— Прости, что смеялась — это нервное. Я испугалась тогда на химии. Реактивы так странно себя повели… Не знаешь, почему?

— Эм-м… нет, — с лёгкой запинкой ответил Нацу.

— Может, спросить учительницу? Она наверняка должна знать.

— Хочешь до конца года ходить на дополнительные занятия? Поверь мне на слово, одними объяснениями ты не отделаешься.

— Боюсь, к такому подвигу я не готова, — вздохнула Люси. — Даже если мне больше не нужно будет зашивать твои штаны.

— Неловко получилось, — смущённо кашлянул Нацу. — Даже не знаю, как в таком виде ехал бы домой. Так что спасибо, — Люси приглушённо угукнула, делая последний узелок — с пошивными заботами было покончено. — А ты что, всегда носишь с собой иголку с ниткой?

— Приходится. Как шутит папа, в моём случае земное притяжение нарушило все законы физики — я из тех людей, которые могут споткнуться буквально на ровном месте и упасть даже тогда, когда это в принципе невозможно. Поневоле начнёшь таскать в сумке швейные принадлежности, медикаменты, клей и прочую нужную ерунду. Ах, да, пришлось отказаться от каблуков и любой обуви со шнурками — на первых я подворачиваю ноги, на вторые вечно наступаю. Всё, можешь одеваться, я не смотрю.

Пока Нацу завязывал кроссовки, Люси, не удержавшись, устроила себе экскурсию по раздевалке. Ничего интересного ей найти не удалось (забытый кем-то носок и использованный презерватив не в счёт), кроме скромно притулившегося в уголке стика с порванной сеткой. Она с удовольствием помахала бесхозным инвентарём, в заключении с разворота заехав им по лбу подкравшемуся сзади Нацу.

— Может, попросить тренера взять тебя в команду? — попытался пошутить он, когда перед глазами перестали мельтешить противные чёрные мушки. — Удар что надо.

— Чтобы я ещё кого-нибудь покалечила? — не оценила его усилий Люси. — Хватит мне своих синяков да шишек. Как ты?

— Жить буду. Давай уже пойдём отсюда, пока ещё чего-нибудь не случилось.

Гулкий школьный коридор сменился разомлевшей на солнце улицей. Люси с удовольствием вдохнула горячий воздух — она любила жару и была бесконечно рада, что этот год проведёт именно у дяди Байро в Кентукки, а не у тёти Александры на Аляске или у троюродных братьев в Мэн. Вообще-то ей нравилось гостить у всей своей многочисленной родни, и эти переезды были полностью её идеей — чтобы не обременять кого-то одного и не обидеть всех остальных. Но уже со следующего года всё изменится: ей не будет нужды каждый год паковать вещи, ехать на другой край континента, привыкать к новому дому, полностью менять гардероб. Мир сузится до крохотной комнатки в студенческом общежитии, жизнь обретёт стабильность. Это одновременно и пугало, и притягивало — как любые кардинальные перемены. И всё же Люси жаждала их. Тем более что никто не помешает ей время от времени срываться в привычную круговерть лиц и мест — не для этого ли нужны каникулы и праздники?

— Можно тебя проводить?

Если честно, ей хотелось побыть одной: пройтись по тихим пыльным улицам, слегка отклонившись от уже ставшим привычным маршрута; заглянуть в магазинчик на углу, торгующий сладостями, и, возможно, решиться наконец купить странные на вид лакричные палочки; угостить оставшимся от ланча кусочком пирога старого лохматого пса, терпеливо ждущего хозяина около полицейского участка; покататься на видавшем виды городском автобусе, украткой рассматривая украшающие салон полустёртые наклейки — для каждой не терпелось придумать свою историю. Да и утренние события не добавляли желания общаться с человеком, переменчивым, как погода в горах — поди разбери, что у него на уме и какой номер он отколет в следующую минуту.

