Annotation

Лапин Андрей

Лапин Андрей

Прощание с Джоулем

Прощание с Джоулем

Повесть

Гибриды

Часть 1. Сон

Мне на шею бросается век-кошкодав,

На предплечья - двуличный эдемский удав,

А в горло метят: zвезdноЖеltый lЕв;

PrоДажный vОлк, исполненный проблем;

И с ними zОлотой tЕлец nЕбесный,

Чей так влажен взор незабыва-е-мый.

Я кричу, и мой крик пробивает броню на полста,

Он крушит ледники, разметает снега,

Бьет сердца, гнет мосты, разрывает уста,

Но не слышит меня простоты пустота.

Вижу, как беспробудно атакуется небо,

Слышу, как безобразно преломляются хлебы,

Как горбатых кротов нарекают денницами,

И слепых журавлей травят мегасиницами.

Впрочем, все это гладные пляски ума,

Его темные музы - жадность, глупость и тьма,

Изгибаясь, отплясывает долгота простоты,

И гремит аллилуйя широте пустоты.

Часть 2. Бред

Управляет оркестриком Zлаtобык Sчеtовод,

Звезды трубной эстрады: Челоvолk Уdalец,

Гуманоid Gоp-Stоp, Хитроmуdr Кривоrоt,

Быстроgлаz ЮСД-Крупье - сорванцов сорванец.

Не считают гибриды ни покрышек, ни днищ,

Выдувая фокстроты жарких дней и ночищ,

Но разбитые трубы травят сквозь клапана,

Это значит, что завтра выступает - Она,

Где-то тихо играет, бьет в дырявый тимпан,

На секретных парадах раздает ордена,

В стороне ненадолго затаилась и там,

Репетирует танец - Танго Судного Дня,

Загустевшую смазку гонит прочь со стволов,

Валтасаровы скатерти тащит вниз со столов,

Мутит воду из бездны, затаившись у дна,

Открываться не хочет, это точно - Она.

Льнет к гибридному миру, сквозь туман чуть видна,

Безобразно накрашена, словно призрак бледна,

В белом платье из ладана, каждой костью стройна,

В окруженьи трех всадников, это точно - Она.

В ожерельях из стонов и сережках из слез,

В кружевах из осколков и разбившихся грез,

Чернотою глазничною бесконечно страшна,

Маскируясь не очень идет Gibriдная Vойна.

Часть 3. Кошмар

В темноте, на зрительских местах под скулеж из новостей и бреда,

Шаря, суетясь и матерясь, не надеясь, не зовя, не плача,

Не гадая - быть или не быть и давно не ведая стыда,

Каждый по себе и для себя выбирает в Ветхом Гардеробе,

Маскарадные костюмы напрокат, для былых парадов и походов.

Кто-то подбирает второпях сапоги, шинель, штыки, запалы,

Вой пурги, паек на отрубях, смрадный дым последнего привала,

Кто-то ищет, суетясь в потемках на последнем этом рубеже

Проклиная время собирать, тщась и силясь передать потомкам,

Портмонет с истрепанной бумагой, саквояж с яичком Фаберже.

Торг затих, выходят на подмостки арлекины цирка бытия,

Под клочками рваной ноосферы в брызгах хрусталя пустых словес,

Распадаются гибридные сознания, тонут в океане забытья.

Нет для них ни красоты, ни сострадания, нет забот и сожалений нет,

Окончательно раздвинут сумрак ночи пламенем взлетающих ракет.

***

Муха

Тьма, перед самым рассветом сгустившаяся над позициями 4-ого пехотного батальона, пришла со стороны джунглей. Она была настолько непроглядной, настолько густой, плотной, что всем показалось - это все, Гелиос больше никогда не взойдет над измученной Геей, утро больше никогда не настанет.

Однако за час до астрономического восхода на линии окопов со стороны Великой Плутониевой Пустыни налетел веселый и злой сирокко, и все сразу изменилось в один ослепительный миг. За какой-нибудь час или даже меньше, горячий пустынный ветер порвал плотную влажную тьму в клочья и разметал ее, а потом он добил и уничтожил остатки густой тропической сырости несколькими сильными горячими порывами.

Когда пришло время рассвета, Гелиос взошел над Геей как ни в чем не бывало и привычно омыл ее поверхность своими багровыми лучами. Наблюдая за очередным восходом, обитатели блиндажей и окопов передовой линии сразу поняли, что это еще не конец, что еще хотя бы один день жизни есть у них в запасе и значит, все это будет длиться дальше.

Горячий сирокко принес в окопы не только жар и надежду, он наполнил их облаками мельчайшей пустынной пыли, запахами озона, горелого железа, заветренной нефти, горячим воздухом с горьким привкусом многослойной остаточной радиации и еще другими ароматами Пустыни, что так ненавистны различной мелкой тропической живности. Ведь она, живность эта, всегда так естественно, органически предпочитает темноту, сырость, затхлую влагу, она обожает любое разложение, гниение, тление, и поэтому всегда стремиться к таким вещам всей своей влажной телесностью, всем своим древним примитивнейшим естеством, а порывы жаркого воздуха для нее губительны и потому непереносимы.

Вот почему уже после первых слабых порывов упругого пустынного ветра вся окопная тропическая живность почувствовала смертельную опасность и начала быстро расползаться по щелям, дырам и норам, искать спасения под ржавыми простреленными касками и наполовину сгнившими бронежилетами, которые уже давно никому не служили защитой и были приспособлены окопными умельцами под дополнительные укрепления полуразрушенных брустверов. Прежние владельцы этих защитных средств уже находились очень далеко от всего, что творилось и делалось вокруг, так далеко, что об этом больше не имело смысла думать, спорить и рассуждать.

Тропическая живность пряталась в ржавые, простреленные и измятые каски, она заползала в оружейные стволы, искала спасения от жаркого дыхания пустыни под пустыми и полными зарядными ящиками, пошевеливая усиками и суча многосуставными ножками, искала спасения в фольге использованных полевых пайков, пустых сигаретных пачках, втоптанных в жидкую грязь упаковках нюхательного чая и стреляных гильзах всех фронтовых калибров, что тяжелыми золотыми россыпями давно валялись повсюду.