В таком состоянии — на грани жизни и смерти — становится очень сложно отличить реальность от сна, а настоящее от прошлого. Время перестает быть таким, каким мы привыкли его воспринимать, оно как бы разворачивается поперек. Я ничего не помню — но вместо этого вижу все, что было, есть и может быть, единовременно. Что из этих лоскутов, мелькающих передо мной, — реальность? Белый потолок со светодиодными панелями дневного света, пропитанный каким-то неприятным запахом? Или кабина пилота и мертвый серый город за ее стеклом? Или вообще песчаный берег, шелест спокойного моря, полузатопленные кирпичные развалины и заходящее вдали солнце?
Я слышу, как разговариваю с кем-то, но не могу понять, что именно говорю, и в каком из лоскутов это происходит. Тело не повинуется мне ни в одном из них, что очень усложняет поиск единственной настоящей реальности.
Медленно, в течение нескольких часов, все возвращается в норму. Я наконец убеждаюсь в том, что являюсь Стивом Сандерсом, нахожусь в больничной палате, и начинаю разбираться в собственных ощущениях. Голова болит. Сильно. Из разъема в левом плече торчит капельница с питательным раствором. По какой-то причине я довольно быстро возвращаю под свой контроль руки и ноги, но практически не ощущаю туловища. Чем они отличаются? Ну, очевидно, тем, что руки и ноги у меня механические. Но тогда с какой стати они слушаются меня лучше, а не наоборот?
Ответ пришел сам, как только ко мне вернулась четкое зрение. Во-первых, на часах было 17:49, 12 октября 2056 года. Во-вторых, все это время на мои глаза было выведено руководство пользователя искусственного позвоночника. Это многое объясняет — в том числе и то, почему болит только голова. Наверняка коэффициенты обратной связи были кем-то заботливо выставлены на минимум. Надо будет разобраться, как эта штука работает.
Но прямо сейчас разбираться ни в чем не хотелось. Тело не требовало никаких действий с моей стороны, так что я переключился на память. И быстро понял, что не знаю о происходящем вообще ничего. Ни почему я здесь, ни где это — здесь.
Сумев наконец приподнять голову, я огляделся. Идеально белые стены, окрашенные лучами заходящего солнца, и весьма качественная мебель вокруг выглядели слишком дорого, чтобы покрываться страховкой ВВС. Очень интересно. Кроме того, я увидел у стены напротив андроида в элегантном белом корпусе, достаточно нового. Его глаза-объективы, расположенные один над другим по центру трапециевидной головы, неотрывно смотрели на меня, и ни один его привод не шевелился.
Вероятно, робот заметил, что я подаю признаки жизни, и сообщил врачу, потому что тот появился спустя пару минут. Вошедший представился как Марко, нейрохирург. Типичный крупногабаритный итальянец средних лет, с доброжелательным по умолчанию лицом, под которым в данный момент скрывались какие-то более сложные эмоции — разобрать их было затруднительно, да я и не пытался.
Марко объяснил мне ситуацию. При аварии — подробности которой ему не сообщали — у меня были сильно повреждены голова и позвоночник. Из остальных органов живые остались сравнительно целыми, а механические уже отремонтированы. Еще недавно такие травмы были бы безнадежно смертельными.
Последние четыре дня я валялся здесь без сознания. Позвоночник был полностью заменен на искусственный. Подключить к нему конечности через машинный интерфейс ничего не стоило, а вот живым нервам туловища требовалось некоторое время на адаптацию. Задняя часть черепа была заменена на металлическую пластину, которая, по обещаниям дерматологов, уже через месяц будет покрыта здоровой кожей в комплекте с волосами. Сложнее всего дело обстояло с травмой мозга. Каким-то образом хирургам удалось восстановить основные функции поврежденной части, но за децентрализованные — в частности, память — они не ручались, предупредив, что ожидают большого количества пробелов, особенно в эпизодической памяти, и других странностей, так что едва ли стоит удивляться хоть чему-то.
Искать подробности о происшествии, из-за которого я тут оказался, он порекомендовал в личных сообщениях — ВВС не хотели разглашать подробности своих промахов кому попало. Я и сам заметил присланный мне отчет еще до прихода Марко, но не успел его посмотреть.
