— Чем-то похоже на воздушный бой с ракетами, — вслух заметил я, говоря о механике наведения и сопровождения цели.

— Да, тут тоже до автоматизации было веселее, — командир понял замечание по-своему, — Кстати, это не единственная параллель. Тут тот же принцип неразделимости оружия и тактики, тут тоже побеждает сильнейший, а не первый атаковавший. Но это уже насчет фехтования… А с ним все не так гладко, — он отложил винтовку и взял один из мечей со стеллажа, — Там идет гонка вооружений между алгоритмами нападения и защиты, и сложно сказать, что лучше: полагаться на них или на собственный опыт. Конечно, опыт надо сначала приобрести… Так что у тебя особого выбора нет. Ради интереса можем попрактиковаться, но я решительно не могу представить, где тебе это понадобится.

— Кто ж знает… Мы уже не раз сталкивались с тем, что не могли представить.

Мун кивнул, медленно поворачивая меч и рассматривая дифракционный узор, возникающий на его лезвии, — Тем не менее, избыточная вооруженность лишь подвергает нас дополнительной опасности. Если наши противники до сих пор не пошли на прямой конфликт, высока вероятность, что он им и не нужен. Таская за собой мечи повсюду, мы будем выглядеть и подсознательно вести себя агрессивнее.

— Логично. Наверное.

— Мы в свое время много думали о философском аспекте. Придумывали в основном фигню… — сказал Мун, швыряя меч обратно на стеллаж, в точности на предназначенную ему подставку, — Впрочем... — протянул он, склонов голову набок, с рукой, застывшей в положении броска.

Я молчал в ожидании услышать от командира что-то любопытное. После крайнего инцидента (интересное словосочетание, кстати) он будто бы стал доверять мне больше. Что хоть и странно, но как нельзя кстати.

— Впрочем, были и не совсем бесполезные наработки, — пробормотал Мун, после чего отошел к стене, на которой висели оружейные стеллажи, выдвинул из нее ящик и достал оттуда какой-то предмет. Вернувшись, он протянул мне химический пластырь.

— Рекомендуется лепить на… кхм, ладно, сначала попробуй на грудь и посмотрим, что изменится, — сказал Мун.

Я выполнил его инструкцию, налепив пластырь около солнечного сплетения, и тут же чуть не отодрал его обратно. Эта дрянь сильно обжигала кожу.

— Не трогай чувствительность нервов, — будто прочитал мои мысли Мун, — Это важно.

— И как же оно работает?

— Проще будет объяснить, когда оценим эффекты, — ответил Мун, уже надевая очки. Мне не оставалось ничего, кроме как последовать за ним, стараясь не обращать на боль внимания.

Хотя субъективно казалось, что пластырь лишь отвлекает от боя, на этот раз мне удалось отразить первые две атаки Муна. Это, конечно, не помешало ему победить, но из-под очков он выглянул с возросшим энтузиазмом.

— Видишь разницу? — сразу же спросил он.

— Нифига, — преувеличенно угрюмо пробормотал я.

— А она есть.

— Теперь объяснишь, что это такое?

— Это муравьиная кислота.

— Ну и… — я напряг память, пытаясь вспомнить, как муравьиная кислота может влиять на нервную систему.

— Иными словами, что-то вроде плацебо, — добавил Мун.

— Плацебо?!

Армия, покорившая мир, полагалась на плацебо? Каким аргументом для альтернативной медицины это могло бы быть.

— Но не совсем. Эта штука работает независимо от того, веришь ты в нее или нет. Но при этом фармакологического действия она не имеет.

— Что-что?

— Да, если описывать так, принцип действительно непонятен. А он довольно прост. Оказывается, боль — это не всегда плохо. До определенного предела она, наоборот, полезна. Она обостряет наши чувства, злит и заставляет защищаться. Но если боль перейдет определенную границу, то запустит обратную реакцию: сдаться, закрыться, спрятаться. Важно знать, где эта граница лежит для тебя, и использовать преимущества боли по максимуму, подстраивая свою чувствительность.

— Черт возьми… — я помотал головой, пытаясь прогнать из воображения возможные модификации испытанного метода, — Как с таким опытом… Что ты вообще делаешь здесь — можно задать такой вопрос?

