Рис. 6. Обкладка ножен меча из Гринева, I в. н. э. Источник: Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н. э. – первой половины I тысячелетия н. э. М., 1993

Сама традиция подобного украшения ножен возможно восходит к кельтской культуре, хоть стиль изображений в ней был иной. Вся композиция состоит из пяти изображений, заключенных в прямоугольные рамки. В верхнем регистре изображен хищник (в различных публикациях он называется то медведем, то волком), терзающий жертву, затем грифон, в центральной части крупные мужская и женская фигуры, ниже баран, поедающий растительность, и в самом последнем вооруженный всадник. Судя по всему, выбор изображений не является случайным, и в своей совокупности они передают некий мифологический сюжет. Поскольку погребение принадлежало вождю, логично предположить, что тот таким образом пожелал запечатлеть в металле миф о происхождении своего рода и не поскупился на затраты ради возможности его зримо демонстрировать соплеменникам. Как непропорционально большой по сравнению с остальными изображениями размер фигур в центре, так и их расположение строго посередине всей композиции подсказывают, что главной сценой является священный брак бога или героя с богиней. Мужчина показан без бороды и усов, изображение его головы аналогично изображению головы всадника в нижнем регистре. По всей видимости, от союза этой пары и вел свою родословную захороненный в Гриневе вождь. Семантика двух соседних изображений рядом со сценой священного брака сомнений также не вызывает: если баран символизировал как плодородие, так и средний, земной уровень мироздания, то грифон обозначал собой небесную сферу. Причину, по которой всадник оказался расположен в самом низу композиции, Д.Н. Козак и Р.С. Орлов попробовали объяснить так: «Мотив борьбы бога-героя с силами хаоса и, как результат, высвобождение плодородия земли и процветание скота – относится к основному космогоническому аспекту индоевропейской мифологической традиции. С этим аспектом связывается изображение барана в окружении растительных побегов. Аграрное благополучие, воплощенное в образе травоядного, непосредственно касается функции героя-всадника, на что может указать растительный побег, опускающийся за его спиной. Предполагаемая семантика связь образов героя-всадника и барана находит параллель в образе фракийского Хероса, в котором четко проступают сочетание военных и аграрных функций»⁹². Хоть исследователи в первую очередь старались объяснить всю композицию, исходя из тех немногочисленных данных, которыми наука располагает о фракийской мифологии, однако в конце концов они были вынуждены признать: «Яркая индивидуальность стилистических особенностей изображений не позволяет отнести ее к кельтскому, гето-фракийскому и тем более к искусству германских племен»⁹³. В этот перечень мифологических образов разных народов, с которыми соотносились изображения на оковке меча, почему-то не попали ни иранские, ни славянские племена, хоть их мифологические представления, как мы сможем убедиться чуть ниже, содержат ничуть не меньше данных для понимания анализируемых сцен.

Что касается ираноязычных кочевников, то вряд ли их влияние на племена восточной части пшеворской культуры было меньшим, чем влияние фракийцев. В Восточно-Европейском регионе образ грифона появляется в результате переднеазиатских походов скифов VII в. до н. э. или их первых контактов с греко-ионийским миром⁹⁴. Соединяющее воедино черты царя зверей и царя пернатых это мифологическое животное достаточно рано стало связываться с царской властью. Согласно описанию Геродота, беломраморные сфинксы и грифоны стояли у дворца скифского царя Скила⁹⁵. В свете нашей темы несомненный интерес представляет скифская золотая диадема из Келермеса VII в. до н. э., которая была украшена спереди головой грифона, а с обруча свисают две цепочки с бараньими головками на концах. Баран в иранской традиции зачастую служил обозначением фарна – мистической сущности, присущей правителям. Поскольку золотая диадема принадлежала явно не рядовому кочевнику, мы видим, что уже с той эпохи оба этих животных становятся одними из символов власти у скифских правителей. С учетом того что обкладка ножен принадлежала пшеворскому вождю, весьма вероятно, что оба животных, расположенных сверху и снизу от сцены священного брака, подчеркивали не столько аграрные, хоть подобная семантика и присутствовует, сколько властные функции потомка этой пары и обладателя меча. Весьма показательно, что баран и грифон в Северном Причерноморье впервые изображаются вместе именно в скифском искусстве, и мы вправе рассматривать обкладку ножен из Гринева в определенной степени как результат влияния данной традиции. Также находится в ней параллель и связи героя с растительностью. Приведенное выше предположение о том, что плодородие земли появляется в результате победы героя над отсутствующими на изображении силами хаоса, является только одним из возможных объяснений данного сюжета. Другое возможное объяснение заключается в том, что правитель уже изначально является носителем плодородия. Рождению основателя Персидской империи Кира предшествовал вещий сон, увиденный его дедом: «Ему приснилось на этот раз, что из чрева его дочери выросла виноградная лоза и эта лоза разрослась затем по всей Азии»⁹⁶. Вновь мы видим параллель из иранских мифологических представлений, свидетельствующую в пользу второго объяснения.

