноги одеялом из грубой ткани и откинув длинные волосы на выцветшее полотно. У нее в этом было больше опыта, чем у Хэйли, поскольку это был дом Линетт, заросший сад Линетт, обрамленный молодыми соснами и березами, отделяющими их от «Царства Божия».
Хэйли нахмурилась, опершись на ствол дуба, и подтолкнула гамак ногой, просто так.
– Тогда почему твоя мама у них типа не спросит?
Хэйли нравился кинкажу, и она обоснованно боялась худшего. Ее подруга постоянно меняла одно экзотическое животное на другое с такой же частотой, с какой кто-нибудь заходил в полуразвалившийся домик, где Линетт жила со своей матерью, Авророй. Чаще всего звери были подарком от отца Линетт, пожилого продюсера с Бродвея, успешные постановки которого позволяли оплачивать аренду дома и ее периодические увлечения искусством (игра на флейте, на ситаре, неоконченный курс рисования аэрографом), как и бутылки «Танкири», рядами стоящие в спальне Авроры. И домашних животных, конечно же. Игуана с кожей, шелушившейся, как заплесневелые обои, которая наконец потерялась (и не нашлась) в холодном темном подвале; там девушки ежегодно отмечали Хэллоуин. Угрожающе большой молуккский какаду, который улетал за деревья и терроризировал прежнего владельца «Царства Божия» и гостей в его саду, усевшись на глицинии и вопя по-гэльски. Вьюрки и ткачихи, такие маленькие, что помещались в руке. Четверо крохотных козлят, любимые питомцы Хэйли до появления кинкажу.
Какаду начал дурно пахнуть, с каждым днем все хуже, пока как-то раз не шлепнулся на дно клетки из кованого железа и не умер. Вьюрки улетели, когда Линетт забыла закрыть дверцу их бамбуковой клетки. Козлята сбежали в лес, окружающий озеро Маскант[16]. Говорят, они там до сих пор живут. Но этим летом Хэйли каждый день следила за тем, чтобы кинкажу хватало еды, чтобы кошки Линетт его не обижали, чтобы Аврора не попыталась напоить его мятным ликером, как сделала она с обезьянкой-капуцином, которая недолго жила у нее в комнате.
– Я не знаю, – сказала Линетт. Закрыла глаза, поставив кружку себе на живот. Капля пролилась на ее хлопчатобумажную блузку (еще одно крохотное пятно среди поблекших чернильных пятен и еле различимого изображения глаз, неудачной попытки заниматься батиком). – Думаю, мама знает того, кто там сейчас живет, и он ей не нравится, вроде того. В следующий раз отца спрошу.
Хэйли толкнула гамак носком кроссовка.
– Уже почти моя очередь. А потом туда пойдем. Он не выживет, если ночью холодно будет.