Задав все положенные вопросы о самочувствии и записав мои невнятные ответы, врач задумался на несколько секунд, а затем рассказал об еще одном крайне любопытном обстоятельстве. Мной заинтересовалась исследовательская группа из Миланского НИИ нейрофизиологии. Почему-то им был очень нужен пациент с подобным повреждением. Руководитель группы по имени Винсент Лоран просил вызвать его, как только я решу, что готов с ним поговорить. И он не просто просил. Непонятно откуда он раздобыл увесистый грант, часть которого группа вложила в мое медобслуживание «в надежде» на мое с ними сотрудничество. Впрочем, сарказм я оставил при себе — рациональных причин отклонять предложение не было. Все, что им требовалось — наблюдение, а скрывать мне нечего. Вроде бы.
Логики их выбора я так и не понял: что нового можно узнать от киборга, которому невозможно сделать МРТ? Этот вопрос я тоже оставил при себе, по крайней мере, до выяснения более насущных. В конце концов, наука о разуме уже зашла в такие дебри, которых не знала и квантовая хромодинамика, так что на пальцах мне бы никто ничего не объяснил.
Марко наконец спохватился, что я до сих пор работаю на внутривенном питании, и скомандовал роботу принести ужин. Который, впрочем, представлял собой все тот же питательный раствор, только теперь адаптированный для желудка. Начать употребление твердой пищи врач разрешил только через сутки. Но, по крайней мере, от капельницы и прочих внешних зависимостей я избавился.
— Какие есть прогнозы по срокам выздоровления? — спросил я.
— С функциональной точки зрения мы ждем только восстановления иннервации и зарастания шрамов. При должном лечении это займет пару недель. Но мозг — совершенно другой разговор. Мы должны полностью убедиться в твоей дееспособности. Это потребует больше времени, поэтому я предлагаю поступить так. Этот андроид, — врач показал на робота в углу, — некоторое время будет твоим сопровождающим. Заметив скептическое выражение на моем лице, он вздохнул:
— Понимаю, но это мера безопасности. Либо так, либо тебя придется держать в больнице неопределенное время. А этого не хочешь ни ты, ни мы, ни финансовые возможности Винсента.
С небольшой помощью Марко мне удалось встать. К счастью, разработчики позаботились, чтобы позвоночник не нужно было настраивать с нуля — неуклюже пройтись получилось с первой попытки. Врач порекомендовал мне отработать основные рефлексы поскорее, пока нервы врастают в свои интерфейсы. Андроид, откликающийся на имя Дилос, должен был мне в этом помочь.
Марко ушел, и я, наконец, смог задуматься, что мне вообще стоило спросить. Во-первых, где я? Учитывая упоминание НИИ и тот факт, что Милан уже стал чем-то вроде столицы европейской медицины, скорее всего, в нем я и нахожусь. Чтобы удостовериться в этом, я включил больничный терминал, вмонтированный в стену над кроватью. На экране высветилась стилизованная аббревиатура «МЦНФ». Я тут же загуглил «мцнф больница» через свой экзокортекс и удостоверился в первом предположении: это была больница, непосредственно примыкающая к НИИ. Можно было просто задать этот вопрос роботу, но мне почему-то не хотелось заговаривать с ним первым. Как будто это могло на что-то повлиять.
На часах было 18:49. Тем временем терминал отобразил оповещения. Выяснилось, что за прошедшее время у меня был один посетитель, отказавшийся назваться. Ко мне его, само собой, не пустили. Что ж, мне не остается ничего, кроме как ждать его возвращения. Я слабо представлял, кто это мог быть. Кого я здесь вообще интересую, кроме коллег и ребят из НИИ?
В общем-то, никого.
Я примерно полминуты перегонял эту мысль их одного угла мозга в другой, и в итоге вконец расклеился. Как выйду отсюда — начну с того, что разберусь с личной жизнью. Во второй половине третьего десятка этот вопрос уже нельзя оставлять без внимания. Конечно, человек сегодня может легко жить без семьи, дома и вообще чего-либо: встраиваемая в тело техника заменяет практически все предметы, которыми раньше были наполнены дома, а дешевые блочные отели, сверхзвуковые поезда и малая авиация позволяют не привязываться даже к континенту. Но человеческая природа от этого никуда не делась. К тому же, «кочевой» образ жизни явно вредит здоровью.