— Ты, наверное, ещё сердишься на меня, — будто прочитал её мысли Нацу. — Ну, и правильно, в общем. Я же повёл себя, как полный кретин: то в друзья набивался, то игнорил. Но это не специально, честно. Просто… Ты не будешь смеяться? Просто я растерялся. Девчонки же никогда не подходят первыми после ссоры, а ты ещё и извинилась, хотя у нас и ссоры-то не было… Вот я и не знал, что сказать. И тут эта лабораторка! Реальный шанс! Думал, посидим вместе, поговорим, так всё и наладится, само собой. Ну, кто знал, что так получится?! И опыт это неудачный, и наказание, и штаны…

Он был таким милым: краснел, смущался, размахивал руками, болтал без умолку, смотрел виновато и с надеждой. Она не смогла сказать «нет».

Из Нацу вышел отличный экскурсовод: за пару часов он умудрился рассказать десятки историй о городе и его обитателях, встретившимся им на пути, и делал это так живо и сочно, что Люси совершенно забыла о времени, уже нисколько не жалея о навязанной ей компании.

— Это глупо, но, кажется, я начинаю тебе завидовать, — призналась она, потягивая через трубочку молочный коктейль: изрядно проголодавшись, они заглянули в кафе и, оплатив заказ, устроились на открытой веранде. Нацу, в этот момент отправивший в рот полную с горкой ложку мороженого, удивлённо поднял брови, решив столь нехитрым способом компенсировать невозможность говорить. — Ты всю жизнь прожил в одном городе и знаешь о нём так много. Словно врос в эту землю. У тебя есть твёрдая почва под ногами, есть место, куда можно вернуться, своеобразная точка отсчёта…

— М-м-м! — прервал её Нацу, мотая головой и жестикулируя, собираясь то ли возразить, то ли согласиться.

Люси благоразумно замолчала: закончить мысль она может и потом, а вот послушать чужие не всегда удаётся — люди порой стесняются или забывают их высказывать.

— На самом деле, родился и вырос я в другом месте — в Нью-Йорке, а сюда мы переехали с отцом три года назад, — справившись с лакомством, заговорил Нацу. — Так что на счёт почвы ты немного ошиблась. Но мне здесь и правда нравится больше.

— Ты сказал — с отцом, а как же мама? — не удержалась от вопроса Люси — для неё родители были неразделимы, и хотя она понимала, что в жизни случалось всякое, всегда до последнего надеялась на лучшее.

— Она умерла. Какое-то неврологическое заболевание с супермудрённым названием, я так и не смог запомнить. Отец тогда едва дождался конца учебного года, схватил меня в охапку и примчался сюда. Нет, ты не подумай, я его не осуждаю, — Нацу рассеянно поколупался ложечкой в креманке, пристально разглядывая возвышавшиеся Эверестом белые шарики мороженого, будто где-то между ними было спрятано невероятное сокровище, которое надлежало найти, пока те не растаяли от жары. — И даже рад переезду, пусть все и говорят, что это бред — менять мегаполис на такое захолустье. А ещё что это похоже на бегство и ничем ему не поможет. Ну, может и так, конечно, мне сложно судить — мы почти не разговариваем с тех пор, как мамы не стало, у меня учёба, у отца работа. Он утверждает, что всё в порядке, просто устает и много работы. Слишком много работы…

Его взгляд заметался по улице, растерянно упёрся в пожарный гидрант на противоположной стороне и обречённо застыл, выдав Нацу с головой: он переживал за отца и не был уверен, что применённая родителем тактика сработает, при этом понимая, что, в сущности, сам никак не способен повлиять на ситуацию. Люси сто раз видела такой же взгляд у мамы, когда та говорила о своей сестре, потерявшей ребёнка на большом сроке — тётя Рут так и не смогла больше забеременеть, а на усыновление они с мужем не решились, посвятив жизнь друг другу и приюту для животных. Плескавшиеся в добрых глазах миссис Хартфилии беспомощность и боль за родного человека передавались и её дочери, и Люси в такие моменты старалась обнять мать и сказать ей что-нибудь ободряющее, тёплое, чтобы разделить её чувства. Но как поддержать Нацу, она не знала: все приличествующие этому случаю слова казались ничего не значащими, равнодушно шуршащими конфетными фантиками, за красивой лицевой стороной которых прячется липкая, пахнущая приторной мятой пустота. Поэтому предпочла молчать, помешивая полосатой трубочкой бледно-розовую молочную пену.

Бренчание велосипедного звонка заставило Нацу вернуться в реальность. Он встрепенулся и, забывшись, потёр лоб, тут же зашипев от боли.