А между тем из хмурого утра прорезался серый день. Стали хорошо видны ползущие над самой землей неряшливые космы облаков. Где-то за ними пряталось солнце, но где именно, определить было нельзя. Ночью прошел скупой снег и выбелил лежащую впереди равнину, припудрил оспины воронок от снарядов и мин, черные строчки немецких окопов. Тишина стояла такая, будто и войны нет совершенно, лишь вдалеке где-то погромыхивало, словно ворочалось что-то большое и сонное.

Но дернулась земля, разноголосый стон возник в сером небе, воздух стал плотнее, сжал голову и плечи, придавил к земле, его хотелось разгрести руками. Через мгновение перед немецкими окопами вздыбилась земля гигантскими пузырями, из которых брызнули черные и багровые стрелы; бурый дым, расползаясь, начал затягивать купы деревьев, окопы, какие-то полуразрушенные строения.

Красников глянул на часы: стрелки показывали восемь сорок пять.

Еще минута – и гряда разрывов, но более мелких, выросла метрах в стапятидесяти перед нашими окопами, тут же взлетели сигнальные ракеты, и Красников не заметил, как очутился наверху. И двести с лишним его бойцов вместе с ним. Даже пулеметчики со своими пулеметами и пэтээровцы с длинными, как оглобля, ружьями не замешкались, как обычно, тоже вымахали наверх вместе со всеми. А сзади освободившиеся окопы уже густо заполняли каски второго эшелона.

Что-то горячее обдало грудь лейтенанту Красникову, и он то ли прошептал, то ли прокричал, не слыша собственного голоса в адском грохоте:

– Милые мои, хорошие, ну, вперед!

Два огненных вала – тот, что бушевал над немецкими окопами, и тот, что двигался впереди роты, – сошлись и, кромсая землю, трамбуя и сотрясая ее, двинулись дальше, ко второй линии окопов.

Кажется, только что выбрались из своих окопов, а вот уж и немецкие, и в них никого – ни единого фрица, ни живого, ни мертвого. И окопы не так чтобы разворочены, а лишь кое-где, даже странно как-то, и все хочется оглянуться назад: вдруг ударят в спину, выбравшись из своих нор. Но солдаты деловито прочесывают ходы сообщения, швыряют в блиндажи и доты гранаты – и дальше, дальше, не задерживаясь, не отвлекаясь, оставляя подчищать второму эшелону.

Нет, сзади не стреляли.

И Красников больше не оглядывался.

О каком-то руководстве боем говорить не приходилось. Красников бежал вперед, иногда различая свои фланги, иногда теряя их в дыму. Слух улавливал редкие автоматные очереди, хлопки гранат, но над всеми звуками господствовал грохот катящегося впереди огненного вала.

Так же быстро Красников добежал и до второй линии немецких окопов. Пробегая поверху хода сообщения, увидел выбирающихся из блиндажа немцев, дал длинную очередь из автомата, успел заметить изумленные глаза: не ждали так быстро, – почувствовал упоительное злорадство и побежал дальше, стараясь не отставать от разрывов.

Так они пробежали километра три. Миновали лесок, росший на возвышении, в леске еще держался треск ломающихся стволов и веток, на выходе из этого леска скатились с откоса, перемахнули грунтовую дорогу и метров через триста на открытом поле уперлись в стену разрывов: стена «стояла» и не двигалась с места. Красников вместе со всеми по инерции пробежал еще метров сорок, пока не услышал визг осколков и по запаху сгоревшей взрывчатки не определил, что это уже рвутся не наши снаряды, а немецкие, что немцы ведут отсечный огонь, что надо остановить роту и подумать об обороне.

Взмахом руки он подозвал к себе Камкова и Федорова, велел им бежать на фланги и отводить людей к опушке леса. Сам же из ракетницы подал сигнал о прекращении атаки и, закинув автомат за спину, пошел не спеша назад, понимая, как важно его необстрелянным солдатам видеть своего командира спокойным и уверенным в себе и верить, что все идет, как надо.

