Хорошо еще, что у красноголовых творится то же самое, а иначе бы фронт в секторе А-348 давно треснул по всем швам, и это при том, что он и состоит из этих самых швов на все сто, нет уже, пожалуй, на сто двадцать процентов, если считать боевые подразделения вместе с переполненными штабами и уродливо разросшимися тыловыми службами. Поэтому местный фронт медленно и уверенно проваливается в Туртур и с этим уже ничего нельзя поделать.

"Вопрос лишь в том, кто провалиться туда первым, - думал Май, наблюдая за неторопливым полетом мухи, - мы или красноголовые, или все мы уйдем туда одновременно, дружно, и если это случиться, то кого тогда военная пропаганда назначит победителем в нашем секторе? Кто тогда будет маршировать на очередном победном параде? Вот в чем вопрос".

Продолжая размышлять о дрянных золотых стволах и снарядах, Дей кое-как раскурил сырую, набухшую тропической влагой сигарету и прошелся из угла в угол, разминая затекшие ноги.

Как только дот наполнился запахом табачного дыма, брезентовая тряпка на входе качнулась, и Ули увидел глупую круглую рожу рядового Беренца. Сержант уже давно подметил, что стоило только ему закурить сигарету, надорвать пакетик нюхательного чая, вскрыть полевой паек, распечатать плитку шоколада, или просто нечаянно стукнуть друг о друга золотыми ложками, кружками, котелками или чайниками, как рядом появлялся рядовой Беренц. Он словно бы шел на запах табачного дыма, нюхательного чая, еды и вообще - на любой звук разрываемой упаковки, шелест фольги или звон посудного золота.

- Доброе утро, господин сержант! - подобие слишком широкой улыбки сразу превратило покрытую безобразными хирургическими шрамами, почти идеально круглую рожу Беренца в подобие тропической дыни среднего размера.

"Тебя, дружок, словно бы бригада пьяных хирургов штопала, - подумал сержант. - Пьяных и безумных, а впрочем, может быть, все так и было на самом деле".

- Нужно говорить "здравия желаю", Беренц, - буркнул Май, пытаясь изобразить служебное неудовольствие, но сразу же оставив это дурацкое занятие, - ты уже второй год на фронте, а все никак не привыкнешь.

- Здравия желаю, господин сержант!

- Молодец. Чего тебе?

- Господина сержанта срочно требуют к его благородию капитану Зе в штаб батальона.

- Ты сдурел, Беренц? Меня? В штаб?

- Так точно, господин сержант! В радиограмме прямо указано: "Циклопу-28" срочно прибыть к "Центавру-4". А "Циклоп-28", это ведь...

- Да.

- Вот. А "Центавр-4" - это позывной капитана Зе. Я все сверил по кодовой книжке. Вот и выходит, что вас срочно требуют в штаб.

- Ты точно не ошибся, Беренц? Ты ничего не перепутал?

- Никак нет, господин сержант!

- Ладно. А где у нас сегодня штаб? В том бункере?

- Так точно, в том самом, который саперы выжигали на прошлой неделе.

- Беренц?

- Я.

- Ты проверил уровень масла в нашей распылительной установке?

- Так точно, господин сержант, - улыбка Беренца сделалась еще шире, из-за чего его лицо поглупело окончательно. Казалось, еще немного и оно треснет или расползется прямо по безобразным хирургическим шрамам, поэтому на него теперь было больно смотреть.

"Черта с два, - с раздражением подумал ОДисс, - черта с два ты что-нибудь проверял".

