- Почему?
- Потому, что когда они на меня смотрят, то видят себя. Это значит, что они подают не мне, а как бы себе. Только не себе нынешнему, а себе будущему. Вкладывая свои вафли в мою золотую каску, они вкладываются и в свое будущее тоже. Понимаешь?
- Думаю, да. Но все же, жить так - это не дело. А вдруг тебя подстрелят жандармы?
- Не подстрелят, - рассмеялся Пью. - Я же разведчик. Конечно, я теперь живу в мире звуков, а не в мире зрительных образов, но все равно. Если дело дойдет до стрельбы в зарослях, то жандармам не поздоровится, поверь. Да и ребята помогут, они никому не позволят стрелять в свое будущее. А кроме того недолго мне осталось шнырять по местным зарослям, Одноглазка.
- Почему? - с тревогой в голосе спросил Май. - У тебя что-нибудь болит?
- Кроме души - ничего! - Красавчик уже начинал похохатывать, видимо, разговор его развлекал. - Дело в том, что наша гребаная медицина уже изобрела головные протезы, об этом просто никто пока не знает.
- А ты, выходит, знаешь?
- Я же разведчик, забыл? - Пью уже хохотал во всю. - Нет, серьезно. Однажды я два дня пил с одним хирургом красноголовых в "Красной Матрице", это такой бордель в U-218, и он мне поведал об этих новейших протезах под большим секретом. Медицина красноголовых изобрела эти протезы уже давно, дело только за полевыми испытаниями. Наша медицина тоже уже на подходе со своими протезами, но это не имеет значения. Запротезироваться можно где угодно, были бы вафли. Но с этим делом мне обещал помочь капитан Зе. Он мой должник по одному прошлому щекотливому дельцу. Вот такие дела, Одноглазка, а ты говоришь - дом инвалидов, ветеранский приют. Пусть в них заселяют состарившихся майоров, а наше место здесь. Мы с тобой навечно зачислены в эти списки, уж поверь мне на слово.
- А своей натуральной головы, тебе, выходит, не жалко?
- А чего ее жалеть? Слишком мало толку я от нее видел за свою жизнь, ха-ха-ха! Пусть пропадает...
- Вы наговорились? - из раскрытой двери автобуса высунулся заспанный сержант-кондуктор красноголовых. - Мы сейчас отправляемся. Пью, ты едешь?
- Нет, Мото, - голова Красавчика быстро развернулась правым ухом к дверям. - Я сегодня не при вафлях.
- Давай сюда свою каску, Пью, - Дей расстегнул боковой карман мешка и вытащил пачку килокалорий. Он быстро отсчитал пятьдесят вафель и сунул их в протянутую золотую каску. Потом он порылся в карманах бриджей и бросил в каску четыре чайных пакетика с синим орлом.
- Ну, что, Пью? - спросил сержант-кондуктор, - теперь едешь?
- Нет, Мото, - Пью ощупал подарок ОДисса и быстро рассовал его по карманам ветхого кителя. - Я тут еще погуляю. Может, услышу еще кого-нибудь из наших.
- А ты едешь? - спросил сержант-кондуктор у Мая.
- Я - да.
- Тогда прошу на борт.
Дей встал на первую ступеньку автобусной подножки, пропустил внутрь Джоуля, а потом обернулся назад и зачем-то махнул Красавчику рукой.
- Прощай, Пью.
- До скорого, - Красавчик тоже зачем-то махнул ему рукой. - Береги себя, Сказочник.
- Постараюсь.
Автобус рыкнул сразу двумя бортовыми двигателями и Дей быстро забрался в салон. Сзади с шипением встала на свое место тяжелая золотая дверь и прифронтовая полоса начала сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее уноситься назад и вдаль.
***
Трусы
Сержант-кондуктор быстро просмотрел бумаги ОДисса и сделал пометку в своем журнале, а потом попросил предъявить к осмотру личное оружие. Он привычным движением выщелкнул из обоймы патрон, измерил его диаметр крошечным золотым штангелем и удовлетворенно кивнул головой.
- Двенадцатый калибр СЗК, все в порядке, - сказал он, возвращая пистолет Маю. - Сорок килокалорий в кассу и располагайся где хочешь. Сегодня ты у нас единственный пассажир.