— Безусловно. Если тебе интересно слушать.

В ответ я сел на пол, скрестив ноги, и наклонил набок голову, демонстрируя интерес. Мун некоторое время думал, с чего начать.

— Что для тебя значит «победа»? — наконец спросил он, встретившись со мной взглядом.

— Как для военного?

— Да.

— Галочка возле основной задачи миссии, — пожал плечами я, — А что?

— А тебе доводилось бывать в роли обычного солдата до поступления в ВВС?

— Неа. Мне и в ВВС-то ни разу стрелять не приходилось.

— Это хорошо. Точнее, хорошо то, что ты этого не хочешь. Не придется учиться на собственных ошибках. Как мне…

Дело было в послевоенные годы. Я еще продолжал работать в китайском спецназе. И однажды наша миссия пошла по непредвиденному сценарию: вроде бы уже нейтрализованный противник умудрился захватить заложников. По стандартной процедуре мы должны были обеспечить огневую поддержку и страховку, прежде чем пытаться освобождать их, но тогда это было невозможно. Я взял переговоры на себя, и потерпел поражение — впервые в жизни. И почти сразу осознал, насколько карикатурным было мое представление о своей работе. Да, меч — оружие защиты, но только самого себя. Более того — это максимум, на который способно оружие в принципе. Чтобы успешно защищать других, нужно полностью сменить парадигму. Нужно предотвратить самый первый акт насилия — потому что иначе он потянет за собой все остальные. А для этого нужно научиться побеждать словами.

— Это было бы классно. Но что, если тебе не удалось победить на этом этапе? В таком случае противник получает огромное преимущество в рамках насильственной парадигмы.

— Да. Но дело в том, что в ней у агрессора и так преимущество — он нападает первым. С другой стороны, агрессор по определению неправ. Поэтому у него нет шансов победить в плоскости идей.

— Но он всегда может тебя не слушать. Или быть психом, на которого никакие аргументы не действуют. Или просто очень упрямым. Даже если ты проделаешь все идеально, всегда есть шанс провала.

— Верно. Но я и не пытаюсь представить это как официальную рабочую тактику. Скорее, это моя мечта. Побеждать без пролития крови. Лучший возможный вариант — когда враг становится тебе союзником. Тебе это может показаться маловероятным, но именно таким образом я привел в подразделение Хассана и Скотта.

— Погоди, а почему ты ко мне не применил свои принципы?

— Я собирался! На втором этапе. Хотел сначала преподать небольшой урок.

— Ладно, а почему именно антитеррористическое подразделение и именно здесь?

— АТП — потому что тут выше всего шанс встретить врага, уязвимого к переубеждению. Террористы — зачастую волонтеры, с довольно шаткими обоснованиями своих решений. В отличие от солдат, которые просто выполняют приказы за деньги. В отношении места важно то, что позицию Европы я могу рационально защищать, в отличие от Китая или США. А Милан мне просто понравился.

— И ты, я полагаю, обучаешь своей тактике подчиненных? — спросил я, прищурившись.

— Стараюсь. Это не так просто. Тебе сразу скинуть книги по теоретической части?

— Давай. А есть еще практичные приемы в рамках старой парадигмы, пока мы здесь?

— Все остальные требуют длительного обучения, — покачал головой Мун, — В конечном итоге лучшее, что ты можешь сделать для собственной безопасности — не отбиваться от группы. Больше я ничего не могу предложить.

Я понимающе кивнул.

В самолете я занял место вплотную к настенному дисплею, заменяющему окна, чтобы с интересом разглядывать двигатель. Остальная команда расположилась вокруг меня в пределах двух рядов кресел. Мун сидел в одном ряду со мной, но у прохода. Между нами расположился Хассан.

Остальные пассажиры были по большей части американцами, что наиболее ярко проявлялось в их старомодной, неудобной одежде. Если мы были одеты в функциональные комбинезоны, подготовленные к любым неожиданностям, то они блистали черными пиджаками и галстуками. Ни единого киборга среди них не было. Еще глупее выглядели сопровождающие некоторых из них девушки. Именно сопровождающие, и именно девушки — все значительно моложе своих компаньонов. Я старался не поворачивать голову в салон, чтобы лишний раз не задумываться о них.