Не меньший интерес представляют и данные славянской традиции. В ней мы также находим примеры восприятия основателя правящей династии как носителя природного изобилия-гобино. Аналогичный вещий сон видит и правитель новгородских словен Гостомысл по поводу потомства его дочери Умилы: «Единою спясчу ему о полудни виде сон, яко из чрева средние дочере его Умилы произрасте древо велико плодовито и покры весь град Великий, от плод же его насысчахуся людие всея земли. Востав же от сна, призва весчуны, да изложат ему сон сей. Они же реша: “От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением его”. И все радовахуся о сем…»⁹⁷ Само слово угобзить происходит от др. – рус. гобино – «изобилие». Как отмечает В.И. Даль, слово угобзити или угобжати означает «одарить», «наделить», «ощедрить», «обогатить», «оплодотворить», «удобрить», «утучнить», приводя также два выражения, показывающие, что еще в ХIХ в. данное понятие употреблялось в интересующем нас контексте: «Угобжать землю» и «Угобзися нива». Когда Пржемыслу, родоначальнику династии чешских князей, сообщили о его избрании, он воткнул в землю палку, которую держал в руке: «А та палка, которая была воткнута Пржемыслом в землю, дала три больших побега; и что еще более удивительно, побеги оказались с листьями и орехами»⁹⁸. В западнославянской традиции мы видим и другие аналогии композиции на оковке ножен. В «Одиссее варяжской Руси» были приведены данные мекленбургской генеалогической традиции, согласно которой онемеченные потомки ободритских князей вели свой род от короля Антюрия, сочетавшегося браком с богиней Сивой. Уже автор XV в. отмечал, что Антюрий поместил на носу корабля, на котором приплыл на территорию современной Северной Германии, голову быка, а на мачту водрузил грифона. Оба этих животных впоследствии вошли в герб мекленбургских герцогов. С другой стороны, при описании идола западнославянского бога Радигоста, который также присутствовал в генеалогии этой династии, достаточно поздний автор Ботон сообщает такую интересную подробность: «Оботритский идол в Мекленбурге, называвшийся Радигостем, держал на груди щит, на щите была (изображена?) черная буйволья голова, в руке был у него молот, на голове птица»⁹⁹. Быка и птицу в родовом святилище правителя Прибалтийской Руси упоминает и скандинавская сага о Боси. Хоть родовая символика пшеворского вождя из Карпат и потомков ободритских князей весьма похожи, между ними есть и различия: если у первого рядом с божественной парой изображен баран и грифон, то у последних – бык и птица, позднее замененная на грифона. Поскольку образ грифона в обеих случаях восходит в конечном итоге к скифской традиции, следует отметить, что в ираноязычной традиции образы барана и быка могли быть взаимозаменяемыми: в Авесте описывается, как бог войны Вэретрагна являлся Заратуштре в разных обличьях, причем во второй раз он появился перед пророком «быком золоторогим», а восьмой раз – «бараном горным диким, прекрасным, круторогим». Поскольку само имя полумифологического предка мекленбургской династии Антюрия было, по всей видимости, образовано от слова тур, культ которого был весьма широко распространен среди западных славян, то именно это животное было изображено на герцогском гербе. С другой стороны, птица, которая была на идоле Радигоста и фигурирует в скандинавской саге, была впоследствии заменена на грифона. Трудно однозначно сказать, повлияли ли идеи, выраженные на оковке ножен из Гринева, на становление герба мекленбургских герцогов, однако немецкий археолог Й. Херрман именно с Прикарпатьем связывает происхождение вильцев, ставших ближайшими соседями ободритов на территории современной Северной Германии: «Путь продвижения вильцев из польских предгорий Карпат и Силезии вниз по Одеру прослеживается в конце VI – начале VII в. по распространению фельдбергской керамики (связанной с южными традициями) и больших племенных городищ»¹⁰⁰. Поскольку другим названием вильцев были велеты-волоты (а в древнерусском языке слово волот также обозначало великана, исполина), то это предположение о Прикарпатье как исходной точке их миграции на запад хорошо согласуется с локализацией в этом же регионе спалов-исполинов Иордана. Если это так, то один из путей проникновения (хоть, возможно, далеко не единственный) образа грифона на побережье Варяжского моря может быть связать с ними. В любом случае мы видим определенное сходство символики между пшеворским вождем с тех земель, где источники впоследствии фиксируют Карпатскую Русь, и правителями варяжской Руси.