Старый Самсон Колыбанович все сделал, как хотел, — не умер в чьей-то чужой подклети, беспомощный, а погиб в бою, унеся с собой многих врагов.

Тихий Михайло Потык, из-за несчастной любви оставшийся одиноким… Пал в бою, как и многие другие.

Старяпуха Марфа Кузьминична и конюхи Фома и Ерема вывозили раненых на двух телегах. Путь должен был быть свободен, Вольга, рея коршуном, проверял, но небольшой разъезд степняков свернул не туда. На телегах от верховых не уйти, хотя они очень старались. У конюхов не было оружия. Когда расстояние между телегами и преследователями сократилось до прицельного полета стрелы, Фома и Ерема переглянулись, взяли по оглобле и залегли за бугорочками. Раненых стряпуха до Киева довезла.

А глава Дозора, Вольга Святославович, был жив.

В том году в Дозоре было много отроков — для обучения. Вольга надеялся успеть до начала большого нашествия вырастить из них толковых воинов и дозорных. Но надеждам этим не суждено было сбыться, и на руках у Вольги оказалось двадцать два мальчишки, младшему из которых — мрачноватому молчаливому Соколику — на вид было около четырнадцати. Мальчишка пришел к ним недавно, и было видно, что больше ему некуда идти. Впрочем, среди воспитанников Дозора таких было много. Кто-то из них успел чему-то научиться в достаточной мере, чтобы иметь шанс сохранить себе жизнь в настоящем бою, большинство — нет. И когда стало окончательно ясно, что Дозору нашествие не сдержать и даже не замедлить, а основная крепостица оказалась практически в окружении, и волны кипчаков продвинулись вглубь охраняемой ею земли, Вольга собрал мальчишек, чтобы вывести их. Воины Дозора собирались удерживать крепость до последнего — ради того, чтобы он смог сделать это. Потому что он был единственным, кто мог.

Вольга вел молодняк, разведывая путь то лисом, то коршуном. Проводил их в прогалах между тьмами наступавших. Он надеялся, что отряд пройдет незамеченным, но плотность орд была такова, что, несмотря на все его предосторожности, половцы их заметили и стали преследовать.

Уходя от преследования, Вольга поднялся в небо и огляделся. Он делал так много раз, оборотничество было привычно ему, ничего не нарушая в его личности, но в последнее время он не мог отделаться от ощущения, что, превращаясь, он попадает в область чьего-то незримого присутствия.

Он пообещал себе разобраться с этим — потом. Теперь было не до этого. Его мальчишки с конями залегли в небольшой балке, а враги подступали широкой полосой.

Впереди была река — слишком широкая и глубокая, чтобы переплыть. Внезапно он увидел на том берегу что-то вроде полуострова, довольно близко подходящего к берегу этому. Судя по игре солнца на песчаных наплывах на дне, река в этом месте была неглубока, можно было перейти вброд. Или, в крайне случае, вплавь, на конях, — расстояние невелико. А там, за перемычкой, за утесом полуострова, на том берегу начинался лес. Настоящая густая дубрава, где так легко укрыться, уйти от преследования степняков, которые леса боялись и ориентировались в нем плохо, вообще предпочитая не соваться!

Вольга взмахнул крыльями и камнем пошел вниз.

До узкого места, отделяющего полуостров от берега, на котором они находились, доскакали быстро. Полуостров возвышался перед ними, заслоняя то, что было за ним; огромный утес с занесенный песком и щебнем основанием, высокие песчаные отмели, бедная растительность клочками.

Вода и в самом деле была неглубокой: легко перешли вброд, ведя в поводу коней.

«Странно, — пробормотал Соколик, — а куда вода-то девается?»

«Что?» — переспросил Вольга, внутри у него вдруг похолодело. Чего-то он не додумал, что-то упустил.

«Вода, — мальчишка повел рукой вдоль реки, — кругом широко и глубоко, а тут мелко и узко. Куда-то ж она должна деваться? Там точно перемычка?» И, видимо, смутившись, что осмелился усомниться в сказанном наставником, хмуро пояснил: «Я на мельнице работал. Так не бывает, чтобы вода исчезала».