ОДисс оплатил поездку, прошел вдоль рядов удобных мягких кресел и присмотрел себе место - в шестом ряду, у окна. Джоуль с радостным повизгиванием носился по салону, обнюхивал сиденья и белоснежные кружевные салфетки на подголовниках, крутился у двери в автобусный туалет, а потом запрыгнул на сиденье рядом с Маем, потоптался на нем и лег, положив голову на скрещенные лапы.
- Собачка по шестьсот шестьдесят седьмому приказу едет? - с участием спросил сержант-кондуктор.
- Да.
- Бедняга, - сержант тяжело вздохнул. - У нас то же самое. Ты думаешь, почему у нас сегодня автобусы порожняком уходят?
- Почему?
- Окопники по всему фронту командированных с собаками ловят. Из наших командированных только один к рейсу на U-231 смог прорваться. Правда, весь израненный и без собаки, прямо перед тобой санитары в тыл увезли. Остальных, я думаю, уже укокошили. А ты, выходит, смог?
- Да, - этот разговор начал раздражать Дея уже в самом начале и отвечал он односложно, сквозь зубы.
- Счастливчик ты, выходит. Везунчик. Или ваши фронтовики - дерьмо, ротозеи. Я ведь эту собачку сразу признал. Это она крайний бункер унюхала?
- Ага, - сказал Дей, страшно осклабившись всеми своими золотыми зубами.
- Имей в виду, если нас по пути остановят, мы с шофером за тебя вписываться не станем. У нас на этот счет другие инструкции - в случае нападения обеспечить сохранность военного имущества любыми средствами. Этот вот автобус, значит, от разъяренной солдатни уберечь. Вот так, значит. А за сохранность командировочных мы с шофером ответственности не несем.
- Я на вас и не рассчитываю, - Дей отвернулся к окну и начал рассматривать проплывающие мимо виды.
Прифронтовая дорога была полностью разбита снарядами средних калибров и лишь кое-где подлатана красным щебнем, но автобус шел мягко, плавно покачиваясь на самых глубоких ямах и смотреть в окно было приятно. У Дея сразу возникло ощущение, что он рассматривает не фронтовую дорогу, а просматривает древний военный фильм, причем не просто так, а сидя в оборудованном кондиционерами и мягкими креслами довоенном кинотеатре.
Мимо окна медленно проплывали выжженные участки земли, ободранные взрывами, похожие на плохо оструганные пыточные колья, деревья, закопченные танки со свернутыми на бок золотыми башнями, разбитые прямым попаданием установки залпового огня, перевернутые колесами к небу остовы автомобилей, навеки умолкшие орудия с причудливо выгнутыми и скрученными золотыми стволами. Май всматривался в разбитую технику, пытаясь определить ее принадлежность, но почти все номера и эмблемы были оплавлены, стерты и слизаны бушевавшим здесь пламенем, а типы и виды техники были почти одинаковыми и поэтому что-то понять можно было только по направлению стволов, радиаторов и ведущих катков, да и то далеко не всегда.
Вдруг мимо окна проплыл грубо сколоченный помост над которым раскачивалось несколько трупов, почти уже скелетов слегка прикрытых остатками истлевшего обмундирования. Бесстыжий фронтовой ветерок словно бы играл с выбеленными солнцем костями, золотом протезов, грязной военной рваниной и длинными лентами размотавшейся алюминиевой фольги.
- Вы своих трусов тоже так? - спросил сержант-кондуктор.
- Нет, - ответил Май сквозь зубы. - У нас все гуманнее.
- Не звезди, сержант, - миролюбиво заметил сержант-кондуктор. - Это ваши висят. Мы их специально убирать не стали, с пропагандистскими целями. Все ваше зверство показать хотели. Теперь-то чо? Теперь такое повсюду увидеть можно, а тогда еще в диковинку было, вот и оставили для фоторепортеров главной армейской стенгазеты. Да только они все равно не приехали. Но это ваши, ты не сомневайся. Хочешь, забьемся на десять вафель, остановимся и я тебе их жетоны с петлицами покажу.
- Может и наши, - не стал спорить Дей. - Какая теперь разница? Кому какое сейчас до этого дело? А останавливаться здесь я и за сто вафель не стал бы.
- Ну, как знаешь, а с другой стороны - вокруг тогда такое творилось, в штурмовых отрядах по пять-шесть хомо оставалось, в атаку поднимать было некого, а тут еще эти трусы со своей фольгой.