До деревушки Станиславув, которая значилась на карте как конечный пункт атаки, они не дошли какой-нибудь километр с небольшим гаком, но вчера вечером в штабе занимавшей здесь оборону дивизии и не настаивали, чтобы его рота непременно эту деревушку захватила: деревушка стояла в низине, сама по себе ничего не решала, взяв же эту деревушку, надо было волей-неволей идти еще километра два, а это за пределами видимости артиллерийских корректировщиков, и есть все шансы оказаться отрезанными от своих сил. Так это ему в штабе разъяснили и оставили на его усмотрение.

– Отходи-ить! Отходить к лесу! – понеслось по цепи, и солдаты начали пятиться, а потом побежали, чтобы как можно меньше времени оставаться на открытом месте.

Вдоль опушки леса шла проселочная дорога с электрическими и телеграфными столбами по обе стороны. На карте она помечена тонкой линией и тянется, проходя через другие деревни, за пределы карты.

«Дойдете до этой рокады, оседлаете – уже хорошо!» – сказали в штабе дивизии.

Сразу же за дорогой, по восточной ее стороне, шла невысокая, метров пяти-шести высотой, холмистая гряда, она поднималась над дорогой и лощиной, спускающейся к деревне, была изрезана овражками и очень походила на когда-то издохшую рептилию. На этой-то гряде Красников и решил окопаться и ждать дальнейшего развития событий.

По опыту он знал, что не пройдет и часа, как немцы начнут контратаковать – сперва малыми силами, чтобы прощупать и понять, с кем они имеют дело, а потом навалятся – только держись. Нельзя было терять ни минуты. Послав связного в полк, который должен был, двигаясь по следам штурмовиков, расширить и закрепить прорыв, Красников собрал командиров взводов, таких же молодых лейтенантов, как и он сам, и еще более молодых младших лейтенантов, приказал охватить лесочек по его западной и северо-западной стороне, выслать на фланги сторожевые охранения с пулеметами, от каждого взвода выделить по десятку солдат и прочесать лесочек с севера на юг, чтобы знать, что за спиной, и не беспокоиться понапрасну. Командовать этим прочесом Красников назначил Гаврилова.

Отдав все необходимые распоряжения и отпустив взводных, Красников пошел вдоль опушки леса.

Ему еще никогда не приходилось командовать такой массой людей. И даже было как-то странно, что все они послушны его воле, что стоило приказать, как зазвучали команды, замелькали саперные лопатки, и никто не сачкует, не прячется, каждый знает, что ему делать.

А впереди, на открытом заснеженном пространстве, широкой дугой, далеко уходящей вправо и влево, все еще рвались немецкие снаряды и мины, и это означало, что противник пока не представляет, что кроется за атакой русских, что у немцев если и не паника, то растерянность имеет место – это уж точно: наверняка не ожидали, что русские так быстро окажутся здесь, что они вообще могут оказаться здесь через полчаса после начала атаки.

Наш огненный вал, между тем, докатился до деревни Станиславув, огненным смерчем прошествовал по ее улицам, огородам и крышам домов, поднялся за деревней на взгорок и опал, будто израсходовав все свои силы, оставив за собой несколько разгорающихся пожаров.

Вдоль опушки леса бойцы энергично махали лопатами, вгрызаясь в мокрую землю, которую так и не схватили по-настоящему морозы. Пулеметчики, хрипя от напряжения, волокли толстые лесины, укладывали их на бруствер, другие валили телеграфные столбы. Прибежал запыхавшийся солдат и доложил, что при прочесывании на восточной опушке леса они наткнулись на немецкие противотанковые орудия, прислугу взяли в плен, а больше никого не обнаружили.

– Сколько орудий? – спросил Красников.

– Четыре. Одно без прицела: снаряд попал. Но наводить можно и через ствол.

– А тяга есть?

– Есть. Машины на полугусеничном ходу. Там уже ребята цепляют. Гаврилов спрашивает, что с немцами делать?

– Сами не знаете, что? Расстрелять! Впрочем, парочку фрицев, званием повыше, оставить и привести сюда. Допросим, узнаем, что у них дальше. И пушки сюда. Давай!

Солдат козырнул и скрылся в лесу.

Красников возвращался назад, к своему КП под толстым дубом со срезанной верхушкой, когда стрельба прекратилась.