Вольга сверху отчетливо видел перемычку, соединявшую полуостров с утесом с противоположным берегом, но тут засомневался. В самом деле, куда-то же вода должна деваться. Ладно, даже если омут — расстояние невелико, возьмем вплавь.

Она поспешили обойти утес, чтобы скрыться из глаз врага.

И стало понятно, куда девалась вода.

Перемычка была, это и в самом деле был полуостров.

Но на том берегу не было леса. Не было и в помине тех старых дубов, подлеска, полян, которые Вольга так отчетливо видел сверху. Утес, своей гранитной плотиной перекрывая реку, заставлял воду разливаться по низкому берегу — столько тысячелетий, сколько стоял. Весь тот берег, сколько хватало глаз, был болотом — пустынным, заросшим ряской, явно глубоким. Свет заходящего солнца слабо отблескивал на жирной поверхности, не оставляя надежды. Это болото было непроходимым.

Так вот что означало ощущение чужого присутствия, которое Вольга чувствовал, обращаясь! Мир колдовства сузился, уплотнился, или, может быть, стал более связанным, и его, Вольгу, затянули в Обман! Того, что видел он, не существовало, и теперь его воспитанники, приведенные им, стояли между гнавшейся за ними ордой и непроходимым болотом!

Глядя на реку, Вольга вспоминал Дуная Ивановича, с которым дружил. Случайно убив любимую жену, Дунай истек слезами, превратился в реку. Тогда такое было возможно.

Мир меняется, думал Вольга, он еще неустойчив, он то такой, то этакий — в зависимости от веры людей. И если эти двадцать два мальчика будут верить… И если он, Вольга, принадлежащий старому миру, будет продолжать верить, что принадлежит ему…

Но нужно как-то сделать так, чтобы его колдовства не заметили те, что следили за ним, колдующим, и завели сюда. Неизвестно, поможет ли, но попробовать надо.

— Кто-нибудь из вас может отдать мне свой крест? — спросил он. Мальчишки вздрогнули от неожиданности, заколебались, и только Соколик, не раздумывая, торопливо потянул гайтан через голову. Вольгу порадовало, что это оказался он. Вольга выделял Соколика, хотя никогда и никак этого не показывал. Хмурый мальчишка был надежен, но дело было не только в этом. В Соколике, худом, с легкими русыми волосами, в его движениях Вольге временами чудилось что-то очень близкое.

— Здесь есть гать, — сказал он спокойно, твердо и уверенно. — Сейчас, пока не стемнело, вырубите слеги — деревья здесь кривые, но сойдут, не до красоты, лишь бы крепкой была. И ложитесь спать, путь будет трудный. Завтра на рассвете ищите гать и идите по ней — выведет. Меня не ждите — у меня другие дела будут.

Гать нашли легко — стоило только потыкать слегами у края болота, считай, прямо там, где стояли. Она была лишь слегка, на локоть-полтора, залита болотной жижей, потому и не видна сразу, а так — почти на поверхности. Широкая — коней водить. «Недавно клали, — заметил кто-то, — все бревнышки свежие, ни одного гнилого. И лежат — один к одному».

А как полпоприща прошли, гать и вовсе вышла на поверхность, шли, считай, как по мосткам. В само деле — бревна свежие, ровные, одно к одному. За день дороги, конечно, умаялись, но не так, как могли бы. А вон уже и берег — трава, сосны над желтой песчаной осыпью… Последнее бревнышко в него упирается, совсем сухое, на солнышке-то. Парни как увидели — «ура» закричали, но ума хватило с гати не сходить и коней придержать. Жижа-то болотная — вот она, рядом хлюпает, а у берега самые ямы, это все знали. А как на берег сошли — тут-то и запрыгали, повалились в траву, радуясь избавлению.

Соколик наклонился над последним бревнышком гати — том, что уже на солнышке подсохло. За его край, сбоку, у самой болотной жижи висел, зацепившись гайтаном, крестик. Соколик бережно снял его, надел на шею.

«Мы с тобой, наставник, получается, теперь крестные братья, — сказал беззвучно, глядя на гать. — Тебе не вернуться, я знаю. Но я родства не забуду».

Гать молчала. Да и как ей говорить — гати в неподвижном болоте?

Сосны шумели — те да. И птицы. И все лесные, неясные, говорящие о жизни звуки. А гать молчала.