Беренц был одним из худших его бойцов. Он был одним из тех окопных разгильдяев на которых никогда нельзя было положиться. Никогда и ни в чем. Выгребную яму и ту доверить ему было нельзя, а не то, что целую распылительную установку залпового огня. Двадцать тысяч джоулей в минуту, это не шутка. Если не следить за такой машиной как следует никакой артиллерии красноголовых не нужно. Рванет так, что не останется ничего живого в радиусе двухсот-трехсот метров от эпицентра. Проверенный факт, такое уже случалось. А кроме того Беренц был настоящим, стопроцентным полевым трусом из тех, что повсюду суют эту дурацкую алюминиевую фольгу. Таких болванов на переднем крае становится все больше и больше с каждым новым пополнением. Они прокладывают этой дурацкой фольгой буквально все - каски, кальсоны, кителя, бриджи, зимой - шинели, в сезон дождей - плащи. Надеются, что их спасет алюминиевая фольга. Верят в нее как в абсолютную панацею от вшей и почти неизбежной гибели. Болваны. А еще они постоянно вешают на свои грязные шеи официально утвержденные военной пропагандой амулеты, обычно - тяжелого золотого Маммонэ или золотую Афродизи, но никогда - золотого Морса. Свирепого бога войны они боятся не меньше, чем прямого попадания золотого боеприпаса СВЧ.

А еще таких вот болванов можно безошибочно распознать по протезам и имплантам. У храброго солдата все протезы и импланты всегда расположены спереди, а у таких как Беренц они всегда находятся сзади. Как правило, всем трусам очень скоро после прибытия на фронт ставят золотые пластины на спину или ягодицы, изредка - на затылок. Морс труса метит. И ведь у этих животных не хватает ума понять, что в их положении никак нельзя поворачиваться к противнику спиной особенно в ясные и солнечные дни, потому, что даже неопытный молодой снайпер противника легко определит их положение по золотому отблеску. Им остается только одно - бежать с поля боя спиной вперед (а ведь сейчас именно так и ходят в атаку все бывалые фронтовые храбрецы), потому, что этот простой фронтовой трюк резко повышает их шансы на выживание. Но нет, они всегда бегут с поля как обезумевшие животные, повернувшись к противнику своими золотыми спинами, своими сверкающими ягодицами и затылками, и поэтому регулярно получают новые порции этого металла в свои задние части, а потом полевые хирурги добавляют им еще протезного золота, и так они постепенно превращаются в полных золотых инвалидов.

Правду говорят окопные ветераны, что от страха полевой трус теряет не только свое последнее достоинство, но и последние капли элементарного солдатского здравомыслия.

Вот и Беренц уже давно сверкает золотыми ягодицами через просветы в своих ветхих бриджах.

И масло в распылительной установке он точно не проверял.

- Беренц.

- Я.

- Как ты думаешь, зачем красноголовые устроили эту дурацкую ночную атаку?

- Да кто же их знает, господин сержант? - толстые губы Беренца опустились углами вниз. - Может быть, перепились, а может им как раз накануне подвезли свежего чаю. Вы же знаете, господин сержант, какая кусачая и злая холера этот их чай. Пойди теперь разберись - что на них вчера нашло. Что такое на них вчера накатило... А может, им просто жить надоело? Бывает такое, господин сержант?

- Бывает, Беренц.

- Вот оно с ними вчера и случилось.

- Долго вчера труповозки работали?

- Наши до третьего часу, а их почти до утра возились. До чего ловко вы их вчера косили, господин сержант. Рядами их так и клали вчера, так и клали. Ровненько, как по ниточке. Задали вы вчера работы труповозкам, господин сержант, нечего об этом и говорить.

Это была правда, Дей слышал сквозь полузабытье контузии рев моторов и лязг гусениц, которые не стихали всю ночь, хотя сам бой он почти не помнил. В памяти остался лишь бегущий на его пулемет красноголовый с перекошенным от страха лицом, и еще золотые блики на корпусе его тяжелой антидотной гранаты. Бедняга метнул ее двумя руками, предварительно раскрутив, так, как это делали спортсмены древности, толкая тяжкие молоты во время своих состязаний и игр, но ничего у него не вышло, потому, что Дей нажал на гашетку мгновением раньше этого толчка. Сержант отлично помнил два рикошета от золотой каски красноголового и как он заваливается в тропический ковыль прямо перед амбразурой едва успев сделать свой последний бросок. Собственно, этот бедняга даже не бросил свою гранату как следует, а как бы оттолкнул ее от себя в сторону капонира из последних сил, и это спасло ОДиссу жизнь. Еще в его памяти пока оставались сильный хлопок и нестерпимо яркая вспышка, и это было все, что он помнил сейчас о ночном бое.